Сергей Носов - Страница номер шесть (сборник)
– Ну, конечно, я во всем виновата.
– Я не сказал, что кто-нибудь виноват, я просто говорю, что я не спорю.
– Я виновата, а ты святой.
– Я не святой. И ты не виновата. Просто я говорю, что ты все оспариваешь. Все. Что бы я ни сказал. Между прочим, я не считаю это твоим недостатком.
– И что же ты такое сказал, что я оспариваю?
– А вот то и сказал, что ты все оспариваешь.
– А ты не оспариваешь?
– Я не спорю с тобой. У меня нет привычки спорить с тобой.
– А что же ты сейчас делаешь?
– Констатирую факт!
– А я спорю.
– А ты споришь!
Борис Петрович глядит в окно (кактус на подоконнике), поток машин скользит по бульвару Новаторов, облака плывут со стороны улицы имени партизанки, погибшей в псковских лесах и годящейся ему в дочери. Иногда Борису Петровичу кажется, что он способен совершить подвиг. Он приходит к таким умозаключениям, потому что иногда замечает за собой, что не ценит собственной жизни. Чаще ценит, потому что боится врачей, больничного кафеля, пищевых красителей, консервантов, но порой бывают секунды, когда кажется ему, что будь у него сейчас пистолет, мог бы поднести к виску и, не задумываясь, нажать на курок. Он способен мыслить себя с пистолетом в руке. Может быть, он так себя мыслит, потому что пистолета у него нет. Может быть, он мыслит, а следовательно, существует, как раз потому, что у него нет пистолета.
Или – когда на балконе. Подойти к перилам, посмотреть вниз.
И.
Борис Петрович понимает, что директор школы – это как командир полка, так что если доходит дело до такого рода саморазборок – только револьвер и ничего другого.
Но только не у себя в кабинете.
Нет, детей Борис Петрович ничему не учит такому. Он их учит тому, чему надо учить. Он уверен, учить надо только тому, чему надо.
Уча, он пытается личным примером явиться для них; только личный пример сам собой не желает являться.
Борис Петрович знает свои недостатки. Вот один из них: он часто попадает под чужое влияние. Ученики, инфантильные в массе – иногда ему кажется так, – заражают его непосредственно инфантилизмом.
Борис Петрович знает, что если бы он даже совершил подвиг, его бы именем не назвали улицу. Он бы и не хотел этого – чтобы его именем назвали улицу, если бы он совершил подвиг. Но у Бориса Петровича есть одна странность. Он бы все же не возражал, если бы его именем что-нибудь назвали, но только ни в коем случае не за подвиг, даже если бы он его совершил, и не за какие-нибудь там заслуги, например педагогические, а так, просто так, исключительно ни за что, за то, что жил-был Чибирев, и дело с концом.
Борис Петрович не возражал бы, пожалуй, если бы в этом или в соседнем микрорайоне обозвали бы его именем какой-нибудь захудалый проулок. Скажем, проезд между торговым центром на Лени Голикова и кинотеатром «Орбита». Или, если ближе к дому, двухсотметровую перемычку между Ленинским и Трамвайным проспектами, там еще есть маловразумительный тупичок возле корпуса НИИ так называемой галургии... – так и называется: НИИ галургии (с ударением на «у»; то бишь добыча соли с помощью химических методов). Правда, с тем проездом Борис Петрович опоздал – пока он присматривался к проезду, его зачем-то поспешили назвать Троллейбусным, словно действительно догадались о тайных притязаниях Бориса Петровича и отнеслись к ним серьезно. Столько лет был безымянным, и вот, спохватились...
Да-с. Борис Петрович не считал бы зазорным, если бы оттяпали в его пользу от все той же Козлова оттопырившийся на запад аппендикс, все равно там нету домов. Дело в том, что улица Козлова с годами заметно удлинилась в северном направлении, вытянулась, как на разведку, как дождевой червяк на сырой почве, причем как червяк по мере вытягивания самого себя неизбежно сужается, улица эта также сужается и тощает, пока наконец, уткнувшись носиком в канаву, именуемую почему-то рекой Новой, не перестает быть червяком. Здесь она распадается на два асфальтированных рукава – один вверх по течению как бы реки, другой – вниз. Борис Петрович находил сомнительной свою же гипотезу о том, что оба проезда имеют одно название – исходного целого (даже для председателя исполкома Козлова было бы многовато), и он оказался прав в отношении дороги вниз по течению – у нее не было никакого имени. Борис Петрович сделал это открытие в первую весну нового тысячелетия, но уже во время осенней экспедиции он обнаружил таблички: «Речная улица». Определенно какая-то неведомая сила постановлениями соответствующих комитетов администрации города торопилась предупредить Бориса Петровича. Вот тогда он и покусился мысленно на чужое – на проезд противоположного направления, формально уже принадлежавший улице Козлова, – слишком уж резко и независимо отлучался в сторону этот крючок, вполне достойный того, чтобы называться отдельным именем.
Был еще один соблазн: делегировать свое имя одному из кусочков бульвара Новаторов, решительно расщепляющемуся в окрестностях кинотеатра «Нарвский», – глядишь, меньше путаницы было бы в нумерации домов. Составляющие бульвара Новаторов окончательно сходятся в пучок лишь за створом Счастливой улицы, за домом № 1, в котором живут Чибиревы; там бульвар перестает, строго говоря, быть бульваром, а становится как бы проспектом. Между прочим, было еще до войны на месте его юго-западной части что-то такое, что носило отнюдь не отвлеченное имя, а именно – улица Нобеля, вон оно как! Ладно, Нобелю не ровня Борис Петрович, но ведь и до революции тот участок проезда носил вполне внятное, хотя и необычное имя: переулок ЛешкоПоппель, так сказать – несклоняемо, то есть в честь женщины, и, понятно, не царских кровей. И не в том дело, как дразнили пацанов с Лешко-Поппель пацаны из других переулков или что Борис Петрович, дескать, тоже не лыком шит; не о заслугах речь, не надо заслуг, – но вопрос: чем одно хуже другого? Лешко-Поппель – она кто? Просто домовладелица. Борис Петрович – кто он? Просто квартиросъемщик.
Ошибочно думать, что Борис Петрович славы желает. Боже упаси! Обратиться в название закоулка хочет он лишь с единственной целью: жену позлить, подразнить, насолить ей, пусть знает. Вот не стало бы его, и назвали бы его редкой фамилией какой-нибудь переулок – и пусть она каждый раз будет вздрагивать, когда услышит такое: «В переулке Чибирева прорвало трубу»! И пусть это будет самый темный, самый грязный, самый глухой и самый кривой закоулок; если тупик – так самый тупой!
Елена Григорьевна моет посуду.
Борису Петровичу кажется, что она гремит посудой демонстративно.
Он знает, что она способна на демонстрации. Когда глубоко обижена мужем, чтобы уязвить последнего (у нее есть слово такое – «последний», хуже некуда значит), открывает шкаф, достает форму налогового инспектора первого ранга – в соответствии с временем года и согласно табелю обмундирования, – надевает все это, серое, шерстяное, нахлобучивает в последнюю очередь фетровый берет с кокардой и эмблемой министерства по налогам и сборам и, словно в бой последний идет, идет в универсам за покупками. Борис Петрович в шопинге не участвует. Все назло ему это. Она знает прекрасно, что форма ей не к лицу. Борис Петрович не раз говорил ей. Он вообще никогда не слышал, чтобы налоговые инспектора форму носили. Женщины никогда не наденут, мужчины надевают раз в год – в день их общего ведомственного, налогоинспекторского торжества. Что она этим жестом хочет сказать? В чем послание, мессидж? В чем прикол?
Может, честь прикажете отдавать?
Борис Петрович слушает, как гремит посудой жена, он решает, что, пожалуй, проверит контрольные завтра. Он решает, что взвалил на себя непосильный груз, что надо отказываться от математики, достаточно одного краеведения – факультативного, раз в неделю. Жена начинает петь. Он встает, одевается, просит закрыть за ним дверь.
Ну и уябывай, думает Елена Григорьевна, закрывая за ним. Ладно бы пошел к любовнице, думает, возвращаясь на кухню, так ведь к Щукину, водку пить. Она вытирает глаза тыльной стороной ладони и опускает руки в кастрюлю, в холодную воду.
А на улице, на Счастливой, Борис Петрович столбом стоит, вот вопрос: на метро или пешком? На метро – это семь остановок с одной пересадкой, крюк под землей – сначала в одну сторону, потом почти что обратно. Пешком ненамного дольше, но тут опять стоять перед выбором: или сойти на секретную тропу и дуть вдоль железнодорожного полотна, рискуя споткнуться об опухший труп бездомной собаки, или же выйти на Першпективу.
Он выбирает второе. Обогнув рынок, переходит железнодорожное полотно и оказывается на Першпективе, а сказать по-человечески, на Кубинской улице. Теперь его путь лежит вдоль длинного ряда хрущоб. Скоро здесь расширят проезжую часть, будет новая магистраль. Будет Новая Счастливая улица. Или Большая Счастливая улица. Или улица Большого Счастья. Борису Петровичу жалко колдобины, которых, возможно, скоро не будет. Он не боится упасть и сломать ногу. Чем ближе к центру, тем гаже и захолустней становится Кубинская улица. Тем взволнованней сердце бьется у Чибирева.
