Валерий Терехин - В огонь
В итоге в Киеве опять победили деньги: визит Варфоломея оказался смазан. Подписание документов о создании «единой поместной автокефальной всеукраинской церкви» было сорвано. Но равенство сил очевидно: в стране 11 000 православных приходов, и они поделены поровну между тремя ветвями одной конфессии. И в храмах украинской православной церкви Киевского патриархата служба ведётся на украинском языке. По всей видимости, конфликт внутри единой конфессии удастся погасить, когда речь священников окажется понятной прихожанам всех национальностей. Но какой это будет язык – русский, украинский? Или, может, ещё какой-то?
В те же дни по украинскому побережью успешно разъезжал мэтр советской поэзии Евгений Евтушенко. Из Одессы он с группой сопровождения добрался на комфортабельных автомобилях до Бердянска, где в течение нескольких дней закатывал грандиозные банкеты в лучшей гостинице города. Отощавшие почитательницы поэзии бальзаковского возраста, «живущие» и по сей день в культурном пространстве Советского Союза, наперебой осаждали 75-летнего классика русской и советской поэзии. С триумфом выступив 8 августа в городском доме культуры, Е. Евтушенко отбыл продолжать свой «чёс» в Мариуполь.
«Товарищ Сталин, для освобождения Днепропетровска предлагается…»Российская власть неумолимо подступает к роковому дню: официальному вступлению Украины в НАТО. Вопрос о государственной принадлежности земель с преимущественным проживанием русских и русскоязычных украинцев, тяготеющих к России, а не к Европе, придется решать правительству В. В. Путина.
Политическое решение складывается из разных компонентов: здесь и выдача всем желающим российских паспортов (как это было сделано в Абхазии и Южной Осетии) и массовый переход жителей Юго-Восточной Украины в российское гражданство, и экономическое взаимодействие харьковских, луганских, днепропетровских, запорожских, николаевских, одесских, донецких бизнесменов с российскими промышленниками.
Украинское государство вступило в роковые дни, которые много лет предвосхищали на разных радиоголосах осведомленные еврокомментаторы: мол, окрепшая на нефтедолларах Россия начала очередное метафизическое расширение своего влияния на соседние независимые государства. Но Восточная Украина – это не Южная Осетия, не Абхазия, не Приднестровье и даже не Северный Казахстан. Пёстрое и многоликое украинское общество поймёт и примет только такое политическое решение, которое будет глубоко прочувствовано самими украинцами.
Вспомним: Переяславская Рада 1654 года стала результатом переплетений политических интриг, личных амбиций и лютой ненависти, которые многие украинцы стали испытывать к полякам «с Запада». К нелёгкому решению – подписать договор в Переяславе между Гетманщиной и Московским царством – Богдана Хмельницкого подтолкнули личный опыт: два года плена в Турции, пережитые в юности, когда его спасла от смерти мать, заплатившая за него выкуп; бесконечные войны и сражения, в которых довелось участвовать; бунтующая ненадежная Сечь, на которую надо было найти надежную бюрократическую управу. Была и личная трагедия: в 1646 году польский шляхтич Д. Чаплинский напал на принадлежавший Хмельницкому хутор Субботов, убил его младшего сына и похитил женщину, на которой овдовевший сотник хотел жениться. Б. Хмельницкий, желавший прожить остаток лет на покое, поневоле стал политиком.
Найдёт ли Восточная Украина силы вырваться из западни «западно-украинства», навязанной двумя германскими оккупациями? Срастутся ли когда-нибудь два обломка некогда единого государства? Срастутся ли разрывы, прижженные калёным железом и политые ядом предательства?
Дай Бог, если интересы и амбиции нынешней российской администрации совпадут с чаяниями простых людей по обе стороны границы, в глубине души мечтающих о новой лучшей жизни в единой стране.
2008, VIII, 12–17, Запорожская обл. (Украина)
Приложение. Архивные материалы 1987–1992 годов
Площадь и вокруг
– Видал, кореш! Нам финны эти курточки за семь червонцев давали, а наши фраеры по стольнику дерут!
Я вышел из оцепенения и поднял голову. В лицо мне пахнуло винным перегаром, и это, пожалуй, было единственным, что я успел уловить, потому что меня тут же толкнули в спину. Казанский вокзал не любит зевак. Я поспешно отскочил к стене и задел чей-то чемодан. Рядом недовольно заворчали на непонятном мне кавказском языке. Наконец, до меня дошло, что я кому-то испортил настроение. Ничего не оставалось, как спешно ретироваться.
Зал ожидания был забит до отказа. Везде, где только можно, сидели люди и ели, спали, спорили, ругались и, наверное, уже не чувствовали отвратительного запаха несвежей воды, исходившего из туалета.
Я потихоньку расхаживал по помещению. На душе у меня было неспокойно. На меня вопросительно поглядывал дежурный сержант милиции. Я, конечно, мог уйти, но на улице было холодно, а общага опостылела мне до предела. И, как ни странно, я чувствовал себя легче в толпе. Все-таки здесь все были свои – приезжающие, отъезжающие, транзитные. Потому что, сколько бы ты ни прожил в этом городе, ты все равно не сможешь до конца почувствовать себя его жителем, будь у тебя хоть трехкомнатная квартира, машина и с десяток «кусков» на книжке.
У меня не было ничего. Что пять лет назад, что сейчас. Разве что этот шикарный, с сиреневым отливом кожаный плащ, который я купил в комиссионке. Ну, джинсы более или менее терпимые. Ботинки на ногах дешевые, но хорошо почищенные и остроносые, короче, приличные. Москвич начинается с обуви. Это я хорошо усвоил.
За окнами, на улице, дул сильный, холодный ветер, – все-таки ноябрь, – но я шел без шляпы, хотя знал, что в глазах некоторых выгляжу нелепо.
…Ну, а этого мой плащ, кажется, ввел в заблуждение.
– Скажите, вы местный?
Седовласый обладатель дешевой поролоновой курточки, пригодной, разве что пацану для возни в мартовской грязи, просящее заглянул мне в глаза.
И хотя я сроду не бывал в том ресторане, я, разумеется, показал ему, как туда пройти.
Но мне положительно не нравилось, что я все время обращаю на себя внимание. Хотелось побыть незамеченным, одному, а все эти взгляды, вопросы выбивали меня из колеи. Я вышел на перрон.
– Идиот, наш поезд давно ушел! – визжала какая-то полная низенькая женщина с усиками, а перед ней мялся муж и извиняющее кусал себе губы, откидывая рукой за лоб светлые волосы, которым не давал покоя ветер.
Мимо меня шастали носильщики, было много демобилизованных солдат, и я с тоской смотрел на них… Эх, скинуть бы с себя ярмо годов и начать все сначала.
Но нет, шалишь. Это мыслишка для слабонервных. А ведь здесь, на перроне, я видел её в последний раз. Кто же её встречал тогда… Какой-то неприятный тип, приземистый, с зубастой улыбкой и покатым лбом. На меня он даже не взглянул. Впрочем, я на него тоже. Кто он ей был? Так я и не понял. Ну, а кто была она? Хоть мы и проговорили друг с другом целых два дня в пути, я так и не смог это понять. Художница, писала стихи…
Я только что вернулся из армии и сразу решил податься в столицу. Отчим уговорил. У них с матерью уже своих двое было. Нет, несомненно, тогда я правильно поступил. И в поезде сразу так повезло. Она возвращалась в Москву. Одна. Я обалдел. Не то чтобы меня легко можно влюбить в себя. Нет, как раз я-то скептик по натуре, купейным знакомствам не верю. Просто добрей и умней я так никого и не встретил. Ну, почему она не дала мне свой телефон? Вообще-то дала, но неправильный. Я думаю, скорее по ошибке, чем нарочно. Мы оба уж очень устали от дороги, от понимающих взглядов соседей, но только не друг от друга.
Я вернулся в зал ожидания, потом подошел к билетным кассам. А ведь как просто все можно решить. С работы меня уже увольняют за прогулы, из общаги не сегодня – завтра вышибут. Покупай билет – и домой… А дома что, лучше? Было бы лучше, я бы сюда не приезжал. Знал, на что шел.
Многолюдье уже не приносило спокойствия. Я вырвался из людского потока и перешел через пешеходный переход на другую сторону улицы. Тут меня уже никто не спрашивал, местный я или не местный. Чувствовался вековой аристократизм, исходивший от самого здания Ленинградского вокзала.
Внутри людей почти не было. Нет, конечно, и здесь кто-то чего-то ждал, но там, на Казанском, можно было раствориться в общей массе, а здесь нет, шалишь. Мы, коренные горожане, едем из Москвы в Ленинград, или наоборот, и мы всё и всех знаем…
Этих на мякине не проведешь. И доход твой вычислят, и откуда ты приехал, узнают, и поразмышляют о твоих невеселых перспективах. Вон та, красивая. Одна сидит. Взглянула раз, и больше я ее не интересую.
«Граждане пассажиры! Камеры хранения обслуживают пассажиров только Ленинградского вокзала».
Элита.
А может, в Ленинград заехать? В последний раз попробовать поступить хоть куда-нибудь… Да нет… Уже поздно. Двадцать семь лет. Все прошло.
