Борис Горзев - Два романа о любви (сборник)
– О, грациа! Неужели «Виньето Лорето»? Molte grazie! Иду в ванную, принимаю домашний вид. Есть особо не хочу, в самолете перекусила, а вот вино, и сыр, и кофе… А где свечи? О, чудесно. А потом ты будешь любить меня. Ты готов? А после этого…
После этого он некоторое время приходил в себя. Не сказал Биче, но опять подумал (опять – это после ночей в Варезе): такого с ним не было. Такой женщины и того, что она может, что творит. Творит с ним. С ним такого не творили. Всем – телом, руками, голосом, шепотом. А если так, то и душой… И опять подумал: любовь – это не дело, а состояние. На многие годы или на всю жизнь. Как музыка, например. Кстати, об этом – о состоянии – когда-то упомянул покойный синьор Антонио, когда рассуждал о музыке. Вот-вот, любовь-музыка. Это Биче. Или он с ней такой?
Она тоже пришла в себя, вернулась в реальный мир. И сказала, что вот теперь будет ему рассказывать. О чем? О том самом поводе, из-за которого заторопилась в Москву.
– Это было всего лишь… ну да, неделю назад. Днем, ближе к вечеру. Я вышла из консерватории и заглянула в кафе напротив, там чудесный кофе, часто захожу туда. Села, пью. Вдруг напротив меня, вижу мельком, усаживается мужчина, даже не спросив, можно ли. Поднимаю глаза – он. Ну, тот, который… который мой первый, отец Джино. Я почти не удивилась, потому что его физиономия часто мелькает по телевизору, тем более сейчас всякие страсти в парламенте и вообще вокруг Берлускони – уйдет в отставку или нет. Мне это сто раз надоело, а мой бывший Лукино со своей постоянной улыбкой, что бы ни происходило, и вовсе стал раздражать, причем давно. А может быть, стал раздражать потому, что отлюбила его, и тоже давно.
– Привет, синьор парламентарий, – говорю, – ты как меня нашел? Следил, что ли?
И он честно:
– Следил. Я же знал, что ты работаешь в консерватории, сам приложил руку к этому, вот и стал поджидать тебя. Приехал из Рима по делам. Посмотрел афишу – сегодня концертов нет, значит, скоро появишься. Появилась, я за тобой. – И затем вдруг: – Беатриче, я ничего не забыл. Да, прошло почти семь лет, но… Вот приехал по делам в Милан, всего на несколько дней, и решил найти тебя, поговорить.
Ага, вот как, думаю, опомнился! Семь лет прошло. Тогда ему было сорок, сейчас, значит, сорок семь. Поседел на висках, но лицо такое же молодое, и эта обворожительная, постоянная улыбка, теперь раздражающая.
– Да, – говорю, – да, Лукино, я должна тебя поблагодарить на все твои благодеяния: за консерваторию и за дедушку, за всё, что ты тогда для нас сделал. И за оплату счетов тоже.
– Беатриче, прекрати! И прими мои соболезнования, я в курсе… Но ты же понимаешь…
А что я должна понимать? Что он меня еще любит? А хоть так, но я-то – другая.
– Да, еще раз спасибо, – не реагирую на его намеки. – Ну а ты как, что?
Он опять улыбнулся и стал рассказывать о своих делах, успехах: что не только член палаты депутатов, а еще, после последних выборов, и председатель так называемой 5-й комиссии парламента (а мне хоть пятая, хоть десятая!), комиссии по бюджету, финансам и планированию, но теперь, когда такие страсти, когда разваливается коалиция Берлускони, его «Народ свободы»… В общем, он говорил, а я думала о своем. Думала, поглядывая на него. И усмехалась про себя: ну и что ты возник передо мной, председатель 5-й комиссии парламента Италии? Ты мне уже давно не нужен, а теперь тем более. Однако… однако есть твой сын, есть Джино. Он не знает своего отца. И я как мать… А что я как мать?
Я глядела на отца моего ребенка и думала. И вдруг поняла, а вернее, почувствовала: ему не нужен ребенок, не нужен в принципе, ему нужна я, только я.
– Да всё это пройдет, всё успокоится, – отмахнулась, имея в виду политику, – никуда наша Италия не денется, ни в какие кризисы не погибнет. Мы ж не Греция какая-то. Так что ты еще до премьер-министра дорастешь. Отлично, я буду гордиться!.. А личная жизнь как?
Он, кажется, смутился:
– Всё нормально.
Ага, значит, то же. И прекрасно… Но он решился продолжить эту тему:
– Там, в семье, всё нормально, но с некоторых пор… Это внешнее, понимаешь. А я всё помню, тебя, наши ночи на Гарда. А ты помнишь?
– То, что там лишилась девственности, помню. И что?
Он опять смутился, даже жалко человека стало.
– Слушай, девочка, – говорит, – ты мне небезразлична, это главное, а всё остальное можно обсудить. Я хочу встречаться с тобой. И вот сегодня… Пригласи меня к себе домой.
– Не могу, я там не одна, – отвечаю честно, ибо дома у меня Джино. Но он-то понял иначе.
– Ясно. Муж?
– Пока нет. А как будет, посмотрю.
– Тогда поехали ко мне в отель, это близко.
– А если тебя увидят со мной? Ты же всем известная персона! Увидят, и потом… Не боишься?
Он улыбается:
– Я не трус. Тогда не боялся, и теперь не боюсь. Теперь тем более.
– Теперь и я тем более. Я верная женщина. Тогда любила тебя, а теперь…
– Ясно, – вздыхает он, по-прежнему улыбаясь. – И кто ж он, этот счастливец, расскажи?
И тут ты, Петя, весь возник во мне, хотя и до того я имела в виду именно тебя.
– Он – иностранец.
– И кто?
– Русский, представляешь!
– Редкий случай. И не самый удачный. Русский! Ну ладно, а кто он, сам по себе кто?
– Человек, который не снимет шляпы эпохи итальянского неореализма.
– О, классико! Он еще и ненормальный?
– Вполне нормальный. Если в нем есть итальянские гены, то очень нормальный. Кажется, от прабабки, она сбежала от нас в Россию с будущим мужем, русским барином, еще до Первой мировой. А брат этой прабабки был знаешь кто? Сам генерал Грациани, друг Муссолини!
– А говоришь, нормальный. Ничего себе!
– А еще он, мой мужчина, говорит по-итальянски, как мы с тобой.
– О, это уже кое-что. И чем он занимается помимо того, что носит шляпу и любит тебя?
– Служит переводчиком в какой-то крутой российской фирме. Кажется, по части сделок в судостроении. Не помню точно. Эта его фирма имеет дело, в том числе, и с какой-то нашей судостроительной компанией.
– Вот как? Интересно, интересно! – Он вдруг стал серьезным. – Не с компаний «Пантиери»? Она у нас государственная, наиболее крупная, известная во всем мире. «Пантиери», да?
– Кажется, она.
Да-да, Петя, я тут же вспомнила, как ты, смеясь, рассказывал мне про слово «vitello». Carne di vitello, помнишь? Э, опять забыла, как это по-русски?
– Телятина, – напомнил Петр.
– Вот-вот, тел-л-лятина! Вспомнила, что у тебя Москве есть знакомый итальянец, работающий в представительстве нашей судостроительной компании «Пантиери», и однажды он сказал тебе, что слово «телятина» из всех русских слов нравится ему больше всего – на слух. Нежное слово, музыкальное. Помнишь, ты мне говорил?
– Помню, конечно. И что?
– Что? Об этом – потом, а пока доскажу о той встрече в кафе… В общем, он, мой бывший, Лукино, как-то призадумался. И вдруг говорит:
– Все-таки я тебе позвоню. Буду позванивать, не возражаешь?
– А телефон как узнаешь, если я тебе не дам?
– Узнаю, не проблема.
– Спецслужбы, что ли?
Он покачал головой, наконец перестал улыбаться:
– Ты изменилась, Беатриче. Или изменилось твое отношение ко мне.
– Конечно, я изменилась. Я стала сильной и независимой. А мое отношение к тебе? Нет, тогда ты был чудесен, и мне было чудесно, я ни о чем не жалею, мы с тобой отлично провели время, есть что вспомнить.
– И ты не считаешь, что я виноват перед тобой?
– Бог с тобой! В чем же ты виноват? Это я влюбилась в тебя, я тебе отдалась, я! Да и при чем здесь вина, ты что? Всё хорошо, Лукино, всё было хорошо. А номера телефонов… они изменились с тех пор, как и многое изменилось с тех пор. Поэтому и домашний номер другой, ибо теперь я живу не в Леньяго, а в Милане, и мобильный поменялся. В общем, твоим тайным службам придется постараться.
Он опять улыбается. Эта его чертова улыбка, будто приклеенная к лицу! Неужели когда-то мне это нравилось? Я вытерла губы салфеткой, поднялась из-за столика, достала из сумочки деньги. Он тоже встал, спокойно сказал:
– Я заплачу, не беспокойся. Кофе, и всё?
– Плати. Да, только кофе.
– Я провожу тебя до дома.
– Я на машине, поэтому можешь проводить меня до машины. – И пошла к выходу, поэтому не видела выражения его лица. Улыбался опять, что ли?
Моя «ауди» ждала меня за углом на стоянке. Я села за руль, приспустила стекло.
– Пока, Лукино, удач тебе на твоем политическом поприще! Будешь баллотироваться на новых выборах, считай, что мой голос – за тебя, за твоих христианских демократов. И не думай, что я о тебе плохо думаю. Нормально, нормально, Лукино. И еще раз спасибо за твои благодеяния. Чао!
И поехала. А он остался. И мне было его даже не жалко. Всё нормально, я правильно сказала!
Но… но я вошла в дом и увидела Джино.
Вот тут-то, Петя, и началось… Стоп, мой дорогой, ты только ничего не бойся, всё у нас хорошо!.. Принеси-ка мне бокал вина и сигаретки, они у меня в сумочке…
Вернувшись из кухни, Петр поставил на тумбочку возле дивана бутылку, бокалы, пепельницу, потом налил вина, и они, чокнувшись, выпили. Чиркнула зажигалка, осветив лицо Биче. Закурив, она шумно выдохнула табачный дым и продолжила:
