Сергей Шаргунов - 1993
– Дочка.
– Сын, дочь, – Вадим звякнул кольцом по подстаканнику. – Взрослые почти. Я-то уже матерый, тридцать шесть. Но по мне: всё только начинается! Или старый я дед, а? Твой какой приговор? – Он обращался к Лене, шевеля крутой приподнятой бровью.
– Молодой, – мяукнула, прожевывая шоколад.
– У нас тишина, – поделился Женя, – и то, бывало, гуляешь по городу, тут к тебе мелюзган: “Ты с какого района?” – “Тебе какое дело!”, а за ним повыше подходят. Прическа у меня, – он встряхнул светло-русым каре. – От Москвы отъедешь – сразу огребешь.
– Часто огребал? – спросил Вадим поощрительно.
– Не, я карате занимаюсь. В Москве, в Сокольниках. Говорят, скоро его запретят. Карате страшнее пистолета. Сейчас по Союзу много случаев, когда приемами на тот свет отправляют.
Выпили по новой и увлеченно заговорили о боевых искусствах и драках.
Они сыпали историями, соревнуясь, будто бы угодив в азартную игру, и всё время посматривали на нее: то ли как на судью, то ли как на приз. Она тоже стала пить, уже не понарошку, глотками, смеясь звонко, всё звонче и звонче, крутя темной головой (вчера постриглась, челочка прореженная, сквозная, с ветерком – в купе душно, но челка с ветерком), даря блестящие темные глаза одному и второму.
– Мой знакомый по Ленинграду шел, – задорно сообщил Женя. – Прохожего просит: “Дай прикурить!” Тот ему в морду хрясь: “А пожалуйста?” Вроде ужасно, но вежливость тоже нужна.
Вадим усмешкой подавил зевок:
– Я когда служил, один боец посылки у нас в каптерке крысил: сахар, колбасу… Курево внаглую воровал. Мы его поймали – папиросы жевать заставили.
Лена кокетливо повела головой:
– Он так умереть мог…
– Не всю пачку. Две-три цигарки он у нас съел.
– Жестоко! А я про цигарки вспомнил! – Женя сделал одинокий глоток. – У меня приятель Леха, глаз косой, каша во рту, зато на трубе молодцом играет. Идет он по улице у себя в Костроме, видит: цыган толстый курит. Леха к нему: “Цигаркой угостишь?” Тот не понял – и на него, упал прямо, обхватил и душит… Ручищи здоровенные, как два удава. Хорошо, люди оттащили.
– И я не поняла.
– И я, – Вадим присосался к чаю.
– Цыгану послышалось не “цигарка”, а “цыганка”. Я говорю: Леха, сходи к логопеду!
– Что-то всё время у тебя приятелей колотят… – Вадим нахмурился с ироничной тревогой, Лена залилась женским хохотком, и, решив не отставать, малодушно зазвенели подстаканники.
– Тебя что, никогда не били? – Женя заполз на стол румяными, как его щеки, локтями. – Повезло…
– Бабуся в детстве крапивой стегала.
– А в армии?
Они дрались, поняла Лена. Они дрались за ее внимание. Ее пьянила сама ситуация: двое желающих произвести на нее впечатление мужчин, замкнутое пространство, пролетающий май…
– В армии нормально было, – сказал Вадим задумчиво. – В армии вообще нормально. В армии всё на пользу… Я в Туве служил, мотострелковая дивизия. Вот кругом – да, было лихо. Если вдруг война – тувинцы первые к американцам перебегут. Я всегда с ними дрался, когда в увольнение ходил. Однажды трое пристали, пьяные: “Давай деньги!” Я говорю: “Даю!” – двоих столкнул лбами, третий побежал, но я его догнал – камнем. Поднял камень с дороги, швырнул и попал ему точно в копчик. Он аж согнулся, на землю лег и пополз от меня. С ними только так…
– Да ну… – Лена посмотрела на его кулак с теплотой.
– Погоди, почему я про Туву? – Он покосился в окно и обличительно зыркнул на Женю. – Ты об армии спросил! Как ты спросил: били? Правильно говорят: без армии не мужик. Поэтому я дальше пошел по военной линии. Нравится мужиком быть. Один летчик так говорит, мой товарищ: “В армии если поставил себя как камень, тогда вырастешь до скалы”. Красиво сказано? Он летчик, я связист, но оба мужики. Помню, у нас в сушилке бушлаты висели. Я в наряд пошел дрова рубить и перепутал – чужой бушлат взял. Поработал, значит, вернулся, локти грязью испачканы. Меня старослужащий встречает: “На хрена тебе мой бушлат?” – “Извини, – говорю, – можешь мой поносить”. – “Стирай. Ты испачкал, ты стирай!” – “Не буду”. – “Ты чего это?” – “Ничего это”. Я молчу, он молчит. Он крепкий бычок, я зачуханный салага. Он говорит: “Тебя научат” – мол, другие дружки его поддержат, я говорю: “Сначала ты научи!” – и дальше молчу. И вокруг молчат. Чувствую, давлю его своим молчанием. Я его даже пальцем не тронул. Я его молчком победил. Я его молчанием в котлету превратил. И никто не вмешался. С тех пор все меня признавали. – Вадим замолчал, Лена замедленно хлопнула ресницами, он поймал этот аплодисмент, довольно потянулся, уничтожающе спросил: – А ты служил?
– Служил, куда денусь. В оркестре. В Северном Казахстане, в железнодорожных войсках, – отбарабанил Женя. – Вот какая история… Я в последнем классе учился и на каникулах полетел в Красноярск, к своему дяде Юре. Ну, и в первый же вечер танцы пошел искать. А он меня еще отговаривал: не ходи никуда. Нашел я какую-то школу с дискотекой. Смелый был, меры не знал. Немножко потанцевал, вижу: отдельно на стуле парень сидит, нога на ногу, и по годам давно не школьник. Танцую, рядом девчонка. Приятная, как я в полутьме увидел. Я порядок понимал, кричу ей: “Ты с кем?” Она кричит: “Ни с кем!” Я ближе, вроде вместе танцуем, за руку взял. Слышу: парень со стула кого-то зовет. К нему подбегают двое, он им на меня показывает. Я девчонке: “Ты его девушка?” – “Нет! – кричит. – Но он здесь главный!” Тут эти двое налетели, и давай меня к выходу тащить. Вывели на лестницу, в грудь пихают. “Тебе что здесь надо?” – “Потанцевать хотел”. – “У нас Славка всё решает. Он решает, кто с кем танцует. Иди отсюда. Он велел тебе рожу разбить, беги, у тебя десять секунд”. Стал я по лестнице скорей подниматься, и не знаю, что на меня нашло, – развернулся и с разбега обратно туда, откуда вывели, оттолкнул их, и в темноту, под музыку. Парень всё сидит, нога на ногу, я налетел, и кулаком в лобешник. Он как сидел, нога на ногу, так и упал. А я ему ногой в рожу. Кто кому разобьет? Получай! Музыка громкая, но я услышал или показалось: нос у него хрустнул. Дальше сзади чем-то оглушили, бутылкой, наверно. Обрывками помню: лежу и бьют, лежу и бьют. Очнулся на улице, нога не идет, хорошо, дядя рядом жил. Так на одной ноге, под собачье гавканье, я к нему допрыгал. Ночь уже была. Добрался. К счастью, не перелом, вывих, лицо и тело в синяках. Не так уж и били. Побоялись убивать. Может, они в душе благодарны мне были. Их небось самих этот пахан замучил, а я его умыл…
– Тебя умыли! – раздраженно возразил Вадим.
Лена подумала: какие похожие истории они рассказали. Оба не побоялись того, кто сильнее и не один, с ватагой сподручных. Но Женина история задела ее глубже: он пострадал и его было жалко.
– Молодец! – выдохнула порывисто. – А если бы они руку тебе повредили? Ты бы тогда не смог барабанить…
– На танцы идешь, будь готов: попляши, – рубанул Вадим, точно иностранец, путано воспроизведший какую-то русскую народную мудрость.
Лена понимала: весь их разговор – самцовские пляски. Среди этого возбуждающего ее боевого трепа она была – слабая, безнадежно отставшая от них, не знающая риска и ярости, физических побед, боли, спелой тяжести мышц, счастья наносить удары – просто самка. Оба рассказчика очаровали ее и смутили, но втайне она выбрала ровесника Женю.
– Танцы – дело такое, – Женя опять широко улыбнулся, показывая расщелину зубов, в которой застряла чаинка. – В деревне в клубе летом было… Я у бабушки гостил… Ребята вместо танцев стенка на стенку пошли.
– Из-за девушки? – спросила Лена.
– Девушки все поделены. Симпатичные заняты, их ягодками называют, остальные в стороне пасутся. Из-за музыки! Один заорал: музыка не нравится, ставь другую. Половина поддержала, половина несогласные. В итоге магнитофон сломали. Потом полгода музыки не было. Да-а, с такими негодяями сложно коммунизм построить… – Он длинно вздохнул, вскочил и крутанул радио: молчало.
Вадим, деревянно пританцовывая под голодную мелодию колес, пересел к Лене, так что теперь они все сидели втроем на одной полке.
– Паскудная, в сущности, штука жизнь, пока… – он говорил задушевно и заученно, – пока не повстречается какой-нибудь дорогой человечек… И всё летит к черту, всё прошлое в щепки, на осколки. – Взял ее за левую руку, пальцы были холодными и цепкими.
– Лишь бы какой подлец не обманул. – Женя легонько, почти невесомо погладил ее по правой руке. – Лена, у вас глаза… Смотреть бы в них и ехать… Ехать и смотреть. Сколько угодно суток!
– Никак нет. Тебе, друг мой, вечером сходить. Это мне еще ехать. Завидуй!
Лена посмеивалась, ощущая праздник. Слева и справа было внимание – то, чего ей так не хватало. Чье же внимание ей подходило больше? Вадим симпатичный, осанистый, просто красивый, но женат. Женя, хотя и похож на свинопаса, зато добрый и музыкант.
В окне она увидела рыжих тощих коров, выстроившихся вдоль насыпи, словно пародируя вагоны (вероятно, ржавого товарняка).
