Юлия Лешко - Ангел в темноте
Но эта лишенная выражения интонация мгновенно выводит меня из себя:
– Что она поняла? Что она может понять? Я сама еще ничего не поняла, а она уже что-то поняла!
Сергей смотрит несколько отстраненно:
– Она сказала только то, что сказала. А что она должна была ответить: «Йес, сэр?» «Не извольте беспокоиться?» «Слушаю и повинуюсь?»
Я машу рукой, слезаю с подлокотника и сажусь на стул, стоящий у стены. Да, я раздражена и насуплена. Нет, надо с собой что-то делать. Если меня может расстроить незначительная фраза, если я вижу намеки там, где их нет, – у меня серьезные проблемы.
Впрочем, я и так знаю, что у меня проблемы.
Сергей смотрит на меня спокойно: его, похоже, не трогают подобные вспышки. Догадываюсь, почему. Уверенные в себе мужчины так себя и ведут: невозмутимо, не акцентируя внимание на том, что им не интересно. Но делают выводы.
Он говорит так, будто моего «выбрыка» и не было:
– Я все равно вызвал бы тебя, потому что хотел видеть и потому что посмотрел твой эфир. Отличная работа! Я горжусь тобой, моя девочка!
Ну-у… Огрызнусь, пожалуй:
– Не называй меня «моя девочка», пожалуйста. Я скоро четвертый десяток разменяю.
Сергей смеется:
– А с математикой у тебя, похоже, не очень, да? Что это с тобой, Рита? Какая муха тебя укусила?
Точно, четвертый десяток – это после тридцати. Пройденный этап… Ладно, не хочу больше огрызаться, я ведь «жалеться» шла:
– Не муха, а лиса. Алиса.
Он встает, подходит к моему стулу, садится передо мной на корточки, берет мою руку. Я вижу, что он прячет улыбку, но все равно таю, таю… Сергей целует меня, сам садится рядом и, преодолев слабое сопротивление, пересаживает меня к себе на колени. Нет, с ним я все-таки девочка, совсем девочка…
Голосом доброго сказочника, покачивая меня на коленях, он говорит:
– Алиса не лиса. Она из другой сказки.
Так, надо срочно слезть с колен: злиться в таком положении очень неудобно и смешно. Я и слезаю, и встаю перед ним в позу кувшина – руки в боки:
– Боже мой, да у меня, оказывается, есть еще один повод для ревности.
Я имею в виду исключительно его жену, однако это не тот случай, когда дерзость сойдет мне с рук. Ответ не заставляет себя ждать:
– При желании ты можешь насчитать еще одиннадцать. Или двенадцать. Как друзей Оушена.
Закусывать удила не стоит, но и остановиться я не могу:
– Нет, правда, Сережа! И ты, Брут… без ума от несравненной Алисы. А почему, собственно? Вот ты даже не узнал, в чем дело, а слово в ее защиту сказал! Ты бы спросил сначала, почему я такая настеганная?!
Сергей по-прежнему спокоен, черт бы его побрал. И ироничен совсем некстати, на мой взгляд.
– И я не Брут, и ты не Юлий Цезарь. Давай я минералки попрошу у Маши. Ты ее выпьешь. Или умоешься. В чем дело? Что ты не поделила с Алисой?
Все, хватит: шеф начинает серьезно раздражаться, и мне пора прекратить капризы. Сейчас возьму себя в руки.
– Почему ты не сказал, что меня номинировали на «Телевышку»?
Пожав плечами, он отвечает, как ни в чем не бывало:
– Я сам только недавно узнал.
– Ну да, ты же у нас академик, – я-то знаю, что телеакадемики месяца за два начинают обсуждать кандидатуры номинантов, но он не хочет оправдываться.
– Если ты намекаешь на мой опыт, в смысле возраст, я проигнорирую твои слова. А если хочешь отдать должное моему высокому профессионализму, скромно и с достоинством поклонюсь. Да, я телеакадемик. Иди-ка, поцелуй меня за это.
Он невероятно импозантен и обаятелен. Он просто неотразим. Ах, если бы это было только мое эксклюзивное мнение. Нехотя подхожу ближе. А он целует меня нежно-нежно. Да, как маленькую. И я готова разреветься. И уже всхлипываю:
– И эта стерва еще поздравляет меня! Знает же, что мне никогда не перебить Кораблева.
Сергей снова хмурится:
– Прошу тебя… Во-первых, Алиса не стерва. Во-вторых, Кораблева не перебить никому. Особенно, когда он говорит. Особенно в прямом эфире. Это отдельная песня. И потом… Не факт! Я, например, проголосую за тебя.
Я все еще горячусь:
– Но объективно Глеб сильнее! И рейтингу его «Решки» выше!
Сергей смеется:
– А зато тебе письма приходят мешками от зрителей!
Теперь смеюсь я:
– Когда у нас говорят «мешками», это значит, что два в неделю!
Я обнимаю его, прижимаюсь ухом к груди и слышу, как стучит сердце и успокаивающе рокочет мягкий баритон:
– Другим не пишут совсем! Два в неделю… В месяце четыре недели… В году… Да наберется мешок, точно наберется!
Век бы так сидела и слушала, слушала… Неважно, что он просто меня утешает, готовит к поражению, неважно. Я все понимаю, но пусть он говорит. Только, справедливости ради, замечаю:
– Ну-да, большущий такой мешок. Как у инкассатора. Ладно, что я в самом деле. Это Алиса твоя виновата.
Сергей задумчиво произносит:
– Алиса в Зазеркалье…
Что-то странное проскальзывает в этой реплике. Горечь? Или вспомнил что-то, что их связывает? Я внимательно смотрю на него:
– Что-что? В Стране Чудес?
А он уже, как ни в чем не бывало, улыбается:
– Нет, чудеса как раз в стране Алисы. А она в Зазеркалье. Ну, хватит. Не люблю говорить за глаза. Не злись на нее. Лучше учись. У нее есть чему поучиться. Женственности. Мужеству.
Вот оно что – поучись!.. И я снова бешусь:
– Знаешь, я, пожалуй, пойду.
Ну и не напугала. Не скрываясь, глянув сначала на часы на стенке, потом на руке, он спокойно отвечает:
– Иди, моя хорошая. Пора уже и мне орлов своих собирать на задел. И не злись. В субботу поедем в Пущу, есть тема. Хочешь?
Я замираю. Хочу ли я?… В Пущу… Утренний туман… Роса на траве… Птицы поют, тишина, он рядом… Плюс еще человек двадцать – съемочная группа. Все равно! Да, да, безумно хочу в Пущу, в чащу, на край света, с ним! Но вслух говорю задумчиво:
– Наверное, хочу. А что я дома скажу?
Он смотрит на меня нежно и понимающе:
– А мы сюжетик снимем для твоего «Доброго утра». Там поместье белорусского Деда Мороза закладывают, очень, по-моему, симпатичный проект. Ну все, иди, Рита, сейчас люди придут.
Я украдкой вздыхаю. Не могу не понимать, что в организации подобных «сюжетиков» у него накоплен значительный опыт. Все понимаю, но… Это сильнее меня. Уже от двери бросаю небрежно, как могу:
– Между прочим, мне в письмах чаще всего в любви объясняются.
Ой, и на что я рассчитываю? «Попала»? Нет, «мимо»!
– Верю. Я тебя тоже люблю. Безответно.
И последнее слово остается за ним. Как всегда.
Глава 3
«Я знаю, что ты знаешь, что я знаю…»
Гримерка уже опустела. Изредка в нее еще входят и выходят, но мы с усталой после напряженной смены Наташей сидим в креслах спиной к дверям и курим, положив ноги на низкий подоконник широкого окна, пуская дым по направлению к безоблачному небу слушая шуршание шин и хлопанье автобусных дверей на остановке.
Разговор долгий, неспешный, паузы длинные. Тема – мой роман с Сосновским. Хотя что тут обсуждать? Как погоду. Сегодня ясно, завтра – дождь. По всей территории… Наташка не язва, подкалывать меня ей ни к чему. Просто констатирует факты:
– А ты что думала, никто не узнает?
Я отмахиваюсь:
– Да ничего я не думала. Господи, все я понимаю. У меня это впервые, у него – лебединая песня.
Наташа неожиданно запрокидывает голову и громко смеется:
– Ой, не кажи, подруга! Песня лебединая… Лебедь! Да он соловей-разбойник, а не лебедь!
Могла бы и не уточнять. Экскурсы в орнитологию тоже ни к чему: мне и самой понятно, что наши отношения временны. И раз уж я сама ляпнула про песню, то надо в данном случае говорить о куплете или припеве. Вслух говорю:
– Ну так и не осуждай. Да, влюбилась. Да, я не первая и, наверное, не последняя. И все равно – ничье не дело.
Наташка косится:
– А Миша не догадывается?
Я морщусь, как от головной боли. Не Наташке и отвечать бы не стала… – Слушай, по-моему, ему все равно. Работа, работа… Частые командировки, деловые встречи. А может, и не только деловые. Знаешь, как я его называю? «Действующий отец». А муж… Почти номинальный…
Наташка смотрит с иронией:
– А попроще? Для лиц с неоконченным высшим?
– Не притворяйся. Чего проще? Одно название – муж… По-моему, я для него уже давно как сестра.
Наташа машет рукой с сигаретой. Дымок рассеивается, как и моя уверенность в том, что говорю. Вот и Наташа подтверждает мои сомнения:
– Не верю.
Ладно, я и сама понимаю: это желание оправдать собственное отношение к Мише.
– Ну, пусть не совсем… А! Не будем об этом. Будем считать, что Сосновский – это как раз моя лебединая песня.
Наташка молчит. О чем-то думает, прикидывает – сказать или не надо? И говорит, так осторожно-осторожно:
– Он тебе в отцы годится.
Я хохочу: похожая сентенция мне сегодня в голову уже приходила, когда я подсчитывала мои шансы быть матерью Леночки из АТН. Утренние математические выкладки и озвучиваю:
– Если бы я была его внебрачным ребенком, зачатым в восьмом классе средней школы, тогда да, в отцы.
