Татьяна Соломатина - Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37
– Оставлять мне беременность или нет?
– Уверен, ты знаешь ответ. Хотя обыкновенно таким тугодумкам, как ты, подсказывают.
– Кто подсказывает? Бог? Ты же в него не веришь!
– Конь в пальто! Всё подсказывает. И ничего – тоже подсказывает.
– Андрей, ты бредишь!
– Да я вообще больной на голову! – рассмеялся священник. – Я совершил столько сверхдальних затяжных, что здоровым на голову я остаться просто не мог! Пошли есть, не то друзья на нас уже косо смотрят. Подозревают, что у нас назревает роман, – подмигнул он Татьяне Георгиевне.
– Тебе ж нельзя! – рассмеялась она.
– Я не католический священник!
– Охальник! – шутливо отфутболила Мальцева.
– У тебя девочка.
– Ага. Вероятность попадания твоего «предсказания» в цель – пятьдесят процентов. Не так уж и мало. Но если ты попадёшь, я уверую…
– Терпеть не могу слово «уверую». Я предпочитаю слово «вера». Уверование предполагает «и тогда» – то есть доказательства. Вера же в доказательствах не нуждается. Ты или веришь, или не веришь.
– Во что? В кого?! – чуть не выкрикнула Татьяна Георгиевна.
– Тихо-тихо, Тань… Во всё. В ничего. В любовь…
– Это банальности.
– Вера в банальности – отличная вера!
– Танька, Андрей! Садитесь жрать, пожалуйста! – подскочила к ним Поцелуева и чуть не пинками загнала за стол.
Давно Мальцева так не отдыхала. Почему-то отдых у неё всё больше был сопряжён или с одиночеством, или с мужчинами. И в этом явно было что-то не так. А отдых в компании друзей оказался именно тем, что было ей необходимо.
– Слушай, ну а как же мне поступить с этим парнем, Денисовым, а? Это его ребёнок. И как-то несправедливо…
– Э, не-не. Я не даю инструкций. Права такого не имею. И советов не даю, дорогая Татьяна Георгиевна! – священник поцеловал ей руку на прощание. Оксана Анатольевна уже нетерпеливо бибикала. – Со всем разгребаться тебе самой. Я одно тебе могу сказать: в тот момент, когда Адам сожрал яблоко – мужчины утратили право принимать решения.
Много было ужасного «что-то не так». Например, то, что у доцента Матвеева диагностировали рак мочевого пузыря. Нет-нет, рак мочевого пузыря встречается довольно часто и занимает одиннадцатое место по частоте возникновения среди злокачественных опухолей. А у мужчин он встречается в четыре раза чаще, чем у женщин, что связано с анатомо-функциональными особенностями мужских мочевых путей. Но вот в том, что его диагностировали у доцента Матвеева, было что-то не так. Он не работал ни в резиновой, ни в газовой, ни в химической, ни в скобяной промышленности. У него никогда не было ни острых, ни хронических заболеваний мочевых путей. И он, в отличие от Аркадия Петровича Святогорского, не находился длительное время в африканских странах, где мог бы подцепить шистосомоз или какую другую паразитарную или гельминтозную инвазию. И вируса папилломы человека у него не было. И уж чего у него не было – так это ещё одного «фактора риска развития рака мочевого пузыря»: ожирения. Всю жизнь он был скорее тощ, подтянут и походил на хорошо подсушенного олимпийца-легкоатлета на пенсии. Что до курения – так к какому только раку курение не привязывают. Тогда уже и уровень загазованности мегаполисов, и вообще экологию надо привязать к каждой злокачественной опухоли. Рак? Ты родился на планете Земля, браток! Чего ты ещё хотел? Сто процентов людей, пивших некогда исключительно чистую родниковую воду – умерли. Логический вывод очевиден: употребление чистой родниковой воды в ста процентах случаев ведёт к смерти и, соответственно, является фактором риска возникновения всего того, от чего можно умереть. От жизни как таковой. Это тем более логично, что вода таки некоторым образом является причиной возникновения жизни. Так что вредно курить. И пить тоже вредно. В том числе – воду. Мы умираем и от неё.
Самое ужасное «что-то не так» было в том, что рак Матвеева был пойман не на этапе слизистой оболочки мочевого пузыря, когда ещё можно было бы говорить о радикальном оперативном вмешательстве. И не на этапе прорастания в мышечный слой и окружающие мочевой пузырь ткани – когда бы ещё можно было говорить об операциях паллиативных, радиологии и химиотерапии, о выживании и улучшении качества жизни. Нет. Рак уже пророс предстательную железу и метастазировал не только в близлежащие лимфатические узлы, но и в отдалённые органы. Юрий Владимирович в последнее время имел кое-какие проблемы с пищеварением и обильно заливал изжогу содой. Рак мочевого пузыря долбанул этого сильного и яркого мужчину просто-таки молотом по голове. Он шёл лечить гастрит. Ну, может, язву… У него не было никаких дизурических явлений! И меньше всего он был готов к раку. К раку мочевого пузыря в четвёртой стадии. Но он был настоящим мужчиной. И никто не узнал, что с ним что-то не так, пока не был поставлен окончательный диагноз. Читай: смертный приговор. С неясной, но близкой датой приведения в исполнение. Юрий Валидмирович сперва привёл в порядок все имущественные и семейные дела. И только потом пошёл к Панину – сообщить о госпитализации в онкодиспансер. Потому что сдаваться он всё равно не собирался. Матвеев собирался прожить всё максимально ему отмеренное. Даже если придётся переносить все ужасы «апелляций» к смерти в виде убивающих не только рак (включите логику!) химио– и лучевых терапий.
– Блин, Сёма! Только без лишнего шума, я тебя прошу! – строго сказал он старому другу и коллеге. – Меньше всего я хочу, чтобы кто-нибудь вроде профессора Денисенко сладострастно упивался жалостью ко мне. Я вкусно и красиво жил. Умирать мне будет забавно. В компании бывших жён и красивых успешных детей. Аминь.
И безусловно, очень «что-то не так» было в том, что у Светланы Борисовны Маковенко оказался… вагинизм. Так что старой девой и нервной «серой мышью» и «липкой крысой» она была не по своей вине. Совсем в детстве – ей было двенадцать лет – её попытался изнасиловать родной дядя-алкаш. Алкаш и псих. Его как раз выписали из очередной психушки. Жили они все вместе. Бабушка-дедушка, мама-папа, Светочка и дядя псих-алкаш. Никого не было дома, кроме дяди. Светочка пришла из школы, и… И хорошо, что вовремя вернулась бабушка с работы. Она с размаху треснула дядю-алкаша стоявшей в прихожей хоккейной клюшкой. И Светочка с бабушкой постановили никому и никогда не говорить о случившемся. Дядя-алкаш скоро погиб. Его сбила машина, скрывшаяся с места ДТП. А Светочка так и жила с этой страшной психоэмоциональной травмой, которую из неё таки вытрусил Аркадий Петрович Святогорский. Он Светлане Борисовне душу наизнанку вывернул – но докопался. И нашёл ей отличных специалистов в больнице на другом конце города. Святогорский и Маковенко постановили никому и никогда…
– Света! Ты что – дура?! Нет, ты дура, если ты столько лет с этим живёшь. Но Святогорский сливает всем только тайны и загадки вселенной. А «склещивание» твоей вагины – проблема, уж прости, только и только твоя! Кстати, ничего в этом постыдного нет! Сама мне тут плакала, что в медицинский чуть ли не из-за этого поступила, чтобы узнать, как лечится, и? Будь проще! «Постыдных болячек» не бывает. Есть болезни из-за любви. Есть – из-за глупости. А есть – потому что есть. Вагинизм – и вовсе не болезнь. А психологическая проблема.
На следующий день Светлана Борисовна пришла на работу с вымытой головой. И хорошо одетая. И ни с кем не кокетничала жалко-заискивающе, как это было для неё обыкновенно-характерно. И ни на кого из молодых интернов мужского пола не напускалась с поучениями а-ля директор женской гимназии. Как делала это прежде. Она хорошо выглядела. И была спокойна.
– Что это с ней? – спросила у Святогорского Маргарита Андреевна. – Неужели мужик, наконец, завёлся?
– Может, настроение хорошее? Иногда, чтобы хорошо выглядеть и быть спокойной, достаточно хорошего настроения. Чего тебе мужики везде мерещатся?! – пробурчал Аркадий Петрович. И нежно добавил, глядя на Маргошу: – Блядь ты эдакая! Ты там в Колорадо, смотри, не балуй!
– Ой, до того Колорадо ещё дожить надо! Мне ещё даже дату собеседования в посольстве не назначили! И вообще, я не знаю, на кой мне это всё…
Маргариту Андреевну главное было – вовремя переключить.
И, конечно же, что-то явно не так было в том, что Татьяна Георгиевна не могла определиться: прерывать беременность или нет? Зачат ребёнок был с интерном, на конюшне, в очередную годовщину смерти Матвея. Спьяну и в бессознательном состоянии. Да ещё и на фоне галлюцинаций. Это к доктору не ходи. С другой стороны – что делать с глюком, во время которого ей было сказано: «Оставь!» Это было про что «оставь!»? Про оставь сомненья, всяк сюда входящий? Или это было какое-то текущее, банально-бытийное «оставь!»? Если отвлечься от того, что это был самый обыкновенный глюк на фоне транзиторных коллаптоидных событий в сосудах головного мозга. А все эти дурацкие «всё» и «ничего» – тоже не более чем биохимия и нейрофизиология. А биохимия и нейрофизиология – они что? Они – всё для человека. А что тогда для человека «ничего»? Окончание срока эксплуатации биохимии и нейрофизиологии? И неужто мы призваны в мир лишь для того, чтобы создать новую биохимию с нейрофизиологией? Но мы что же тогда? Тамагочи? «Покорми меня», «погладь меня», «я покакал»… Кто мы? Кто бы и что бы мы ни были, в нас что-то явно не так.
