Вионор Меретуков - Лента Мебиуса
Если ты не можешь жить без славы, значит, с тобой что-то не ладно. Если твоя цель не творчество, а его продукт и цена продукта, то ступай в ди-джеи.
«Кто мы все в сравнении со всеми этими бездушными громадами, которые с безумной скоростью носятся в безмерном пространстве, – думал Самсон просветленно, – кто я в сравнении с бесконечной вселенной и безвременьем, называемом вечностью, в которой сиднем сидит весь материальный мир, делающий вид, что он активно движется от какого-то неведомого начала к еще более неведомому концу?
Кто я на этой космической карусельной свистопляске из мертвых и живых миров? Пожалуй, я измеряюсь столь малыми величинами, что меня легче приравнять к нулю, чем тратить время на измерения…
Как тут не вспомнить целебную в нравственном и интеллектуальном смысле яму с собачьим дерьмом, в коей мне двадцать лет назад открылись разделы Истины, касающиеся всех тех безумств, которые начинаются, стоит только появиться человеку с его непреодолимой тягой задавать идиотские вопросы».
А Поль тем временем, отдохнув и зарядившись очередной порцией виски, продолжал:
– Как ни смешно, как ни банально это звучит, но я разочаровался в жизни. Я ожидал от нее большего. Она меня огорчила. И еще оказалось, что нельзя творить с камнем на шее, холодным сердцем и синяками от удара судьбы под равнодушными оловянными глазами… Посмотри мне в глаза, Сонни. Мои глаза прозрачны до такой степени, что при желании сквозь них можно увидеть мой безупречный по форме мозг, в котором полностью отсутствуют неровности, всякие там выбоины, кочки и рытвины. Мои мысли, тяжелые, как гусеничные траки, разгладили эти неровности, называемые извилинами. А потом я еще и отполировал свой мозг, каждодневно упражняясь в пьянстве. Мой мозг гладок как бильярдный шар. Он настолько совершенен, что им стало невозможно мыслить.
Самсону болтовня Поля напомнила игру постаревшего пианиста, который от нечего делать перебирает пальцами клавиши рояля, извлекая из него не мелодию, а приятные для своего слуха звуки и оживляя суставы, пораженные артритом.
И все же это лучше, чем то, что могло случиться с Полем, не подоспей вовремя Самсон со своими воплями: «Я спасу тебя, мой друг!».
Самсон взглянул на Поля, который с беззаботным видом улыбался, и предстало ему покрытое водорослями, позеленевшее, набухшее речной водой страшное лицо с черными морщинами, какие бывают у утопленников с трехдневным стажем. Самсон еще раз подивился закономерности, с какой случайность вторгалась в его жизнь и в жизни близких ему людей.
– Когда человек с нормальной психикой и хорошим вкусом видит полотна Матисса, – говорил Поль, продолжая улыбаться, – от восторга, умиления, ужаса и счастья у него перехватывает дыхание. А меня, когда я смотрю на все это матиссово убогое волшебство, охватывает ледяная тоска. Хочется пойти и удавиться… И не потому, что я не понимаю живопись, а оттого, что я холоден, как лягушка. Во мне больше нет огня, Сонни. Головешки, в которые превратились мои мечты, и те остыли и уже не дымят. Ты понимаешь, о чем я?.. Так вышло, что после твоего отъезда моя жизнь пошла сплошным потоком, не подразделяясь на дни, месяцы и годы. Ты в этом никак не повинен. Просто совпало… С тех пор у меня из памяти выпали целые жизненные периоды. Я сам себе напоминаю слепленную из домыслов историю человечества, из которой грубо вырваны огромные куски, длиной в целые столетия, и о которой мы можем судить лишь по словам ученых, клятвенно заверяющих нас, что они потчуют нас не сказками про белого бычка, а апробированным товаром с клеймом «строгая научная гипотеза». Я не помню, что делал десять лет назад. Или год назад. Да и был ли он, этот год? Я даже подумал, может, люди, печатающие календари, отвлеклись на что-то более значительное, чем время… И годы, счастливые тем, что их не заметили, спрятались под покровом вечности… Сначала меня это пугало. Потом привык. Я понял, что могу так дотянуть до старости, лениво ползя вдоль жизни и не затрудняя свое залитое водкой сознание вопросами о бессмысленности или целесообразности всего того, что меня окружает…
А ночь все длилась…
Ирландское виски било по мозгам, как орудия береговой артиллерии палят по опрометчиво появившейся на горизонте вражеской эскадре, – так же точно и беспощадно, – топя вяло сопротивляющиеся мысли в золотых, пахнущих вересковым дымом, волнах сорокаградусного спирта.
Самсон впал в состояние, похожее на приятную полудрему. Глаза сами собой закрылись. Поль еще что-то громко бубнил на всю комнату, а Самсон вспоминал удобные покои в своем армбургском дворце, тяжелые бордовые портьеры на окнах с частым переплетом, картины в золоченых рамах, пушистые, теплые ковры, в которых по щиколотку утопала нога, свежий ветер с моря, приправленный запахами бушующей сирени из старинного парка, слуг в расшитых серебром ливреях, придворных с верноподданными улыбками на щекастых припудренных лицах, утренние доклады старого дурака Шауница…
Он увидел исходящую розовым светом прекрасную и порочную Сюзанну, потом кожей ощутил прикосновение чего-то невероятно пушистого и теплого, и болезненно-томное желание женщины – любой женщины! – охватило его…
Глава 23
Под утро, когда с улицы в комнаты потянуло прохладой, почти морозцем, все забылись сном. Поль, укрытый пледом, свернулся, как кот, и уснул в гостиной, в кресле, и сквозь неплотно притворенную дверь королю было слышно, как он посапывает.
После скоротечной близости, Самсон уснул в крепких, как медвежий капкан, объятьях Аннет. Мочка королевского уха была прихвачена зубками его юной возлюбленной.
Королю приснился странный сон. Будто он живет в каком-то маленьком деревянном доме, где-то вдали от человеческого тепла, и бесконечно долго длится желто-серая ночь, рыхлая, полупрозрачная, противная, дрожащая, похожая на несвежее куриное желе. А под домом, он это знает и даже каким-то образом видит, похоронены дорогие ему люди. Их тела мерцают фиолетовосеребристым светом. Они не лежат неподвижно, как положено покойникам, а совершают неслышные слабые движения. Но подняться, восстать, выйти оттуда они не могут, они и не пытаются сделать это, ибо понимают, что там их место.
Эти призрачные грустные люди, вернее, бесплотные тени этих людей, никогда не встречались ему в реальной жизни. Они – порождение его сновидений. Но от этого они не становятся ему менее дороги. Он видит их, мужчину и женщину, и скорбное щемящее чувство смертной тоски входит в его сердце, и он плачет обильными слезами, сострадая им и желая найти утешение вместе с ними в этом тихом, беспомощном плаче.
Он знает, что уже никогда их не встретит. Ни во сне, ни в живой жизни. Пусть они бесплотны, но они были, были, были… И такая скорбь на душе, и так страшно жаль, что они умерли, что Самсоном на мгновение овладевает нестерпимое желание присоединится к фиолетовым призракам!
Самсон проснулся. Провел рукой по лицу, мокрому от слез. Придвинулся и прижался к нежному юному телу, лежащему рядом. Стало легче…
Во все время пребывания Самсона в Париже граф Нисельсон находил возможность подробно информировать его о положении государственных дел в Асперонии.
Неспокойно было в королевстве.
Хотя, вроде бы, все идет, так сказать, своим чередом.
Министерства напряженно работают, трубы фабрик и заводов исправно отравляют атмосферу неотфильтрованными выбросами, чемпионат страны по шахматам в самом разгаре – не покладая рук трудится Генрих Берковский.
Королевский драматический театр осуществил постановку по новой пьесе Самсона под названием «Мотор любви». Лоренцо спит с принцессой. Лемке в церкви святого Игнатия темпераментно прочитал проповедь о вреде воздержания. Проповедь нашла горячий отклик во всех слоях асперонского общества.
Доктор Лаубе пьет горькую и, не стесняясь в выражениях, поносит деспотию.
Министр иностранных дел Солари в результате долгих двусторонних переговоров добился от американцев согласия на выдачу им вместо Лоренцо праха предполагаемого гражданина США, негра без имени, незадачливого (скоротечного, летучего, краткосрочного) любовника Сильваны, кремированного после четвертования лет двадцать тому назад, еще во времена правления Иеронима Неутомимого.
Американцы скрипнули зубами и согласились, выторговав себе право направить в Асперонию делегацию ученых и промышленников для ознакомления с ведением вскрышных работ в местах залегания пластов с фракциями красного золота.
В этой части доклада граф был чрезвычайно осторожен. На первый взгляд, Солари пошел на непозволительные уступки, позволив американцам засунуть свой нос туда, куда им его совать совсем не следовало.
Но Солари сообщал, что переговоры с американцами шли очень туго, они явно нацелились оттяпать у Асперонии прииски красного золота, и, похоже, они ни перед чем не остановятся. По мнению Солари, надо было тянуть время.
