Леонид Овтин - Пляшущий ангел
Грым, будто прочитав мысли отца, сам зашел к нему, и, с душевной улыбкой – точно такой, с которой здоровался недавно с бывшими коллегами по слесарному делу – сказал: – Доброе утро, отче.
– Доброе утречко, сына. – Ответил Сергей Дмитриевич. Затем грустно улыбнулся: – Дай бог, чтоб оно было действительно (или, как говорит твой Ромка: реально) добрым для тебя…
– Он вас посещает иногда?
– Иногда, но, скажу тебе, сынок, в упрек, все же чаще чем ты. Ладно, не надо лясы точить. Давай поговорим о тебе. Сначала – о тебе, как о человеке…
– Давай. – Не сразу ответил Грым. – Мне интересно мнение обо мне, как о человеке. Особенно, если дело касается самых близких родственников.
«Молодец, – подумал Сергей Дмитриевич. – Нравственным формальностям выучился исправно. И лыбится с душой, и говорит ладно…»
Отец сел в свое кресло возле журнального столика, на котором пять минут назад оставил раскрытую книгу. Грым присел на стул напротив отца.
– Ты расскажи мне немного, как ты вообще чувствуешь себя перед обществом. Не только когда отвечаешь на обращения, а вообще – когда сидишь в своем мягком кресле, когда пьешь в клубах с «хлоаннами»…
– Я, между прочим, клубы не посещаю. – Ответил сын с холодной улыбкой. – У меня, знаешь ли, родной отец, есть все-таки, какой-то вкус!
– Хлоанну ты тоже выбирал, исходя из своего вкуса?.. Кстати, что это за имя – Хлоанна? Хлоя? Или псевдоним какой?
– Псевдоним. Мой коллега по политическому ремеслу знал ее под именем Рафиана. А настоящее имя известно только родителям, да и это в лучшем случае.
– Вот так, имеешь отношения с женщинами, которых даже за людей не считаешь… Ладно, о себе как о человеке говорить ты, судя по всему, не шибко хочешь…
– Я человек – такой же как и все. Со своими слабостями и вывихами.
– А как насчет задач, целей, чувств, мыслей?
– Разумеется, это – в первую очередь.
– Можно спросить: какие мысли, чувства у тебя сейчас?
– Сейчас мне немножко не по себе. Немножко. Много я никогда не пью. С «хлоаннами» больше двух недель не задерживаюсь. В криминальных кругах не вращаюсь.
– А те, кто тебе помогли стать политиком – это, по-твоему, не криминальные личности?
– Непосредственно связанные с криминалом, но лишь непосредственно. Опосредованно они связаны с политикой, бизнесом, экономикой, благоустройством города. Никакого страха нет. По крайней мере, меня они не тронут. Могут выгнать от себя взашей, но тронуть – ни-ни. В этом я могу тебя уверить. И мне очень приятно, что мой отец беспокоится за мое положение в моей сфере. Спасибо, уважаемый Сергей Дмитриевич. – Дмитрий с вялой улыбкой пожал руку удрученному отцу. – Я это ценю больше всякой помощи. То, что к вам редко забегаю – так это не столько мое упущение, сколько…
– Да, да. – Сергей Дмитриевич упреждающе поднял руку. – Эту сказочку про колобка я уже слышал. Ты работаешь, и почти ничего для города не делаешь, а дел – невпроворот! У тебя твои одноразовые «хлоанны» отнимают больше времени, чем твои заседания, конференции! Или я не прав?
– Не совсем. Еще корпоративные вечеринки, встречи. Эти внерабочие встречи иногда приносят больше пользы, чем куча заседаний. А вечеринки посещаю – потому что обязан. Я просто не могу отказать тем товарищам, которые сделали меня депутатом.
– Это да. Это, конечно, да. Но все же надо тебе сказать, что ты не работаешь… – Отец вопросительно посмотрел в нервно моргающие глаза сына. – Не работаешь – как человек! ты должен не жалеть сил для того, чтоб сотрудничать с силами общества! Ты для этого человек и депутат! Ты понимаешь это? Ты загубил на корню себя как человека! а депутатом работаешь – только как исполнитель-распределитель материальных средств и указаний бизнесменов, экономистов (которые, так же как и ты, думают только о материальном благе, а не о социуме!) и прогибаешься перед вышестоящими чинами! Дима, ведь так нельзя…
– Нельзя. Но пока что не получается. Вот стану мэром – получится. Не сразу, но все-таки, получится. Я это чувствую.
– Вот и о чувствах заговорили. – Сергей Дмитриевич горько усмехнулся. – Какие у тебя еще чувства? Может, еще о каких чувствах расскажешь?.. О чувствах к твоим продюсерам, например…
– Не надо называть их продюсерами. Они не раскручивают бездарь!
– Продюсеры – это не те, кто раскручивает бездарь. – С теплой улыбкой пояснил отец. – В мое время продюсеры просто помогали талантливым личностям раскрыть свой потенциал и применить его по полной мере – в творчестве, – для эстетического удовольствия общества, для культурной пользы общества, и просто, чтобы…
– Ты лектор, – Сын мягко перебил отца. – Прямо, как Юганов. Давай-ка, хватит о чувствах, мыслях, работе. Мне бы отдохнуть. Просто побыть в покое, безо всяких политиков, корпоративов, заседаний.
– Вот это хорошая мысль. Побыть одному в покое – это каждодневная необходимость. И, желательно, безо всякого пива, водки, и прочих напряжений.
Сын подозрительно покосился на отца: – Слушай, вы, случайно, с Югановым не сговорились?
– Я и знать не знаю твоего Юганова. Кто это?
– Это мой психолог. Мама посоветовала. Психолог отменный, но допустил оплошность – пригласил как-то на сеанс моего старого знакомого… – Грым выдержал короткую паузу. Потом отрешенно махнул рукой: – Только весь сеанс испортил. Так нельзя поступать с клиентами. Он его просто попросил: «Помоги мне увидеть этого политика», а он взял и впустил его – как раз тогда, когда я был на грани фола. Причем, наверняка, намеренно довел меня до этого состояния. Нехорошо, правда?
– Да, не очень правильно. – Согласился Грымов-старший – скорее просто для того, чтобы успокоить сына, глаза которого уже были на мокром месте. Истинную причину этой слезливости отец Грыма, разумеется, не знал.
Грым протер пальцами взмокшие глаза и вышел из комнаты, оставив своего родителя в беспокойном замешательстве.
Сергей Дмитриевич недолго сидел в кресле, задумчиво почесывая голову. Потом вышел в прихожую и обратился к Дмитрию, который вальяжно двигался к входной двери: – Ты куда, Дима?
– Пойду, к Антону зайду.
– Это надо, это надо. Ты у него уж давненько не был. А хорошего человека надо навещать почаще – хотя бы просто ради приличия. Ромка – это ладно, таких, как он – в любом кабаке найдешь, а вот Антон – это человек-находка.
– Да. – Согласился депутат. – Неплохой человек. Только иногда бывает дерзковатым. Ну, это ничего. Быть всецело пушистым тоже нельзя.
Последняя встреча Грыма и Антона Лукавцева закончилась не очень радостно. Дмитрий ушел от товарища, не попрощавшись, обиженный. Причем, Лукавцев был уверен, что он обижен не столько на него, сколько на все человечество. Ему было жаль своего товарища и в тоже время он, если можно так сказать, по-белому презирал его – за малодушие, за алчность, за тупость, то есть, за все то, что делает не очень глупого человека вечно голодным, алчущим и бездушным.
Они разговаривали с Грымом о курортах, о женщинах, и прочих приятных мелочах. Когда Дмитрий хвастливо признался Антону, что через года два-три станет мэром, Лукавцев из веселого сангвиника превратился в удрученного флегматика и, нервно затушив начатую сигарету, недовольно пробурчал: – Что тебе наш город сделал?
– Ничего плохого. Я сам сделаю ему много хорошего.
– И как, если не секрет?
– Как-нибудь. Время покажет. Время – хороший судья.
– Угу. А что хорошего ты собираешься сделать нашему городишке?.. Тоже время покажет?.. Товарищ депутат, видите ли, время – неплохой судья, но не всегда хороший учитель…
– Значит, сами будем учиться.
– Ну, удачи тебе, пляшущий ангел…
Дмитрий на эти колкие слова обиделся, ушел, даже не попрощавшись и не закрыв за собой дверь. Антон думал, что он никогда больше не придет: Грым не только не звонил ему, но и не отвечал на его звонки. Но он все-таки пришел, без малейших намеков на прошлую обиду.Усадив Дмитрия за стол, Антон сделал неутешительный для себя вывод: время, мало того, что ничему не научило его друга, так еще и подпортило физически. Лицо Грыма осунулось, щеки немного припухли, появилось небольшое образование в абдоминальной области, которое не мог скрыть даже плотный джемпер, а сам Дмитрий стал каким-то вяловатым, начал слегка сутулиться.
После недолгих формальных разговоров – о новом, о родителях, о настроении – Антон начал бесконечный рассказ, насыщенный курьезами детства, пикантными подробностями своей холостяцкой жизни и психологическими особенностями своих старых и новых друзей.
Дмитрий слушал друга, с удовольствием поглощая десерты и пиццы, которые этот неутомимый рассказчик приготовил собственноручно. Изредка он вставлял в рассказ Лукавцева риторические вопросы, или просто по-дружески врал, говоря, что у него самого в юности случалось нечто подобное.
Ближе к вечеру Грым, уже уставший от россказней Лукавцева и поглощенных угощений, поблагодарил товарища за приятный вечер.
