Лариса Райт - Алая нить
– Пальцы? Просто великолепно. Значит, там не будет ни гранул, ни рубцов. Будете по-прежнему щеголять красивым маникюром.
Процессия приближается к спасательной базе. На крыльце деревянного домика их уже поджидают Лола и Антонио.
– Ну вот, сейчас заберем людей и поедем. Скоро окажетесь в больнице. – Катарина не замечает, как их усаживают на ратрактор, она не отрывает глаз от Сони, полностью сосредоточившись на пациентке. – Давайте еще немного попьем. Постарайтесь проглотить таблетки. Аспирин, дротаверин… – отсчитывает врач. – Молодцом! А теперь наберитесь мужества и позвольте мне вам помочь.
Девушка смотрит на нее внимательным долгим взглядом и говорит уже немного громче:
– Это вы…
Катарина не отводит глаз и отвечает тихо, но очень уверенно:
– Да, я. И вас я спасу.
Всю долгую дорогу вниз она накладывает на зафиксированные конечности Сони марлю, вату, снова марлю и прорезиненную ткань, мастеря теплоизолирующие повязки. Немногочисленные красные участки кожи, обмороженные незначительно, Катарина сначала согревает дыханием, растирая легкими массирующими движениями, а затем накрывает шерстяной тканью. Несколько раз она перемеривает температуру и давление, с удовольствием отмечая, что показатели медленно, но верно ползут вверх.
До конца пути остается не больше ста метров. Слышен гул крутящихся лопастей. Кроме бригады врачей, группу спасателей встречает человек двадцать любопытных. По мере приближения ратрактора людей прибывает. Патрик спрыгивает с вездехода и громко командует:
– Разойдитесь! Разойдитесь!
Он помогает Катарине встать с саней, а патрульным – погрузить пострадавшую в вертолет.
– Откуда вы? – спрашивает у прибывших врачей Катарина.
– Клиническая больница Инсбрука, – рапортует фельдшер.
– Отлично. – Она очень быстро докладывает бригаде о состоянии пациентки и о проделанных манипуляциях.
– Браво, доктор! – хвалит один из реаниматологов.
Это доносится и до возбужденных происшествием зрителей.
– Это моя жена, – с гордостью сообщает человек с перевязанной рукой.
Катарина оборачивается, находит его глазами и отвечает очень громко, чтобы слышали все присутствующие, а особенно тот, кто стоит рядом с ней в форменной куртке спасателя:
– Бывшая.
19
– Будущая звезда телеэкрана выглядит великолепно, – говорит Катарина, заглядывая в палату.
– Да уж, – вздыхает Соня, уныло глядя на свои покрытые бинтами руки. – Парочка операций по пересадке – и буду как новенькая. А почему звезда телеэкрана?
– Сейчас тебя будут снимать.
Врач открывает дверь пошире, приглашая Лолу войти. За прошедшую неделю Катарина не пропустила ни дня, чтобы не навестить Соню. Она уверяла себя, что ей нравится приходить к больной, делать доброе дело, уделяя внимание человеку, у которого в далеком австрийском городишке не оказалось никого из родных. Женщина не отдавала себе отчета в том, что она ведет игру во врача и пациента. Она спрашивала Соню исключительно о состоянии здоровья, интересовалась назначениями, читала карту и разговаривала мягким, но слегка начальственным тоном. Катарина была уверена, что приезжает к больной, чтобы помочь ей, и не понимала, что эти визиты как воздух необходимы ей самой.
Сегодня у входа в здание она встретила Лолу.
– Я бы хотела поговорить с ней, – обратилась к ней испанка.
– Думаю, ваша встреча может ее взволновать.
– Кто она?
– Русская. Живет в Зальцбурге.
– Она сможет общаться со мной?
– Да. Кажется, она говорит по-английски, но, повторяю, эта идея не кажется мне хорошей.
– Если она попросит меня уйти, я тут же это сделаю.
– Ладно, – меняет Катарина гнев на милость, – в конце концов, ее нашли благодаря вам.
Лола нерешительно заходит в палату, не осмеливаясь поднять глаза. Она слышит, как Катарина с деланой беззаботностью сообщает:
– Познакомься. Это твоя настоящая спасительница. Если бы она не углядела тебя в телескоп, лежать бы тебе до сих пор под снегом.
Соня искренне радуется, благодарит. Лола медленно убирает с опущенного лица волосы, и улыбка сползает с Сониного лица.
– Мир тесен, – сдавленно произносит испанка, и в палате повисает гнетущее молчание.
Чтобы как-то разрядить обстановку, Катарина подходит к кровати и обращается к Соне:
– Посмотри, что я тебе принесла. Твоя сумочка. Тебя так и откопали с ней в руке. Я еле разжала пальцы. А в левой ты держала вот это.
– Выкинь!
– Как? Это же Моцарт. Извини, я посмотрела и наиграла. Удивительно, ноты поплыли лишь в нескольких местах.
– Оставь себе, если хочешь.
– Ладно. Может, дочь будет играть.
– Значит, вам я обязана жизнью, – в задумчивости размышляет Соня. – Что ж, я не привыкла оставаться неблагодарной. Что вам нужно? – Она говорит натянуто, но враждебность ее скорее искусственная, чем настоящая.
– Я бы хотела кое-что узнать у вас.
– Хорошо.
Лола опускает камеру на пол, не собираясь пока начинать запись. В голове у нее – целая вереница снежных вопросов, но начать она решает с самого главного, не дающего ей покоя с той самой секунды, когда она увидела в телескоп девушку на склоне. С того, который до нее никто Соне задать не догадался.
– Как вы там оказались?
Напряжение, копившееся в каждой клеточке Сониного тела весь последний месяц, приводит к взрыву – на женщин обрушивается поток признаний и путаных рассказов о каллиграфии, Микином дерматозе, тюрьме, автографах Моцарта, диссертации и письмах свекрови.
Придя в себя после неожиданно услышанной одновременно покаянной и обличительной исповеди, Лола уточняет, легко переходя, как это часто делают испанцы, на более близкую ступень общения:
– Значит, свекровь запугивала тебя нелепыми письмами?
– Почему нелепыми? Она и фотографии присылала для наглядности. Они лежат в сумочке.
– Можно посмотреть?
– Если хочешь.
Катарина вытаскивает из Сониной сумки нераспечатанный белый конверт.
– Это?
– Наверное. Но это новое. Даже не хочу читать. Брось обратно. Там есть другие – открытые.
Лола и Катарина склоняются над фотографиями.
– Да… – сочувственно тянет журналистка, – сколько же тебе пришлось вынести.
– Я-то ладно. Вот Аня…
– Твой муж был ее отцом? – строго спрашивает Катарина.
– Да.
– Ты увела его из семьи?
– Он ушел сам.
Не говоря больше ни слова, Катарина выходит из палаты, закрывает дверь и прислоняется к стене. «Сказать, не сказать? Не буду. Но она же должна узнать! Нет, не должна! Не надо было присваивать себе чужого. Может, и жив тогда был бы этот адвокат. Но ведь любовь. Любовь, не любовь – какая разница! Решено, я ничего не скажу ей».
– Доктор Тоцци! Катарина! – неожиданно окликают ее.
По коридору идет заведующая всеми хирургическими отделениями.
– Рада вас видеть. Здравствуйте. Наслышана о ваших подвигах.
– Да какие там подвиги! – уныло протестует Катарина.
– Нет-нет, я считаю, что спасать людей в экстремальных условиях гораздо сложнее, чем в уютной операционной, где все необходимое под рукой.
– Спасибо.
– Хотя я, честно говоря, не понимаю, почему, решив вернуться к работе, вы не пришли сюда.
Катарина поднимает недоуменный взгляд. Она и не предполагала, что после возмутительного бегства на долгие два года ее могут принять назад с распростертыми объятиями.
– Я… я не знаю. Я думала, вы меня осуждаете. Хирурги не должны бояться и вообще…
– Я? Осуждаю? Не судите, да не судимы будете. Вам разве это незнакомо? Возвращайтесь, – говорит напоследок заведующая и продолжает свой путь.
Ни секунды не медля, Катарина спешит назад в палату. Там все готово к съемке. «Бетакам» установлен на штатив и направлен на заплаканную Соню, Лола держит в руках микрофон.
– Послушай, – обращается к Соне врач, – тебя обманывают.
– Что? – не понимает та.
– Твоя свекровь. Снимки. Все это неправда.
– С чего ты взяла? – недоверчивый тихий вопрос.
– Мне всегда говорили, что я сразу подмечаю детали, но это неважно. Если бы вы обе подумали, вы бы тоже заметили.
Катарина снова достает из Сониной сумочки фотографии лежащей на кровати девочки. Три женщины склоняются над изображением.
– Посмотрите, здесь виден кусок коридора, – продолжает Катарина. – Там стоят подростковый велосипед с грязными колесами, ролики со стертым тормозом и детские кроссовки с испачканными носами. У этой девочки есть брат или сестра?
– Нет, – сдавленно произносит Соня.
– Что и требовалось доказать. Парализованные на велосипедах не катаются, на коньках рассекают здоровые дети, что, конечно, не исключает у них наличия психически больных бабушек.
– Может, они просто забыли убрать эти вещи?
– Не только убрать, но и помыть. Забыли и продолжают забывать это сделать на протяжении двух лет? Не смеши меня!
– Есть еще кое-что, – вмешивается Лола.
