Анна Бердичевская - КРУК
Кузьма написал номер своего мобильного, который еще на Ленинградском вокзале не просто записал ей в специально купленную записную книжку на букву К (Кузьма) и еще раз на Ч (Чанов), он и мобильник для Сони самый яркий, зелененький выбрал, и свой номер в него ввел, причем в правильном и полном европейском написании… Но где сейчас этот телефон, и научилась ли она нажимать на нужные кнопки?..
Кузьма все-таки решился и подсунул свою телеграмму китаянке. Она взяла, просмотрела на абракадабру латинских букв и спросила:
– Сэ ту? (Это все?)
– Уи! – решительно подтвердил Кузьма, заплатил и вышел вон.
Дождь кончился. Хлябь отделилась от тверди, облака приобрели форму и цвет, но солнечный свет пропускать пока что не думали, держались стойко. «Снова польет», – подумал Кузьма и припустил в «Мари Жарден», под крыло к Шарлотте.
В кафе за вчерашним столиком сидели Блюхер и Дада. И бородач в серой войлочной шапочке и черной рясе. «Отец Георгий, – понял Кузьма. – А шапочка такая называется сванка». Поп был чернобров, вполне еще не стар, несмотря на разлапистую седую бороду. Его яркие глаза смотрели весело. Давид познакомил Чанова со своим дядькой, тот руку пожал сильно и коротко, внимательно и так же коротко глянув. Был он мужчина небольшой и крепкий.
– А что, остальные путники еще не появились? Когда прибудут? – спросил отец Георгий.
– Вчера звонил Павел, – откликнулся Блюхер, – пообещал, что прилетит, но попозже – чечена никак не отпускают из больнички, Паша навещает.
– Что за чечен? – спросил отец Георгий.
Дада объяснил:
– Пашин сосед по общежитию, чеченец из Грозного.
– Булатик, – уточнил Блюхер. – Во время теракта на Дубровке с ним инфаркт случился…
Воспоминание, плотное, реальней стола, за которым они сидели, взорвалось у Чанова в голове и стало расширяться. Октябрь черной тучей заволок кафешку и весь мир. Только лицо девочки, которую нес Кузьма, светилось там.
Водила
Прошло сколько-то – секунд или минут, и Кузьма вернулся из московской черной осени в кафе «Мари Жарден», снова увидел Блюхера, Давида, седобородого отца Георгия, продолжающих разговор.
– Стало быть, «Лендровер» вам пока не нужен… У меня есть. Правда, старый, военного образца, без отопления. Но зато почти автобус. Сделаем так, я вам пока что отдам «Шевроле», при условии, что вы прямо сейчас доставите меня на нем в Женеву, у меня литургия сегодня, я должен еще подготовиться. Кто поедет?
– Мы все поедем, – сказал Давид.
– А за рулем пусть будет Кузьма Андреич Чанов, – навел ясность Блюхер и повернулся к Кузьме. – У вас ведь права при себе?
– При себе, – спокойно ответил Чанов Блюхеру, но в животе у него неожиданно похолодело.
– Вообще-то, я могу сам себя и вас довезти до Женевы, то есть прямо до храма… Но хорошо бы кто-то при мне освоился с машиной…
Шарлотта принесла Чанову чай, очень горячий и крепкий, животу стало тепло. Отец Георгий и Дада мирно разговаривали друг с другом по-грузински, Василий Василианович потягивал пиво. Чанов размышлял. Последний раз он ездил на хапровских «Жигулях» вместе с Хапровым минувшей осенью по страшной погоде и отвратительной дороге в Радонеж… «Авось, на «Шевроле», с трезвым попом в консультантах, да по асфальту»… Так он рассудил и не то чтоб успокоился, но повеселел.
Коричневая ладная машинка ждала на стоянке у Церна. «Похожа на глазированный сырок, – подумал Чанов. И еще подумал: – Дождь-туман, видимость херовая, асфальт мокрый… Ну, ничего. До Женевы километров пятнадцать, а то и меньше». Он улыбнулся. «Шевроле» ему нравился!
Отец Георгий вручил Чанову ключ от машины. Кузьма такого в руках не держал, но видел, как с подобными штуками поступают в Москве многочисленные владельцы старых иномарок. Он нажал на ключе кнопку, ту, что побольше, и «Шевроле» кротко чирикнул. Голос у него был не противный. Кузьма подошел к машине первым, спокойно открыл водительскую дверь и сел за руль. Обзор был отличный, только зеркала заднего вида надо было поправить. Священник уже сидел рядом и застегивал ремень безопасности. Кузьма поправил верхнее зеркало и тоже пристегнулся. Он вставил ключ и готов был тронуться. Сзади, как зайчики, сидели притихшие Дада и Блюхер. Им было любопытно.
– Не спешите, – сказал отец Георгий. – Вот этим рычажком поправьте зеркала, как вам удобно. Дворники включаются здесь, свет в салоне здесь, поворотник здесь, фары вот так – это ближний свет, это дальний, так включаются противотуманные. Вот этот индикатор – климат-контроль, – настройка вот, разберетесь по ходу… Вы меня порядком выше, отрегулируем кресло. Это просто, рычаг под сиденьем слева… Так. Попробуйте педали. Хорошо?
Кузьма не ответил. Потому что попробовал педали. Их было не три, а две. Поискал некоторое время сцепление и догадался:
– Так это автомат?..
– Да, конечно. Никогда не водили машин с автоматической коробкой?
– Нет.
Отец Георгий обернулся назад:
– А вы, Василий?
– Водил. Один раз.
– И как?
– Ооо… незабываемо.
– Так, может… – начал отец Георгий.
– Ни в коем случае, – твердо сказал Блюхер. – Во-первых, я не взял права. Во-вторых, выпил пива три кружки.
– А у тебя, Дато, права с собой?
– Кажется…
– Знаете, – решительно прервал опрос пассажиров Чанов, – мне бы очень хотелось порулить. Я как раз еще в Москве собирался купить машину с автоматической коробкой.
Георгий внимательно посмотрел на Кузьму и согласился.
– Ну, хорошо. Покатаемся сначала здесь вокруг, я вам кое-что объясню. Значит, левая педаль газ, правая тормоз. Не перепутайте. – Сзади послышался глубокий вздох Блюхера. – Рукоять коробки на задний ход, так… теперь тихонько на газ, так… Пожалуйста, педали нажимайте только одной ногой, выберите сразу – какой удобней; попеременно – то газ, то тормоз. Вам какой удобнее?
– Пожалуй, правой.
– Значит – всегда правой, левая всегда отдыхает. Там приступочка для ноги есть… Ну, попробуйте тронуться… Так, спокойнее… Теперь выруливаем. Тормоз… Рукоятку вперед, передний ход. Отпускайте тормоз… и жмите газ, потихоньку… Поехали…
Вначале не получилось, потом тряхнуло, потом поехали… По пустой и узкой дороге вдоль забора CERN катали минут двадцать. А потом просто двинули в Женеву.
И это было для Кузьмы напряженное и отчетливо мужественное удовольствие. Это было – ответственность и свобода вместе. Он ехал на «Шевроле», он вез друзей и замолчавшего отца Георгия по Швейцарии. Не слабо!
Дорога, литургия, дорога
Он не путал тормоз и газ, он слушал машину, а она была хорошая и его тоже слушалась, он следил за знаками, он чувствовал потоки движения, он обгонял и пропускал. Он был занят без суеты и был почти спокоен… – лучшее, что может происходить с мужчиной, это быть не просто спокойным, а спокойным почти. Правда, он не знал дорогу, но отец Георгий очень немногословно, заранее и точно руководил поворотами. И не сделал ни одного замечания. Не потому, что так уж все у Чанова получалось, а потому что терпел и верил – сам разберется. Очень этот поп Кузьме подошел… Даже больше, чем его «Шевроле»…
Часу не прошло, как в кафе «Мари Жарден» решилась судьба водилы Чанова, а коричневая машинка уже затормозила перед белой православной церковью на Rue Beaumont в центре Женевы. Кузьма аккуратно припарковался. Выбрался из машины, нажал на кнопочку ключа. Посмотрел на улицу и дома.
Город был сер, уныл, незатейлив и прекрасен. Было видно, что Женева живет давно, сразу в разных временах, но всегда с людьми и для людей. Не маленький, но и не огромный, не слишком вылизанный, но чистый, подробный и гармоничный европейский город. Но и здесь, как и в октябрьской Москве, тянуло дымком, только запах был не такой горький. Во дворах еще не вполне осыпалась золотая осень.
В церкви эта осень продолжилась, здесь пахло кадильным дымом, ладаном, увяданием. Свечей теплилось немного, оклады светились тускло, храм был века девятнадцатого, не старше, роспись недавно подновлена.
В силу близкого своего знакомства с мастером Хапровым, Кузьма в иконописи был не полный профан, хотя знал ее отрывочно и главным образом в духе старообрядческом. Степан Петрович в их совместных путешествиях возил Чанова по ярославским, костромским и подмосковным местам, где по-прежнему жило много его изначальных единоверцев. Стеша Хапров в отрочестве поступил в училище резьбы по дереву в селе Богородском под Сергиевым Посадом, там его два года обучали рисованию и ремеслу резчика, верой не интересовались. А вот чтобы, как мечталось, стать иконописцем, он перешел в РПЦ. Старообрядцы в те годы свою школу утратили, никониане же богомазов готовили в Троице-Сергиевом посаде, при лавре. С предназначением у Степана все прояснилось, но дух его вплотную столкнулся с расколом. «Все истинные иконописцы творили до Никона, – утверждал Хапров. – Дело даже и не в новом каноне иконописи и не в букве писания, хотя никонианский перевод священных текстов все же хуже старого, с ошибками и душу вытравили. А в том дело, как новообрядцы это все несли не по-божески. Без любви. Оторвали детей от отцов. И традицию подрубили!» Степан Петрович, особенно выпивши, очень сокрушался, а Кузьма с ним не спорил, но не мог и соглашаться, потому что историю раскола не знал, она интересовала его даже не как историка, а скорее просто по-человечески, в связи с коллизиями судьбы самого Хапрова. Он мог только сочувствовать, что и делал.
