Николай Беспалов - Женские истории пером павлина (сборник)
– Тамара, – дала-таки свою руку. Его рука горячая и сухая. Пожатие сильное. Мимолетное.
Я иду своим путем. Мне осталось идти шагов пятьдесят. Он прется за мной. Чего ему надо? На маньяка не похож. Хотя, кто его знает.
– Вы, что, так и будете преследовать меня?
– Могу пойти по снегу, если дорожки вам жалко.
– Что-то я не помню вас. Хотя живу уже долго.
– Вы шутите. Долго – это лет сто. Вам же я не дам и сорока.
– Не надо делать из меня дуру. Здесь я живу долго.
Идем. Он по щиколотку в снегу. Я по дорожке. Люди разошлись кто куда. На дворе мы одни.
– Слушайте, вы, странный человек, идите хотя бы впереди. Кто вас знает? Ударите по башке.
– Зачем? – он что – дурак или притворяется?
И тут громко этак, надрывно:
– Мама! Мама!
От угла бежит моя Маша.
– Что случилось? – мне тревожно.
– Ничего! – дочь сияет. – Ничего. Я выхожу замуж.
– Ничего себе семейка!
– Вам-то какое дело? – этот маньяк все еще тут. – Я ведь к вам иду, Тамара Вениаминовна.
– Мама, кто сей господин и откуда он знает твое имя?
– Маша, я друг друга твоей мамы.
– Попроще бы, – дочь, как всегда, резка.
– Я хороший товарищ Федора Петровича. Он занемог, но обещал твоей маме на Новый год гостинец. Вот и попросил меня его доставить. Он так красочно описал твою маму, что я сразу ее признал. Еще вопросы будут? Или все-таки домой пойдем? Я промерз. Полтора часа тут кантуюсь.
Федор заболел. У меня похолодело в животе. Что это? Виделись всего-то два раза – и вот такая реакция.
– Вы так сильно не переживайте, Тамара Вениаминовна! – Алексей отогрелся и был в отличном расположении духа. – Федя просто застудился. Провалился в старую прорубь, – у меня опять сердце захолонуло, – вот и прихватило поясницу. Ничего, баба Варя его на ноги скоренько поставит.
Забыла сказать (совсем стара стала!), что привез Алексей от Федора. Судак слабой соли и несколько копченых рыбешек. Название тут же вылетело из головы.
– А это от бабы Вари, – мне эта баба Варя начинает уже действовать на нервы.
Напрасно я так об этой удивительной женщине.
– Она самогонку гонит из зерна. Сама растит. Сама убирает. Сама его приготовляет особым образом.
Вечер естественным своим ходом приближается к ночи, а Алексей и в ус не дует. То есть, я хочу сказать, не думает уходить.
– Вы что же – ночевать здесь думаете? – спрашивает Маша.
– У нас на Ильмене гостей из дома на ночь не гонят. Сами на полу ляжем, а гостю – самое теплое место.
– На пол мы не ляжем, но теплое место выделим, – дочь улыбается. Вижу, ей гость мой нравится.
– Маша любит пошутить. В четырех комнатах как-нибудь разместимся.
Так и решили. Алексею я постелила в гостиной. А мы с Машей, как обычно.
Решив этот жизненно важный вопрос, мы продолжили отмечать наступивший Новый год.
Наконец я решилась спросить дочь, кто ее избранник. Оказалось, это не тот молодой человек, к которому Маша бегала на свидание на стрелку Васькиного острова.
– Ты, мама, с ходу не начинай волноваться! – сердится. – Это наш курсовой куратор. – Что ж, дочь в меня пошла. Мне всегда были более привлекательны мужчины старше меня. Слушаю, не перебиваю. – Он – аспирант. Ума палата. Память, что у килобайтового компика. Шпарит стихами, как автомат.
– Это не есть достоинство ума, – вставил наш гость. – Скорее, это особенность деятельности его правой половины мозга. Знавал я таких. Запоминать горазды, а сообразить чего бы то ни было слабы.
– Сами-то умны ли? – началась пикировка молоденькой женщины и мужчины в летах и, судя по всему, с немалым жизненным опытом.
– Умен. Не сомневайтесь. Это я три последних года рыбой промышляю на Ильмене. А до этого, – лицо Алексея посерело, – до этого бардака служил в Академии тыла и транспорта. Имею степень доктора наук.
– Каких же наук вы, позвольте спросить, доктор?
– Исторических, милая леди.
– Вы полагаете, что история есть наука?
– Остры вы на язык. Но соль в вашем вопросе есть. История, по сути, – исследование прошлого. Я, например, исследую военное прошлое. Ныне начинается процесс переоценки многих бывших в прошлом событий… Но это, милая леди, отдельный разговор.
– Именно так – отдельный.
– А дочь у вас язва. Люблю таких.
Знала бы я, какой смысл истинный скрыт в его словах. Ему за сорок, Маше двадцать. Возрастной мезальянс.
На этом их пикировка закончилась, и мы стали мирно поглощать самогонку бабы Вари. До тех пор пока наши очи не стали слипаться.
Отступление внеочередное.
Алексей Иванович, подполковник, доктор исторических наук, до 1987 года преподавал на кафедре истории в академии. С началом развала вооруженных сил был вынужден уволиться из армии. Перешел в университет. Но и там скоро пришли новые люди. Новые подходы к истории. Они шли вразрез с его мировоззрением. Начал писать в газеты, журналы. Писал и в Академию наук, Министерство образования. Что называется, бил во все колокола. Его возмущению новыми учебниками по истории не было предела.
Когда конфликт с руководством сначала кафедры, а потом и ректоратом достиг апогея, ушел из университета. Военная пенсия и репетиторство позволяли сводить концы с концами. Ни жены, ни детей у подполковника не было, так что на жизнь ему хватало.
Он много писал. Но никто и нигде не хотел публиковать его статьи. Был период переосмысления истории. На первый план выдвигались факты, которые меняли суть события. Переписывалась недавняя история. Все, кому ни лень, принялись заново подсчитывать наши потери во Второй мировой (игра в «кто больше»), приуменьшать нашу роль в победе. С разных сторон мусолилась тема репрессивных мер на фронте и вне его. Отряды Смерша стали чуть ли не главным действующим лицом. Некоторые «историки» назвали работу подростков на заводах преступлением против детства, а участие женщин в военных действиях сравнивали со средневековой инквизицией…
Алексей Иванович пытался бороться с этой откровенной ложью, но никто не хотел его слушать. Не вписывался он в хор дилетантов, для которых все, что было в России до нынешних времен, однозначно было плохо и преступно. Тогда-то и встретил он Федора Петровича. Тот приезжал в город по каким-то своим рыбацким делам. Встретились они в привокзальном ресторане, где у Алексея Ивановича работал на дверях швейцаром товарищ по службе в академии. Тот изредка устраивал для друга почти бесплатный ужин.
Федор Петрович внимательно слушал ученого собутыльника и в конце вечера заявил: «Я сдаю билет, ты собираешь свои манатки, и завтра едем ко мне. Нечего тут тебе гнить. Города насквозь прогнили. У нас, на Ильмене, чистота и тишина».
Назавтра они не уехали. Алексею Ивановичу надо было решить, что делать с квартирой. Отбыли они в сильном подпитии лишь через неделю. Квартиру Алексей Иванович сдал на пять лет какому-то чеченцу. На вырученные деньги они накупили много полезного для житья на берегу озера. Ну и, конечно, знатно отметили это событие все в том же привокзальном ресторане.
Это то, что нам известно. Интересно, как Тамара воспримет его «историю».
* * *Алексей Иванович пожил у нас до старого Нового года. Он по моей просьбе переставил мебель в гостиной. Анатолий Иванович (везет мне на Ивановичей!) решил забрать-таки кое-что из мебели. Он ходил по магазинам, покупал продукты и, что поразительно, хорошо готовил. Его кислые щи мы с Машей съели за два присеста.
Маша привела своего женишка. Боже мой! Хотелось мне воскликнуть. Боже мой, куда смотришь ты, дочь моя? Как прозорлив оказался Алексей.
В облике этого существа явно проглядывали черты скрытого дебилизма. Выпуклый, нависший над глазами лоб, редкие белесые волосы и недоразвитые уши. Говорил он фальцетом. И говорил так, словно читал по писанному. Алексей, когда мы ушли на кухню, так и сказал: «Молодой человек говорит как робот».
Обед мы начали в два часа пополудни. Была суббота, и никому не надо было никуда торопиться. Через сорок минут Машин женишок так надоел своими сентенциями, что впору было бежать из-за стола. Но мы терпели. Не сговариваясь, мы с Алексеем делали краткие ремарки к его словам и ждали того момента, когда сама Маша увидит, что за существо она привела в дом и с кем она хочет связать свою жизнь.
Существо же ничего не видело и не слышало. Оно было упоено собой. Клинический случай нарциссизма.
Через час у Маши открылись глаза.
– Послушайте, Афанасий, вам не кажется, что вы утомительны. Говорите, не умолкая. И все одни банальности.
Что тут случилось! Женишок впал в истерику. За многие годы работы в медицине я видела разные формы психоза. То, что происходило сейчас, напомнило истерию.
На этом наше знакомство с женихом закончилось…
Когда за Афанасием закрылась дверь, мы пошли пить чай на кухню.
– Я предлагаю сегодня сходить в Русский музей, – сказал Алексей Иванович. – Хочу насладиться рисунками Верещагина. Удивительной судьбы художник. Сколько лет он отдал службе Генеральному штабу русской армии! Как досконально изучал предмет творчества! Пойдемте! Не пожалеете.
