Мариам Петросян - Дом, в котором… Том 3. Пустые гнезда
В спальне не то чтобы все было разорено, наоборот, даже чище, чем обычно, но видно, что в вещах покопались, и все сразу ринулись осматривать свои тайники. У меня никаких тайников не было, поэтому я просто выгрузился на кровать и лежал, пока остальные носились со своими пропажами. Основной пропажей стала электроплитка. Ее-то уж точно унесли. А большая часть остальных вещей, о которых подумали, что их тоже нет, потом нашлись. И хотя Лэри уверял, что у него сперли какой-то бесценный предмет, никто ему не поверил, потому что, вернувшись из столовой и проверив свою кровать, он заметно повеселел и даже выплюнул железку, которую таскал в зубах с тех пор, как узнал про обыски.
Я был такой уставший, что думал – сразу же засну, чуть доберусь до кровати. Но полежал немного и понял, что спать не хочется. Я устал от столовой, а не сам по себе, и в спальне начал понемногу отходить. Но все-таки не ожидал, что после такого тяжелого дня станут затевать Ночь Сказок, мне казалось, что и остальным хочется отдохнуть.
– Пиши-пиши, – распорядился Табаки. – Отдыхать будем в перерывах.
– В каких еще таких перерывах? – спросил я.
– Эта Ночь будет с перерывами. Все знают, что она последняя, поэтому, скорее всего, дело затянется до утра. Кроме того, ожидаются гости, так что веди себя прилично.
Я не понял, что он имеет в виду. Когда это я вел себя неприлично в присутствии гостей?
Это был очень странный вечер. Чем-то похожий на все те вечера, ночи после которых я не любил вспоминать. На тот, после которого был убит Помпей, и на тот, после которого порезали Рыжего и нашли мертвого Краба.
Все вокруг взбудоражены, на кого ни посмотришь – глаза блестят и улыбка до ушей, а начнут говорить – замечаешь, что голос срывается и руки дрожат. Как будто все слегка навеселе.
Горбач сказал, что исполнит для нас ирландский танец.
– Соберусь с духом и станцую, – сказал он таким тоном, словно грозился повеситься. Потом он ободрал тетрадь со своими стихами, понаделал из них самолетиков и запустил их из окна. Один обронил. Я подобрал его, повертел в руках, попробовал прочесть, что на нем написано, и ринулся во двор собирать остальные, но пока съехал, половину уже растащили, а многие упали в грязь, размокли и перепачкались, так что написанное стало не разобрать.
Табаки пел не переставая. Он спел, по-моему, не меньше полусотни песен – одну жутче другой. Сплошные похороны и осколки разбитых сердец. А Лорд, единственный, кому в таких случаях удавалось его заткнуть, с чего-то решил быть терпимым и только улыбался.
Слепой появился часа через полтора после нашего возвращения из столовой. Кисть у него была обмотана полотенцем, и он был весь до того серый, что Табаки, едва взглянув на него, тут же замолчал и больше уже не пел. Слепой выглядел, как герои всех его песен одновременно. И про похороны, и про разбитые сердца, и про недоплетенные венки. Сказав, что чувствует себя не очень хорошо, он влез на кровать Лэри и затаился там.
Табаки помрачнел. Сделал несколько кругов по комнате и тоже вскарабкался наверх к Слепому. Чуть погодя он свесился, подозвал Македонского, велел спустить себя вниз, обследовал один из наисекретнейших тайников и опять скрылся на кровати Лэри с бутылкой коньяка. Табаки любые болезни лечил одним и тем же способом. Менялись только разновидности и градус напитков.
Не помню, в какой момент я начал догадываться, что выпуск состоится раньше, чем через неделю, и даже, скорее всего, завтра. Кажется, еще до появления Слепого, и уж точно после того, как увидел его. А когда пришла Рыжая, примерно с тем же выражением лица, что у Слепого, и начала со всеми подряд обниматься, я уверился в этом окончательно. Она и меня обняла. Запросто, как будто мы с ней, чуть что, обнимались. В этот момент я все понял и про завтрашний день, и про сегодняшний. Почему нас обыскивали, почему Лорд вытерпел нестерпимое количество похоронных песен, почему Слепой выглядит, как покойник, а Горбач грозится сплясать. Про улыбки я тоже все понял. Отчего все вокруг улыбаются, как психи. В горле у меня застрял комок, мешающий разговаривать, так что я теперь тоже только улыбался и ничего больше делать не мог.
– Постереги, пожалуйста, моего медведя, – попросила Рыжая. – Я скоро вернусь.
Я взял у нее медведя.
– А-а-а, еще одна параноидальная улыбка, – сказал Сфинкс, входя в спальню. – Одним весельчаком больше стало.
Он внимательно посмотрел на меня, на медведя Рыжей, которого я крепко держал, потому что пообещал стеречь, хотя так и не сумел выговорить это вслух, посмотрел и отвернулся.
– В Кофейнике куча хлеба, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Из столовой. На ужин вообще никто не явился, Акула велел снести весь хлеб в Кофейник. Если хотим получить свою долю, надо спешить, а то Псы его уже растаскивают.
Табаки немедленно собрался и, прихватив Лэри, уехал за хлебом. Перед тем как уехать, ободряюще врезал мне по спине.
– Сам догадался? – спросил Сфинкс.
Я кивнул. И просипел, что это было нетрудно. Оба мы посмотрели на кровать Лэри. В этот момент я заметил, что из нагрудного кармана рубашки Сфинкса высовывается кончик бумажного самолетика. Ожоги у него на лице горели, из-за них он казался непривычно румяным.
Потом пришел Черный и спросил, требуется ли нам грубая мужская сила. Одет он был так, как будто собрался в поход. Здоровенные ботинки чуть ли не до колен, заправленные в них штаны с десятком карманов, две рубашки, одна на другую. Все землисто-травяного цвета. За плечами у него висела шляпа.
Сфинкс сказал, что грубая сила потребуется через полчаса. Черный сказал, что будет через полчаса, и ушел, оставив нам банку маслин.
Македонский притащил коробку с разномастными чашками и принялся расставлять их на столе. Табаки и Лэри вернулись, нагруженные пакетами. Кроме хлеба там оказались две банки с маринадом, круг сыра, батон колбасы и пучок зеленого лука.
– Это ужин, который можно будет назвать «Последний полет Летуна», – объяснил Табаки, присоединяя к лежащим на столе продуктам оставленные Черным маслины.
Вернулась Рыжая и забрала у меня медведя.
Потом началась суета и суматоха. Из гардероба вывалили всю одежду и все полотенца, в душ выстроилась очередь, тамбур завалили какими-то непонятными мешками. Я поглядел на все это и решил немного погулять. Переодеваться мне было не во что, а на месте не сиделось. И я уехал.
В коридоре было пустынно. Даже на Перекрестке ни души. Иногда хлопали двери и кто-то суматошно перебегал из комнаты в комнату, но в основном шумели только в спальнях. Я посидел у Перекресточного окна. Дождь давно перестал. После него даже выглянуло солнце, но ненадолго. Сейчас оно уже заходило, только дворовые лужи красиво отливали желтым. Я решил, что обязательно нарисую такую картину. Когда-нибудь потом. Синий-пресиний вечер, только лужи желтые, и в небе тонкая желтая полоса. У меня под рукой не было блокнота, чтобы сделать набросок, и я набросал все это ручкой в дневнике, чтобы не забыть, хотя знал, что и так не забуду. Я так хорошо представил себе эту картину, что даже засомневался, получится ли на самом деле хоть что-нибудь. Все, что я подробно представлял до того, как начать рисовать, потом выходило намного хуже или выглядело совсем иначе.
Я немного покатался по коридору и вернулся в спальню.
Там двигали мебель, расчищая территорию для гостей. Центральную кровать растащили на три обычные, узкие. Одну придвинули к стене, другую к шкафу, третью кое-как втиснули между двухъярусной и столом. Теперь к окну было не пройти, а шкаф невозможно открыть, зато в центре комнаты образовалось свободное пространство. Замусоренное и пыльное. Лэри набросился на него с веником, Македонский прошелся шваброй, а потом туда пустили Толстого в нарядном красном комбинезончике ползать в свое удовольствие.
Толстый ползал по полу, Табаки на столе нарезал хлеб, Сфинкс и Черный совещались о чем-то на кровати Черного, Лорд выгружал пузырьки с лекарствами из хромоногой тумбочки, которую все приходившие к нам в гости умудрялись своротить. Я заметил, что все лекарства Лорд выбрасывает в мусорный мешок, а потом заметил, что под кроватью возле шкафа плотными рядами выстроены застегнутые рюкзаки. В прихожей тоже стояли рюкзаки. На некоторых лежали сложенные куртки. И я вдруг понял, что все, кроме меня, уже собрались. Возникло жутковатое ощущение. Как будто они в любую минуту могли вдруг куда-то исчезнуть, и мне пришлось бы остаться одному в пустой спальне дожидаться утра. Это было так неприятно, что я тоже поскорее собрал свои вещи в сумку. Вещей у меня было мало. Альбомы, блокноты, краски. Свитер, который связал для меня Горбач, и чашка – подарок Шакала.
Табаки крикнул мне, чтобы я лез на стол помогать ему с бутербродами.
Весь следующий час я был очень занят. Мазал маслом нарезанный хлеб, а так как хлеба он накромсал гору, работа казалась бесконечной. Намазанные куски Табаки украшал тем и этим, умудрившись сотворить из небольшого количества продуктов бутербродов на целый полк. Я даже засомневался, что мы сможем столько съесть за одну ночь. Готовые бутерброды мы разложили ярусами на четырех тарелках и воткнули в каждый по зубочистке.
