Елена Сазанович - Солдаты последней войны
– Напротив, – улыбнулся я. – Очень даже наоборот. Я уверен, Владимир Владимирович крепко пожал бы руку моему другу Петьке. Что ж, за него это сделаем мы. В новом году.
К вечеру мы украсили комнату и накрыли стол. Мне показалось, что мы – дома. Впрочем, рядом с Майей я в любом месте чувствовал себя как дома, в очередной раз убеждаясь, что дом – это не четыре стены. А просто любовь.
К сожалению, для полного счастья не хватало елочных огней, но украсть их в холле у искусственной красавицы-елки я не рискнул. И поэтому мы довольствовались настольной лампой, тусклый свет которой мягко рассеивался по комнате, играя на елочных гирляндах и освещая незатейливый праздничный стол. Пару раз к нам вламывался какой-то отвязанный и пьяный Санта Клаус. Маленький. Щуплый. С общипанной бороденкой и в дурацком красном колпаке. С красным от уже выпитого носом и без подарков. Он напевал какую-то идиотскую и тоскливую сантаклаусовскую мелодию. И я ему наливал. Он махом опрокидывал рюмку, после чего я его в очередной раз просвещал.
– В России живут Деды Морозы, чурбан ты неотесанный. Заруби на своем красном носу. Да и от твоей песенки можно повеситься! Но пусть они вешаются там, на Западе.
Он нам порядком надоел, и мы закрылись на ключ. Ближе к полуночи кто-то изо всей силы нагло забарабанил в запертую дверь.
– Удивительно крепкий Санта Клаус, – возмутился я. – Он что – испорченная кукушка, появляющаяся каждые полчаса?! Я думал, что он уже где-то валяется под очередной елкой. Ну, я сейчас ему подпорчу сантаклаусность!
И, придав лицу в меру свирепый вид, я распахнул дверь. Но пороге стоял настоящий русский дед Мороз. Огромная густая борода, густые белые брови. Да еще – косая сажень в плечах. За спиной он держал огромный мешок с подарками. И мне ничего не оставалось, как пригласить его к нашей елке.
– Ну, что детишки, не ждали? – пробасил он, со вздохом опустил мешок на пол и огляделся. – Что-то елочка у вас не горит, да и праздничный стол пустоват.
– Мы просто верим в Дедов Морозов, вот и ждали чудес, – весело ответила Майя. – И подарков.
– Ну, моя девушка такая доверчивая, – буркнул я, прикидывая, что, судя по весу мешка, расплатиться за такие услуги будет весьма накладно для нашего бюджета. – А что касается всяких Морозов и Снегурочек, то лично я уже достаточно взрослый, чтобы верить всякой чепухе. Так что, дедушка, вали отсюда подобру-поздорову, так как у нас особо не поживишься. Тем более, нам и без тебя хорошо.
– Ну и мерзкий у тебя мужичок! – прогудел Мороз. Уже второй раз за день совершенно чужие люди пытались пришпандорить мне какой-нибудь дрянной ярлычок. – Жаль, что теперь сей товар в дефиците, а то бы я для тебя, добрая девушка, красивого и хорошего парня под Новый год подбросил. Ну, коль так, коль отказываетесь от подарков…
Дед Мороз повернулся и зашагал к двери. Внезапно мой взгляд упал на его ноги, облаченные в огромные, желтые, тупорылые ботинки.
– Дедушка Мороз, – проворковал я, схватив его за руку. – Мы пошутили! Гони свои подарочки, а потом уже можешь проваливать по добру по здорову. А в новом году я пришлю тебе настоящие русские валенки. В таких-то ботиночках, поди, холодновато по Руси бродить.
Майя теперь тоже обратила внимания на желтые ботинки. И всплеснула руками.
– Вот оно что! Ну, так где же подарочки!
– Мужик мне твой не нравится, – обидчиво повторил Дед Мороз. – Рожа слишком наглая. Пусть убирается, тогда и одарю чем-нибудь.
– Да, сейчас разогнался, старый хрыч! Вот бороденку-то тебе и повыщиплю!
Я бросился на Деда и вцепился ему в бороду. Она с легкостью отделилась от физиономии и отлетела вслед за шапкой, под которой раскудрявилась соломенная шевелюра.
– Разоблачили, гады!
Петька стоял посреди комнаты, широко расставив ноги в желтых ботинках и подперев ручищами бока. И улыбался. Широкой, открытой, искренней улыбкой. Голливудская – искусственная и лживая – была оставлена где-то в прокуренных душных коридорах Останкино.
– Вот – настоящий подарок! – мы крепко обнялись.
– И не один! – Петух радовался, как ребенок, не переставая нас удивлять.
Он распахнул дверь и в комнату ворвались замороженные, заснеженные, запорошенные Шурочка и Катя. Лучшего нельзя было и придумать – встретить Новый год в компании самых близких друзей. От которых мы почему-то сбежали.
Вскоре новогодняя елка уже переливалась разноцветными огнями. А мы, уже прощавшись со старым годом, поднимали бокалы за приход нового. Мы обнимались и поздравляли друг друга. Искренне веря, что это год будет счастливее ушедшего.
– Все-таки ты подлец, Петька, – никак не мог успокоиться я, вспоминая, как тот выступил в роли телезвезды. – Так все обтяпать – и нам, лучшим друзьям, ни слова! Разве мы когда-нибудь тебя подводили?!
– Сдаюсь! – Петух поднял руки вверх. – Но поверьте, конспирация и еще раз конспирация – вот залог успеха. Иначе вы бы непременно начали мне подыгрывать. И непременно бы сфальшивили. Ты бы, Кирка, больше всех кривлялся, разбрасываясь тупыми комплиментами, а Шурочка бы краснел без конца, что-то бубня себе под нос. Вы – плохие артисты.
– Ну, в отличие от тебя, они просто бездарны, – поддержала его Майя.
А Шурочка почесал лысеющий затылок.
– Что-то, Петька, ты быстренько от Есенина перескочил к Маяковскому.
– Время, старики! Во всем виновато проклятое время. При всей моей любви к Есенину сегодня гораздо больше нужен Маяковский. Сегодня нужны упорство, сила и, если хотите, изрядная доля хамства. Я уже и диссертацию о Маяковском начал писать. Мою «Любовь Есенина к Родине» сегодня заменила «Ненависть Маяковского к врагам Родины».
– И все же, Петя, – с детской непосредственностью спросила Катенька, – как же эта Алевтина, твоя подружка? Мне кажется она в тебя действительно была влюблена.
– Ну, Петька вряд ли бы смог ей простить и гитлерюгент, и Поликарпыча, и вообще… Ведь так? – заметил я.
Петух взъерошил свои кудри и пожевал кончик сигары.
– О бывших женщинах – либо хорошее, либо ничего. Как о покойниках. Хорошего о ней ничего не скажу. Следовательно – просто промолчу.
– Продажный ты тип, Петька, – поддразнил я его. – Хоть ради идеи и пожертвовал собой, но все одно – продажный!
– Кира, мой мальчик! – Петух снисходительно потрепал меня по щеке. – Кто тебе сказал, что я чем-то жертвовал? Да и что ты понимаешь в любви?! У тебя она просто есть – и все. А таким талантам, как я, нужно постоянно пребывать в поисках, сомнениях, экспериментах. И как ты можешь утверждать, что такой любви не бывает? Любить можно не обязательно умных, тонких, чувствительных и порядочных. С такими можно начинать жизнь. А любить можно разных.
– Мой престарелый демагог, – шутливо обратился я к нему, – не от такой ли любви ты пишешь диссертацию? Демагогище!
– Я, ребятки, не демагог, – театрально вздохнул Петька. – Я – порядочная сволочь. Хотя первую главу книги о нашей любви был само благородство. Одно меня успокаивает – в таком деликатном деле один из двоих, в конечно счете, оказывается свиньей. Эту нелегкую миссию и взял на себя я.
– И небезуспешно, – продолжил я его мысль…
В эту ночь мы повеселились на славу. В конце концов вырвались на улицу, примкнув к гудящей толпе празднующих и отдыхающих. Мы забрасывали друг дружку снежкам. Пылающие бенгальские огни звездами падали в снег и там умирали. Хлопушки стреляли яркими конфетти, разукрашивая мерзлую белую землю. Мы радостно кричали «Ура!» и целовались друг с другом. Совершенно незнакомые люди. Совсем скоро мы вновь станем чужими. Разбредемся по своим норам. И даже перестанем здороваться друг с другом. В той, другой, обыденной и непраздничной жизни мы вновь отдалимся. И лишь сегодняшний праздник еще способен соединить нас. Единственный праздник. Потому что и праздники у нас тоже разные. И только Новый год остался для всех общим. Без времени и вне времени…
В нашем номере были только кровать и диван, на которых мы и разместили Петуха, Шурочку и Катю. Все лучшее – нежданным гостям. А я, взяв Майю за руку, вывел ее из комнаты. На цыпочках мы миновали дежурную, дремлющую в коридорном кресле под елкой, и оказались в темном актовом зале. Где на сцене стоял черный рояль.
– Я опоздал с подарком, Майя, но лучше поздно, чем никогда.
Майя уселась в первом ряду, а я чинно открыл крышку. И плавно опустил руки на клавиши. Пустой зал наполнила моя музыка. Она посвящалась нашей любви. Еще незаконченная, несовершенная. Только начало музыки. Я подумал, что начало удалось. Дай Бог, чтобы так же удачно получилось и окончание.
Первая встреча, боязнь чувств, недоверие, осенние листья на мокром асфальте, ее легкая косынка в кружении ветра, первый поцелуй. Первый поцелуй, автоматная очередь, оборвавшая жизнь моего товарища Василька, уснувшего в синем поле, уже навечно. Смерть, распростершая свои черные крылья над нами. Замерзший котенок Шарик в сильных руках Гагарина. Бенгальские звезды, умирающие в снегу. Покой и обжигающее чувство одиночества. И – наконец – остановка дыхания…
