Виорэль Ломов - Неодинокий Попсуев
Машина, хрипя и продирая бок, как издыхающий дракон, сыпала искрами, стеклами, била дверцей, как хвостом. Остановилась, лишь вращались колеса. Через несколько секунд выпал один человек, второй. Попсуев направился к ним. Первый, прихрамывая, заковылял прочь. Второго парализовал страх, и он, защищаясь рукой, судорожно кривил рот, стараясь выдавить из себя какие-то слова. Сергей, всё еще дрожа от возбуждения, подошел к нему с намерением бить, бить, бить… – но удержался, хотя чувствовал, что способен был в этот момент и убить, будто кто-то другой специально подзуживал его. Он толкнул пятерней парня, тот повалился на землю. Но самого Свиридова не было.
Попсуев ощутил тяжесть пальто, шапки, пустоту в себе… Дунь ветер, и его подхватило бы, как полиэтиленовый пакет. Словно в подтверждение, порыв ветра едва не свалил его на землю, но он удержался и заставил себя уйти с этого места. В теле, будто чужом, была лишь слабость и дрожь. Собственно, и тела-то не было, какие-то затихающие вибрации ужаса, ярости и вдохновения. Словно умер только что и попал в другую реальность, где сила становится слабостью, а слабость – силой, где всё знакомое стало чужим, а незнаемое – своим.
Спустя какое-то время, когда Сергей очутился на освещенном проспекте и к нему вернулась способность воспринимать себя, мир, случившееся, он даже улыбнулся от чувства гордости за себя и презрения к подонкам. И тут Попсуева забрала такая тоска, будто зима ворвалась к нему с диким воем в душу…
Хорошо, что за поворотом показался Несмеянин дом. Сергей нажал на кнопку звонка. Тот прожужжал, как летняя муха, далеко и тревожно. «Как можно жить с таким тревожным звонком?» – подумал Попсуев. Открылась дверь. Глаза. И в глазах он. Он, и никто ДРУГОЙ!
– Зайду?
– Заходи.
Остановилось мгновение.
– Чай будешь?
– Меня только что чуть не сбила машина.
– Где?
– Да тут неподалеку, в Третьяковском переулке.
– Неподалеку? Это ж в Октябрьском районе.
И только тут до Попсуева дошло, что он не помнит, как добирался пешком из того переулка до Несмеяниного дома…
…Гасли один за другим фонари. Исчезали снежинки в сиреневом свете, угасали матово-серебристые струйки поземки. Таял сиреневый цвет, цвет жизни.
Мужчина лежал, утопая в боли и любви. Боль шла вглубь, горячая, ледяная, разрастаясь там и заполняя всего его изнутри, вытесняя любовь, которая сочилась наружу, почти невидимая в ночи, пульсирующая как угасающий, дрожащий сиреневый свет последнего непогасшего фонаря. И в этом свете были все, кто когда-то любил его, даже те, кого он никогда не любил. Они медленно шли мимо него, смотрели на него с любовью и растворялись в сумраке ночи.
– Всех вас я люблю, – признался Попсуев. – Простите мне все!
Подъехала машина. Над ним склонились люди.
– Жив еще. Может, успеем. Носилки неси…
Силы небесные. Створка вторая– Ты гля… – Викентий едва не выронил вареник изо рта. Выскочил на крыльцо, за ним следом напуганный пес. – Полкаш, видал? Чего это, а?
Пес задом протиснулся в конуру под крыльцом и шумно задышал.
– Сцышь, брат? И я сну. А ты не сцы! С нами силы небесные!
Викентий с трудом проглотил вареник и, задрав голову, ошеломленно глядел в небо, где, только что осияв синюю местность, аки молния, и страшно тарахтя, пролетело что-то. «Почудилось, – решил Викентий. – И ему, что ли?» Полкан явно струхнул. Откуда молния зимой, да еще 31 декабря?
– НЛО? – спросил сторож. – Как думаешь? Или метеорит?
Полкан дышал.
– А что, вернутся и нас с собой заберут. А? Сгодимся там… где-нибудь. Всё лучше, чем тут, а, как думаешь?
Пес не спешил с ответом.
– Пошел я, продрог. – Сторож почувствовал холод и вернулся в дом, оставив дверь приоткрытой. Через несколько минут вышел на крыльцо.
– Ну, ты чего? Хату выстудишь. Иди, вареник дам.
Пес не купился на вареник. «Напугали, паразиты!»
И тут вновь осияло землю, и над обществом с тарахтением пролетело то же, только теперь туда, откуда прилетело. Но не скрылось, а стало опускаться на луг возле реки. «Удобное место для посадки, – одобрил Викентий, – далековато, правда, до точек человеческой цивилизации, если, конечно, хотят выйти на контакт. Надо, значит, самому идти. Больше тут некому. Вряд ли кто остался на ночь. Прям сериал «Секретные материалы»! Днем сторож слышал, как со стороны Трех лилий раздавались шум и голоса. Берендей, наверное, приехал. Из-за снежных завалов не пошел к нему. «На снегоходе, мог бы и сам ко мне заглянуть», – запоздало обиделся Викентий.
– Улетели, – сказал сторож Полкану. – Вылезай.
Пес и вовсе скрылся в будке.
– Да, брат, наложил в штаны. Не думал. Не думал, что такая мужественная собака, а падешь жертвой суеверия. Не видал зеленых гуманоидов? Люди как люди, только зеленые. Доллар видел? Такие же. Вылазь! Пошли на саммит. Будешь Примаковым. А я Контактером.
Пес не вылезал. Викентий вынес застывшие вареники. Протянул Полкану. Тот высунул голову, обнюхал их, но есть не стал. Дышать перестал. Вылез, отряхнулся и, потянувшись, виновато взглянул на хозяина.
– Ничего, – успокоил тот его и вновь протянул вареники. Пес аккуратно слизнул их с хозяйской ладони. – А теперь, Полкаша, слушай сюда. Начинается служба. Айда на границу. Мы ведь с тобой погранцы!
До границы общества было рукой подать, она начиналась за забором. Викентий взял фонарь, саперную лопатку, подумав, сунул в карман водку.
– Ну, с богом! Не дрейфишь? А на нейтральной полосе цветы – необычайной красоты!
Полкан, похоже, справился с волнением и первым выбежал со двора. Небо прояснело. «К морозу, – решил Викентий. – Ишь, снегу навалило. Хороший будет год, урожайный. Ежели эти, конечно, не подпортят…»
– Аты-баты, молодцы, мы с тобою погранцы! – новая песнь улетела к реке.
На берегу виднелась какая-то дура с лопастями наверху, но не вертолет, три фигуры возле нее.
– Видишь? Ату их! – махнул он рукой псу, но тот встал как вкопанный. – Думаешь, радиация? Не ходи тогда, не надо. Жаль, манометра нет. Ты кобель штатный, а я за штатом. Жди. Долги пора отдавать. Ты вот не клялся «Я, юный пионер, перед лицом своих товарищей…», а мне пришлось. Не поминай лихом.
Викентий пошел, проваливаясь в снегу, к реке. Он порядком устал и взмок, когда мимо него пропыхтел пес.
– Полкаша! Жди меня! – приказал сторож.
Полкаша хода не сбавил. Послышалось:
– Полкан, не узнал?
– Помпей! – остудил рычащего пса Викентий, признав Берендея, Валентина и Мишу, а также драндулет Колодезного Теслы. – Свои!
– Миша, извлекай! – скомандовал Берендей.
Михаил Николаевич вынул из драндулета пару бутылок, стаканчики. Разобрали по рукам. Забулькало.
– За научно-технический прогресс! – провозгласил Берендей. – За Теслу!
– И за Новый год! – поддержал Валентин. – Новое тысячелетие! Миллениум! Где ж Перейра? Не пришло ему на ум, что настал миллениум!
– А что было-то, НЛО? – спросил Викентий. – Или это вы?
– Мы, а то кто же? – ответил Валентин. – «Майкл сри», третья модель.
– А где бак с бензином? Как летал-то? – спросил сторож. – Что светило?
– На батарее летает, – сказал Колодезный Тесла. – Я ее в своей пирамидке подзаряжаю. Серега чертежи дал. Да ты видел, за домом стоит, как курятник. А светилась фара.
Вот и всё. Створка третьяПрошло пятнадцать лет. Нежинск изменился неузнаваемо, а «Машиностроитель» остался каким был. Бегемотиху еще можно увидеть на грядках, но Светлану Иосифовну и Анастасию Сергеевну – уже нет. Покинули бренный мир Викентий, Михаил Николаевич и Перейра. Валентин на почве рекламы и алкоголизма попал в психиатрическую больницу. Свиридов погиб при невыясненных обстоятельствах. Ксения свой дом продала. Никодим устроился сторожем в церковь. Чуприне поставили памятник в сквере: молодой и худой будущий директор кувалдой загоняет кол в землю. Татьяна уже шесть лет возглавляет ВТК 3-го цеха «Нежмаша», а Попсуев стал начальником НИЛ, защитил докторскую диссертацию, публикуется в «Вечерке» и издал два сборника стихов под псевдонимом Кирилл Шебутной. Их сын Денис – мастер спорта по рапире, а две дочки любят рисовать лошадок и кроликов. Берендей построил стадион, укомплектовал городскую хоккейную команду. Несмеяна живет в Риге, организовала там музей детского рисунка. Является прихожанкой православного Кафедрального собора Рождества Христова. В Риге обретаются и братья Ненашевиньши. Кошмарик уехал в Израиль. Консер Асмолов умер. После того, как в Современном театре воцарился выдвиженец нового губернатора, Крутицкой роли достаются по остаточному принципу. Пьесу Ростана сняли с репертуара, но Изольда дома играет сцены из «Сирано». Проникновенно звучат слова: «О! Если б прошлое хотя на миг воскресло!», после чего актриса выпивает рюмку водки и, глядя в зеркало, восклицает: «Бывших прим нет и быть не может! Прима – прима навсегда!»
![Ирина Хакамада - Success [успех] в Большом городе](/uploads/posts/books/196023/196023.jpg)