Елена Кузьмичёва - Мёртвое море памяти
Я закрыл лицо руками, положив ледяные пальцы на закрытые веки. И сразу – тошнота, головокружение, вальс перспектив. Шелково вздымались над распахнутым окном занавески. Проезжавшие за окном машины высвечивали мимолетные геометрические фигуры на тёмно-серых стенах.
Страница 88
Дышать
Мои мысли были похожи на сломанный калейдоскоп. Я хотел сломать все. Достать с самого дна все сокровища своих затонувших кораблей и превратить их в одно мгновение в ничтожную пыль, внезапно обнаружив, что это только полые куски пластмассы. И смеяться, ломая себе пальцы, вжавшись в прохладный пол вывернутой позой. Смеяться в лицо мнимой смерти этих искусственных пустот, в которых и умирать было нечему. Мне снилось, как я вырезал у себя из груди голубой кристалл и бросал его в море, силясь догнать порывом руки неподвижную линию горизонта. Но в моей груди нет сокровищ. Только упругий клубок вен, артерий и капилляров.
Тысяча мыслей родились и умерли в моей голове, пока я неподвижно сидел на стуле, остановив вектор зрачка на пружине за тонким стеклом настольной лампы. Я чувствовал голыми ступнями глянцевую серость пола и всем телом – обволакивающие потоки пыльного воздуха, что усыпляет лучше любого снотворного. Где-то в застенках сознания молчал мой двойник, вписав себя в ровно очерченный контражуром угол.
Открыв окно, я подставил ладони дождю. Хотелось дышать.
Ломать больше нечего.
Страница 89
Правда
Уснуть я не смог. Мне было необходимо обдумать правду, с которой я столкнулся. Закрывая за собой дверь, случайно взглянув под нужным углом, я нашел серебристый отпечаток ладони. Её слезы высохли с обратной стороны моих дверей. Как это странно звучит. Я выгнал Аллу из своей жизни.
Я медленно спускался по лестнице, впечатывая в память каждую ступень. Было пять часов утра. В пролете между этажами рассеянно курил толстый мужчина с мутными выпуклыми глазами. Где-то вдали заманчиво прошумел поезд. Возникло ощущение утреннего вагонного тамбура, прохладного и пропахшего пеплом. Верхние этажи домов растворялись в небе. На лицо незаметно падали легкие капли моросящего дождя. Казалось, что эти капли необходимая часть кожи, они будто прирастали к лицу.
Зачем я так говорил с Аллой? Целенаправленность эмоций разбила проекцию воображаемой спонтанности. Нет ничего, ничего спонтанного. В один из самых тяжелых дней своей жизни я сидел, свесив ноги с подгнившего деревянного моста, потому, только потому, что вся моя жизнь вела меня к этому событию. В этом столько же плохого, сколько хорошего. Нисколько. Это просто факт свершающейся жизни, которая – благодаря божественной игре случая – продлилась до этого момента, собрав воедино мозаику ничтожных, мелких обстоятельств. Крохотный сектор разума отметил жестокую, отрезвляющую логичность происходящего, и тут же погиб под острием мимолетного впечатления.
На поручень автобуса легла грязная, вязкая рука с обгрызенными ногтями и гадкой чернотой под ними. Я инстинктивно отодвинул правую руку, левой проведя по серому драпу пальто. Безуспешно стирая с себя грязь чужого прикосновения.
Остановка в лесной зоне, уходящей в разорванную перспективу поворота, заставила меня покинуть автобус раньше задуманного. На самом деле, моя брезгливость оказалась сильнее необходимости добраться в пункт назначения. Сколько простоты, сколько лежащей на поверхности логики, опрокидывающей интуицию со всеми её предчувствиями, символами, смутными ощущениями.
Холодный ветер проник за воротник, своей силой измеряя моё сопротивление. Кутаясь в шарф, я отклонял его притязания на грудную клетку, позади которой глухим, второстепенным ритмом билось сердце, заглушенное музыкой оголенных ветвей.
Я ждал внезапного переворота, стихийного порыва ветра, который бы унес с собой грязные руки людей и мелочную злость их глаз, чтобы унес бетонные блоки этажей, обнажив посредственные, задыхающиеся от скуки жизни. Пытаясь изгнать из поля зрения черноту близкого, близорукого подноготного пространства, я направил взгляд на лист бумаги, на котором дрожал не отточенный карандаш, теряя силу от легких, но непрерывных автобусных сотрясений. Я выпал из автобусного маршрута, отчаявшись в этой попытке. Логика содеянного разрушала фантазию. Ничего, совсем ничего нового. Ничего, совсем ничего выдуманного. Только грязь и размокшие, потерявшие цвет осенние листья под стоптанными подошвами
Мои глаза распахнулись с насмешливым скрипом, как старые ставни, и ветер взметнул ввысь сухие хлопья пыли. Я проснулся, и всё закончилось. Исчезли руки с белых покрывал, с внутренней стороны век исчезли сны. Иллюзии таяли, как сахар в горячем утреннем чае. Я помешивал его ложкой. Иллюзии таяли сами, и я больше не удерживал их. Не мог.
Зачем обманывать себя? Каждый, кого я знал, отгородился от меня каменной стеной, потому что я не был им нужен, потому что я для них только имя, только воспоминание о человеке, но не человек. Хочу ли я напоминать о себе?
Мои глаза распахнулись. Иллюзии таяли. Я рассматривал свои ладони, мне казалось, что на них написано всё, что может со мной случиться. Что может со мной случиться? Ничего. Перепутанные линии не укладываются в узор, они просто линии, которые бороздят кожу, как реки землю. Как реки землю.
Я знал, что для неё я был и остался никем, только игрушкой, которая вызывает интерес мнимой загадочностью поступков. Какая недогадливость с её стороны, в то время как я рассказал ей всё с феноменальной честностью. Она просто не понимала моих поступков, молчание казалось ей признаком равнодушия, она искала ответов, эмоции, реакции, и только ради этого вновь и вновь возвращалась в мою жизнь самым желанным призраком.
Я придумал её с воодушевлением разочарованного творца, отчаявшегося найти свой идеал в жизни и ищущего его в мыслях. Я нашел его в мыслях. Пусть он там и останется. Сколько бы мы ни говорили, сколько бы ни молчали, сколько бы ни касались друг друга руками, я всегда был и всегда буду для неё чужим, посторонним человеком, которого рады видеть, лишь когда его логика не разгадана, не побеждена её пониманием, которого я так желал, в которое я так верил. Она никогда не нуждалась во мне. Она нуждалась в недосягаемом. Чертополоховое поле было лишь минутной прихотью её воображения, выражением эгоистичной мечты подчинить себе неизвестность.
Иллюзии таяли.
В зеркале я видел, как в моих волосах играли блики. Она бы никогда их не заметила, она видит только то, что хочет увидеть. Пусть. Всё между мной и ею было случайно, неизбежно, но всё же безнадежно случайно, ведь даже ненужному человеку можно рассказывать свои сны и рассыпать волосы по ненужным, чужим плечам тоже можно. Может быть, именно ненужным всегда рассказывают сны, чтобы они утешились. Она же рассказывала мне свои сны только чтобы вызвать доверие и, наконец, узнать меня. Это был только ход в её продуманной наперед игре.
Всё обессмысливалось по мере того, как иллюзии таяли. Я тоже таял, ведь я – тоже иллюзия, чуть меньшая, чем Алла, но чуть большая, чем всё вокруг. Я таял, как тает прошлое, как летящий вниз человек истекает жизнью на асфальте, как разбитые кирпичи истекают кровью, и тают в чьих-то поверхностных мыслях. Я совсем растаял, оставшись лишь словом в коротком письме для неё, где нет ничего из того, что я хотел бы сказать. В письме, которое я даже не начал писать. Которое я больше не хотел начинать писать.
Дома я снял с себя пальто, вскипятил электрический чайник, щелкнул выключателем, чайные листья закружились в кипятке, когда я наполнил кружку. Сахар стеклянной пылью лежал на дне. Смутные порывы вырывались из подсознания и становились осознанными намерениями. Сейчас я перестану помешивать сахар в кружке, и по мере того, как чай будет становиться сладким, растает последнее слово из ненаписанного письма, всё, что осталось от меня. От человека по имени Альберт. Иллюзии оставили мне лишь привкус жизни.
Но скоро я вспомню, как жить. Я вспомню свое старое имя. Куплю себе настенные часы и будильник, чтобы вовремя вставать по утрам. Повешу на стену календарь из трехсот шестидесяти пяти страниц, чтобы вырывать из него дни своими, по-прежнему холодными, руками. Я схожу к врачу и спрошу, отчего мои руки так холодны. Наверное, плохое кровообращение, ответит врач, и я утешусь, как если бы по моим плечам вновь рассыпались волосы.
Я найду себе работу, где буду пропадать целыми днями, не видя закатов, но видя кружку с кофе, монитор компьютера и изредка – свои пальцы, когда они набирают номер телефона или тянутся к кофе. Зачем, в сущности, видеть закаты? Всё это только пустая сентиментальность. Я узнаю, что значит спать по ночам, не видя привычных кошмаров. Мама будет рада, когда я приеду к ней в гости и расскажу о том, что я наконец-то занялся делом.
