Александр Лапин - Волчьи песни
Николай Денисов, Иван Воронцов, Петр Темсаев, Владимир Сергеев, полковник Проценко – Анатолий понимает: выйдя на площадку перед Белым домом, они взяли на себя всю ответственность за ход событий. Их долг сегодня – не выполнять безумные приказы, а просто предотвратить дальнейшее кровопролитие. Трудная задача.
Они освобождаются от оружия. И проходят парламентерами в подъезд.
На пороге спецназовцев встречает бравый мужичок в берете морского пехотинца и с армейским автоматом в руках. Он ведет ребят дальше по лестнице. В зал заседаний.
Тут полно народа. Все смешались. И все хотят жить. На вошедших смотрят сотни глаз, в которых застыли страх и надежда.
Вперед выдвигается Владимир Сергеев:
– Дорогие отцы и матери! Я из группы спецназа! Мы получили приказ штурмовать Белый дом. Но мы пришли к вам безоружными. Мы не хотим причинить вам зло и смерть. Вы, находящиеся сейчас в зале, обречены. Нам дан приказ вас уничтожить. Но мы не будем этого делать. Нас снова хотят подставить. Я брал дворец Амина в Кабуле, брал Вильнюсскую телебашню, был в Карабахе и Тбилиси. И везде нас подставляли. Сейчас мы не хотим брать грех на душу, а хотим вас вывести живыми. Мы сделаем коридор, и вы проходите по нему наружу в безопасности. Если кто-то попробует в вас выстрелить, мы подавим их огнем. Вам подадут автобусы. И развезут по домам. Слово офицера!
Что тут началось! Народ, доселе молчавший, зашумел, заговорил, задвигался. На сцену выскочил один из депутатов. Военный. Стал кричать:
– Вы честно выполнили свой долг! И теперь с чистой совестью можете покинуть это здание!
Рядом с ним встал гражданский. И продолжил:
– У нас есть два выхода. Мы можем остаться здесь. И, по существу, покончить жизнь самоубийством. Или же выйти наружу. И продолжить борьбу!
После этих слов глухой шум в зале перерос в крики:
– Да, надо уходить!
– Пора уходить!
– Чего здесь ждать!
Но в правом углу женщины, стоявшие на баррикадах вокруг Белого дома. У них другое мнение. И они выражают его в особом истерическом крике, обращенном к депутатам:
– Не уходите! Сложите головы здесь! Столько народа из-за вас погибло! Это будет честно!
В зале, как на новгородском вече, начинает разгораться спор, готовый перейти в рукопашную.
В этот момент мимо стоящего в проходе капитана Казакова проплывает как тень бледный до зелени Хасбулатов. Он выходит вперед. И как-то так спокойно, заторможенно произносит:
– Мы сейчас уходим из зала. Многие из нас в этом случае останутся живы! Мы должны донести до широкой общественности, что с нами произошло. Переворот совершен полностью. Пролилась большая кровь. Вина за это на Ельцине. И его окружении. Давайте прощаться!
Из рядов депутатов выскакивает депутат Сажи Умалатова. Крепко его обнимает.
Начинается исход. Толпа рассыпается. Депутаты тянутся к выходу.
– Идем через первый подъезд! – подает кто-то команду. – На набережную! Там американцы ведут прямую трансляцию по Си-Эн-Эн. И, в случае чего, стрелять по нам на глазах у всего мира они не будут.
Анатолий вместе со своими товарищами двигается с ними. Все спускаются в вестибюль. Ждут чего-то.
Минут через пятнадцать сюда же подходит и генерал Руцкой в сопровождении полковника Проценко из спецназа.
Все и с той, и с другой стороны здесь свои. Все друг друга знают.
Наверное, поэтому вышедший бывший вице-президент каждую минуту с надеждой спрашивает окружающих-сопровождающих:
– Вы в турецкое посольство нас отвезете? Вы везете нас в турецкое посольство? Нет?
Да, это уже совсем не тот Руцкой, который вызывал самолеты.
В эти секунды роковые в вестибюль заскакивает начальник охраны президента. Лицо злое, жесткое, ненавидящее. Желваки играют на щеках.
Плотная человеческая масса в вестибюле стоит тихо, не шевелясь. Лица у всех какие-то посеревшие, глаза направлены вниз. Страх их понятен. Вдруг это западня?
Коржаков подходит к толпе и командует жестко:
– Хасбулатов, Руцкой – на выход!
В ответ ему молчание и тишина.
Проходит несколько секунд. Толпа расступается. И выпускает из своих недр. Двоих.
Хасбулатов – истощенный борьбой, с бледно-болотным цветом лица. Руцкой – подавленный, но не утративший офицерской выправки.
– И этого заберите, – указывает Коржаков на Макашова, упершегося в него ненавидящим взглядом из-под берета.
Ждут несколько минут вещи.
Руцкой и Хасбулатов наконец двигаются по коридору, созданному бойцами спецназа. Идут к автобусу со шторками, подогнанному к самому входу в Белый дом.
Капитан Казаков, стоящий в этом оцеплении, молча кидает последний взгляд на парламент. И неожиданно, словно прозрев, видит, что нижняя часть здания вовсе не белая, а облицована красным, играющим всеми оттенками в закатных лучах осеннего солнца мрамором: «Будто знали, что здесь будет», – отстраненно думает капитан о строителях этого дома.
III
«Какая в Москве всегда поганая зима!» – думает Александр Дубравин, выскакивая из теплых бежевых «Жигулей» на промозглый ветер. И шлепая модными черными ботинками на тонкой подошве по мокрому, быстро превращающемуся в грязную, пропитанную химикатами жижу снегу: «А ведь так было не всегда. Раньше же как-то обходились без химии. Чистили снег лопатами, метлами. А теперь, видно, обленились. Вроде почти центр города, а припарковаться из-за сугробов невозможно. И это только начало. Ноябрь. Что-то еще будет!»
Он спешит в издательство, но вдруг на полпути останавливается. И оглядывается вокруг. Первый пушистый снег как-то преобразил город. Принакрыл голые ветки деревьев, лег сиденьем-покрывалом на скамейки в скверике напротив. Можно сказать, осветлил столицу, дал возможность глазам уловить по-новому размытые контуры зданий и улиц. Слегка приукрасил постреволюционную жизнь.
Рассеянный взгляд Дубравина упирается в парадный подъезд с заснеженными контурами советских орденов. И натыкается на зеленый, грязный грузовой УАЗ армейского образца, стоящий прямо напротив дверей: «Черт его сюда занес! Вроде октябрьские события прошли, особо нас не задев. Мы ни на чью сторону не вставали. Это они там, наверху, делили власть. А мы работали. Нам не до политики. Так чего же армейцы сюда приехали?» – спрашивает он сам себя, обходя грузовик сзади. И проходит к двери. Тут натыкается на заросшего бородою до самых глаз, одетого по-деревенски в шубу до пят и в меховую шапку с ушами мужика. Тот радостно расплывается в искренней зубастой улыбке и тянет к нему длинные руки в рукавицах.
Дубравин секунду приглядывается. И наконец узнает:
– Онегин! Ты откуда здесь? Сукин сын! А мы тебя давно уже списали со счета. Думали, взял деньги и слинял!
– А я вот он, милостивцы! Приехал. Мясца вам привез парного. Да вот не знаю, куда ткнуться. Стою тут. Жду! – радостно, хлопотливо откликается, пожимая руку, «борода». – Рад, рад видеть вас в добром здравии, отцы мои!
– Ты машину отгони туда, в сторону, к воротам. И пошли со мною к Протасову. То-то он рад будет.
По дороге к Протасову, еле поспевая в своей шубе за быстроногим Дубравиным, Онегин все приговаривает на ходу:
– Гостинцы вам. Три бычка в тушках. Гречневую да ячневую крупу – пять мешков. Сметанки – два ведра. И еще кое-что. Спаси господь, еле добрался до вас, милостивцев моих, через всю Москву. Страсть-то какая…
Протасова пока нет на работе. И Дубравин затаскивает фермера к себе в кабинет. Сам кипятит чай. Угощает.
Онегин, аккуратно надкусывая сливочное печенье и прихлебывая горячий чай из блюдца, продолжает неторопливо свой рассказ о сельском житье-бытье.
– На деньги, что у вас взял, я сразу укупил состав соляры. И сбыл уже по двойной цене. Можно сказать, удвоил, обернул капитал. А потом уже начал строить коровник…
Дубравин в это время вспоминает первое появление Онегина у них в редакции. Привел его корреспондент Сашка Киселев. Тонкий, звонкий и прозрачный паренек с чистыми, как слеза, голубыми глазами. Он и сам с чудинкой. Ликом – ангел. Душою – ребенок. Ну и, соответственно, в своих материалах описывает таких же людей. Однажды опубликовал материал о ходящих по Руси странниках.
Оказывается, есть в стране такие божьи люди. Странники-богомольцы. Ходят они от монастыря к монастырю. Живут в обителях. Молятся. Трудятся. Ищут святости или тихого жития.
Ну, а потом, после выхода заметки, пригласил этого чудика к ним на этаж. Познакомил его с Дубравиным. А странник этот возьми да и расскажи тому о своей заветной мечте. Осесть на своей земле. И начать хозяйствовать. То есть, как сейчас говорят, податься в фермеры.
Дубравин отвел его к Протасову. Покумекали они. Все равно сейчас такая инфляция, что деньги обесцениваются мгновенно. И Протасов решил: дадим Онегину кредит. Пусть попробует. Похозяйствует.
Дубравин поехал в банк вместе со странником. Получил там увесистую сумму «налика». И под честное слово и расписку передал их Онегину. Онегин поблагодарил его, перегрузил деньги в рюкзак. И растворился в столичной подземке.
