Татьяна Огородникова - Брачный экстрим. Школа «Челси».
С тех пор Юлька стала бывать у нас почти каждый день, я привыкла к ней и очень скучала, когда она не приходила. Если, не дай бог, родителям пришло бы в голову лишить меня ее общества, думаю, для меня это закончилось бы диким стрессом. Больше Юльки я любила только своего отца – веселого, добрейшего, отличного от всех человека. Мы чувствовали себя как за каменной стеной и не забывали благодарить судьбу за то, что он у нас такой. Маму, конечно, я тоже любила, но в глубине души ставила ее на третье место. Все-таки она иногда бывала строга, делала замечания, а порой орала во весь голос – всегда на меня, а на младшего брата Андрюшку – никогда. Папа – другое дело. Он был весь мой. Все говорили, что мы очень похожи. Я лично находила его самым красивым мужчиной в мире и, конечно, собиралась за него замуж, когда вырасту. Он, впрочем, был солидарен со мной и частенько говорил: «Ты у меня самая красивая девочка в мире. Пойдешь за меня замуж, когда вырастешь?» Мама смеялась в такие моменты. Нам было хорошо, вы понимаете, нам реально было хорошо вместе. Мама любила возиться с Андрюшкой, а я была любимая и единственная папина дочка – кровиночка, крошка, роднушка, любимка – так он меня называл, когда мы с ним ходили или гулять, или в гости, или просто смотрели телевизор. Я не любила откровенничать с мамой на эту тему, потому что боялась, что она будет переживать. Я была маленькой и оттого – немного глупой. Папиной любви хватало на всех – мама не собиралась ревновать меня к родному отцу, а тем более его – ко мне. Она тоже была счастлива и поэтому не обращала внимания на пустяки. У мамы было огромное доброе сердце, она с распростертыми объятиями принимала всех моих знакомых, тем более Юльку. Мама отлично понимала ее положение и всеми силами старалась хоть немного поделиться с ней материнским теплом. Юлька не возражала, только иной раз с грустью говорила:
– Почему так бывает – одним все, а другим – ничего? За что же меня так Бог не любит?
Мама смеялась в ответ на ее причитания:
– Подожди еще, «любит – не любит»! Найдется такой, который полюбит тебя так, что сразу за всех отдаст тебе любовь. – Мама обнимала Юльку и нежно гладила ее по пушистой голове.
Папа тоже подключался к сеансу психотерапии:
– Найдется, даже не сомневайся, девочка.
У него был красивый раскатистый голос, он помимо прочего еще и отлично пел. Иной раз мы дружно запевали в гостиной, включив караоке. Еще иногда Юлька показывала нам чудеса акробатики. Когда она выполняла свои трюки, казалось, что у нее вообще нет костей, позвоночника, что она прямо гуттаперчевая. Мы восхищались ею, она прочно вошла в состав нашей семьи на правах дальней или ближней, но уж точно неотделимой родственницы. Во всех семейных мероприятиях одно место было зарезервировано под Юльку – будь то театр, бассейн, поход в гости или даже поездка на море. Так продолжалось почти семь лет.
Мы с мамой, папой и Андрюшкой готовились к переезду в Москву. У папы было новое назначение. Самым грустным моментом для меня было расставание с Юлечкой, моей родненькой, любименькой старшенькой сестричкой, с моим кумиром. Я понимала, что рано или поздно нам придется жить самостоятельной жизнью, но не хотела даже думать об этом. Лишь один раз за все это время мы с Юлей виделись друг с другом. Она исчезла из нашего поля зрения надолго, почти на целый год, но по очень уважительной причине. Мы знали, что от циркового училища ее отправили на какие-то важные курсы. Мы гордились, снова гордились ею. Больше из училища на повышение квалификации не попал никто. Юльке тогда было уже восемнадцать, а мне почти исполнилось пятнадцать. Боже мой, как я была рада, когда она вернулась! Нет, не я… Как мы все были рады ее видеть! Взрослая, красивая, уверенная в себе, стройная – мы восхищались ею.
Подготовка к переезду и сбор документов больно ранили, напоминая о скором расставании с привычным миром маленького городка. Я была рада каждой задержке, которая давала мне возможность побыть с Юлечкой.
В конце концов мы с мамой поехали в Москву готовить квартиру к нашему приезду. У нас был еще дом, очень уютный, не так далеко от города, в нем жили папины родители.
В глубине души я всегда хотела жить в Москве, где и родилась. Все забытые мной ощущения вернулись в один миг, стоило только выйти из машины на нашей Большой Ордынке. Большой город притягивал точно гигантский магнит. На какое-то время я забыла о папе, о Юльке, об Андрюшке. Я чувствовала себя москвичкой, хотя не была в столице много лет. Я старалась подчеркнуто протяжно акать, как делают москвичи, запомнила наизусть все станции метрополитена на нашей ветке, стала быстро и решительно передвигаться с отсутствующим выражением лица… Думаю, мои попытки быстрее стать москвичкой выглядели забавно. Мне же казалось, что я вернусь в последний раз к прошлой жизни совершенно другой, столичной штучкой, и все подумают: «Отчего же, интересно, эта особа так задержалась в нашем захолустье? Совершенно очевидно, что она – из другого мира!»
Возбужденные скорым переездом, мы вернулись в наш почти родной Омск в приподнятом настроении.
Конечно, дома нас ждали. Ждали с нетерпением все – папа, Андрюшка и Юлька. Я бросилась целоваться и обниматься с ними, но Юлька почему-то была холодна как лед и бросала многозначительные взгляды на папу. Папа тоже выглядел как-то неестественно. Я решила, что мои любимые подготовили для нас сюрприз, но не знают, как преподнести его… А мама, почувствовав напряженность в церемонии радостного приветствия, откровенно спросила:
– Что случилось? Что-то случилось?
– Да, случилось. Думаю, нам нужно поговорить наедине, – сказал папа. Мой папа.
Они вышли в комнату и закрыли дверь. Юлька сидела со скучающим выражением лица и ничего не объясняла мне. Целоваться она со мной не хотела. Когда я попыталась обнять свою любимую сестричку, она холодно оттолкнула меня словами:
– Подожди, нацелуемся еще.
Я демонстративно стала обниматься с Андрюшкой, он был маленький, хорошенький и очень ласковый пацаненок. К тому же мой родной кровный брат.
Мама вернулась из запертой комнаты бледной, но спокойной. Она глуховатым голосом произнесла:
– Я считаю, что папа сам должен поговорить с тобой обо всем, Аленушка. Слава богу, все определилось, мы завтра же переезжаем. – На Юльку она даже не смотрела. Вернее, когда она смотрела в ее сторону, казалось, что на Юлькином месте стоит прозрачное стекло. В последний раз я видела, что мама так смотрит, когда мы хоронили бабушку. Такой взгляд был нужен моей маме, чтобы не расплакаться от горя.
Папа выглядел необычно: его привычная уверенность куда-то улетучилась, и, опустив голову, он тихо сказал совершенно чужим голосом:
– Да, Аленка, так бывает в жизни… Мы с Юлей… В общем, мы с Юлей любим друг друга… Поэтому теперь нам всем придется построить новую жизнь, новые отношения, но ничто не помешает нам оставаться друзьями и любить друг друга, как раньше.
Я уже не слушала его. Вернее, я не могла слышать, видеть, я не могла дышать, я не могла больше жить. Как это – «строить отношения» – они у нас построены! Давным-давно, навеки, окончательно и бесповоротно! Меня они устраивают!.. Почему я должна что-то менять в своей жизни, почему? Как Юлька могла сделать это? Как долго у них это длится, разве ничего нельзя сделать?! Разве она не заслуживает смерти?! Почему она еще сидит здесь и нагло смотрит на меня, на Андрюшку, на маму… Боже мой, какое чувство гадливости, несправедливости и ненависти вдруг охватило меня! Я бросилась на эту наглую предательскую суку с кулаками. Она спряталась за папу. Моего папу! Меня душили слезы, грудь разрывалась от ярости и бессилия, я кричала:
– Я не хочу-у-у-у!.. Сделайте все, как было! Я не хочу! Это все неправда! Мама, почему ты стоишь?
– Успокойся, детка, успокойся. – Мама прижала меня к себе.
Я дрожала, как будто внутри меня установили генератор для льда. Хотя за окном был радостный теплый август.
Вот так это случилось. Со следующего дня началась моя новая московская жизнь.
Нужно ли говорить, что мое подростковое сознание было отравлено несправедливостью и предательством, мысли о котором посещали мою голову каждую свободную секунду?
Прошло несколько лет, я привыкла жить без папы. Я не звонила ему, я вообще хотела вычеркнуть их из жизни. Если честно, мой юношеский максимализм внушил мне стойкую кровожадную идею фикс: я хотела, чтобы они умерли. Иногда я в мечтах подвергала их пыткам, ссорила на всю жизнь, убивала… Я чувствовала себя так, словно умерла сама. Ну как, как он может жить без нас?
Нет, он не обижал нас. По-моему, так сейчас называется ситуация, когда брошенных бывших удовлетворяют тем количеством денег, которым хотят себя извинить. Меня навязчиво терзал один-единственный вопрос: «Как она могла? Моя бывшая Юлька, Юлечка, Юленок…» Постоянно думая об одном и том же, я постепенно начинала трезветь, приземляться и понимать, почему Юля так часто причитала, что одним – все, другим – ничего.
