Александр Проханов - Русский
– Лучше я сделаю последний, – усмехнулась Астор, показав свой страстный африканский язык.
Они сидели с Вавилой, который сосал сквозь усы коньяк, а Серж, окунув трубочку в зеленую сладкую пену, впитывал приторную душистую струйку.
– Слушай, Серж, есть большие деньги, очень большие! И большое дело, очень большое! – Вавила говорил, захлебываясь, словно тонул в нахлынувшем на него богатстве. – Один человек, очень большой человек, хочет вложить деньги в суперпроект. Ты меня слышишь? – Он раздраженно требовал внимания, потому что Серж отвлекся, наблюдая, как стилист, кокетливо виляя бедрами, приглаживая петушиный кок, переходил к соседнему столику, где восседал рок-певец, выступающий в гей-клубах.
– Что за проект? – Серж всасывал сладкую мякоть, в которой чуть похрустывали крохотные семечки экзотического плода.
– Дискотека. Или ночной клуб. Или гигантский развлекательный центр. Все, вместе взятое, плюс Космос, плюс храм наслаждений, плюс центр магического искусства. Это все твое. Ты это можешь придумать!
– Что за человек и что за большие деньги?
– Ты о нем слышал. Керим Вагипов, азербайджанский тат. Держит рестораны, ночные клубы, вещевые рынки. Миллиардер. Построил дворец в Эмиратах за миллиард долларов «Чудо света». Хочет построить в Москве нечто грандиозное, еще одно «Чудо света». Ищет дизайнеров, балетмейстеров, знатоков спецэффектов. Это все твое. Ты сможешь предложить образ, родить метафору. Я о тебе говорил.
– Какие рынки держит Вагипов? – Серж испытал странное беспокойство, словно рядом пробежала едва уловимая тень.
– Несколько, вдоль Кольцевой дороги и в Москве. Самый большой «Райский рынок» на Щелковском шоссе.
Тень вновь пробежала. Серж вздрогнул от странного чувства, как если бы к нему приблизилась неведомая опасность. Третий раз за сегодняшний день он получил загадочное сообщение о рынке, на котором прежде никогда не бывал. Стрельчатая арка с торговцем в арабской чалме. Полуголый китаец на краю зловонного провала. И тот же китаец, возникший в черной пустоте телестудии. Он не знал, что было здесь явью, а что наваждением. О чем предупреждало его неясное беспокойство. Говорило о грозящей опасности или сулило небывалый успех.
– Ну, так что, гений? Согласен?
Серж не ответил. Был рад, что на сцене зажглись огни. Вышел известный критик и культуролог, опекавший авангардные направления в поэзии, и возвестил:
– Друзья, благодарим «А12» за возможность каждый раз, вновь и вновь, демонстрировать опыты, продвигающие новые формы, где синтез искусств позволяет увидеть предмет в его неожиданном, скрытом, а значит, истинном воплощении. Снятие оболочек с предмета является целью искусства, которое сегодня, как и в былые времена, штурмует истину.
Картинно взмахнув руками, культуролог отступил, и на сцену два ассистента вынесли толстую матерчатую куклу. Ее тулово было скрыто под тугими витками грубого бинта. Слабо угадывались голова, плечи, скрещенные на груди руки. Это был мертвец, замотанный в саван. Так изображался на фресках Лазарь, стоящий в глубине пещеры.
Один из ассистентов стал вращать куклу, а другой сматывал с нее витки белой ткани, которые падали на сцену рыхлым ворохом. По мере вращения кукла становилась все тоньше, явственнее проступали голова и острые плечи, виднелись босые ступни, топтавшиеся вокруг оси. Наконец, спал последний виток савана. Из него вышел голый человек с впалым животом, худыми ключицами и вялой мошонкой. Голова была лысой, губы мертвенно-синие, и глаза обведены могильной тенью. В человеке все узнали поэта Лубянчикова, снискавшего славу модного эпатажного стихослагателя. Он сделал шаг вперед и стал читать:
В холодную могилу не подают горячий кофе.
При жизни моя фамилия была Иоффе.
В могиле не пьют полусладкие коктейли.
Червяки копошатся во всем моем теле.
При жизни я любил женщин и креветок.
Теперь надо мною дерево голых веток.
В могиле не услышишь ни слов, ни идей.
В могиле ты не эллин и не иудей.
Уж лучше лежать в горячей ванной,
Чем быть закопанным в Земле обетованной.
Лубянчиков раскланивался во все стороны, от чего мошонка его комично болталась, а потом убежал со сцены, тряся вислыми ягодицами. Ему вяло хлопали.
– За такое теперь не платят, – презрительно сплюнул в его сторону Вавила. Вновь страстно придвинулся к Сержу: – Ты понял, о чем я тебе сказал? Понял, какие грандиозные возможности открываются перед нами?
– Какие возможности? – рассеянно ответил Серж, ощущая невидимую, окружающую его реальность, которая подавала ему тревожные знаки.
На сцене между тем шли приготовления к следующему перформансу. Смуглый, с длинными смоляными волосами человек, похожий на индуса, размещал на сцене приспособления, штативы, натягивал бечевки и струны. Развешивал на них крупные морские раковины, плоды сушеной тыквы, узкие сухие дощечки. Там же оказался белый бычий череп с рогами и желтыми оскаленными зубами, обруч с натянутой кожей.
– Я тебе не все сказал. – Вавила зло оглядывался на сцену, видя, что Сержа отвлекают приготовления. – Есть один специалист, биофизик… или как там его. Зовут Лукреций Кар. Создает препараты, расширяющие сознание. Если твой дизайн, твою космическую метафору совместить с его препаратами, то действительно попадешь в «Русский рай».
– Наркотики меня не интересуют, – отрезал Серж.
– Да это не наркотики. Препараты усиливают умственную и сенсорную деятельность. Обостряют зрение, слух, осязание. В сотни раз ускоряют умственную и эмоциональную деятельность. Разработки ведутся на правительственном уровне. Их хотят применять в Сколково и в других центрах. Это будут фабрики научных открытий, фабрики нобелевских лауреатов. Если препарат употребляет художник, или поэт, или музыкант, то он рождает шедевры. Ты же сам говорил, что шедевры уже существуют в непознанных мирах. Задача гения – добыть их оттуда. Препараты открывают путь к месторождениям шедевров и научных открытий.
– Примешь таблетку – и начинаешь писать: «В могиле не услышишь ни слов, ни идей. // В могиле ты не эллин, не иудей».
– Не отшучивайся, Серж. У нас есть грандиозный шанс.
На сцене появился культуролог и с загадочной улыбкой факира произнес:
– А сейчас вы услышите нечто неслыханное. Наш гость из Перми Иван Нилов продемонстрирует реликтовую музыку, которую он извлекает из морских глубин и лесных чащ, из костей умерших животных и земных плодов. Это прамузыка первобытных племен, которые с ее помощью общались с сонмом языческих богов. Послушайте ее, и, быть может, вам откроется тайна пермской скульптуры, созданной лесными шаманами и песнопевцами.
Культуролог отступил, и худощавый брюнет, чей лоб был перехвачен темной тесьмой, приблизился к своим амулетам. Молоточком нанес удар по висящей древесной дощечке. Раздался певучий звон, словно дрогнула в сосновом стволе смоляная струна, – и проснулся далекий, горячий от солнца бор. Музыкант ударил висящую рядом дощечку. Печальный гулкий стук, как удар дятла в сухую осину, вылетел на свободу, и ему отозвалась далекая роща с дрожащими от ветра вершинами. Музыкант ударил третью дощечку, которая сладко хрустнула сухими волокнами, и упругий звук окликнул и разбудил дубраву с волнистой листвой. Дубы дрогнули, осыпав золотые желуди, застучавшие по лесным дорогам. Музыкант бил в дощечки, наклоняясь гибкой спиной, извлекая из деревянных клавиш гулкие трели, певучие звоны, на которые откликались липы и ели, рябины и клены. Заваленные снегами боры и обледенелые рощи оживали, гудели, передавали друг другу таинственную весть, которую посылал им темноволосый колдун. Повелевал глухими чащами и непролазными буреломами, ревущими от ветра вершинами и расколотыми молнией дубами.
Серж восхищенно слушал музыку лесных волхвов. Могучие хоры растений, рост подземных корней, песнопение цветов и трав.
Музыкант хватал морские раковины – рогатые с перламутровым лоном, свернутые в фиолетовые спирали, плоские, с радужными створками. Подносил к губам, извлекая из раковин переливы и свисты, бурлящее бульканье и нежный посвист. Казалось, звенит и рокочет горный водопад, ревет морская буря, плещет о скалы волна, булькает болотная топь. Вся мировая вода откликалась на песню перламутровых флейт, рожков и свирелей. Ломались льдины замерзших рек. Поднимались в лазурных морях темные бури. Взметались в океанах зловещие цунами. Воды выходили из берегов, проливались из небес, били несметными ключами из земных толщ. А волшебник, повелитель вод, будил стихию своими горловыми стенаниями, певучими воплями, бурлящим клекотом. Всплывали из пучин глубоководные чудища, выплескивались под звездами серебряные рыбины, извивались донные гады, и в огромных воронках тонули корабли.
Серж чувствовал, как гудит и плещет в нем кровь. Он был рыбой с растопыренными плавниками. Ныряющим в глубинах китом. Морской звездой. Ночной светящейся водорослью. Поющие раковины звали его в моря, где зародилась жизнь.
