Виктория Лебедева - В ролях (сборник)
Посадили Марью Марковну на автобус и, взявшись за руки, молча пошли к метро. Вроде и надо было обсудить предстоящий переезд, да никак не могли подобрать подходящих слов. Ясно было одно – что он, переезд, откладывается на неопределенный срок. Жить в этой квартире было нельзя, они же все-таки не Тимофей – им хочется чистую ванну, плиту с автоподжигом и чтобы краны не протекали. Когда подошли к своим дверям, Катя, робко придержав мужа за рукав, сказала почти шепотом:
– Сереж… Может, ну его, переезд?.. Столько лет терпели – еще потерпим…
Сергей в ответ неопределенно пожал плечами и, значит, был с женой почти согласен.
А по ту сторону двери их встретила теща. Она проследовала в кухню, обдав молодых холодом почти физическим, и уже оттуда сварливо поинтересовалась:
– Ну как? Хоромы-то небось царские? Да, Катенька?
– Царские не царские, – в тон ей отозвался Сергей, развязывая шнурок, – а дышится там определенно легче! – Сунул ноги в тапочки и ушел от греха подальше.
Катя вспомнила запах, царивший в квартире, и опять непроизвольно сглотнула, подавляя позыв тошноты.
– Мама, мама, смотри! – Дарька выскочила из детской и повисла на поясе у Кати, сминая белый альбомный лист. – Я домик нарисовала!
Катя чмокнула дочку в шелковую щеку, присела на корточки, расправила рисунок на коленях. Домик об одном окошке стоял на высоком пригорке – белый-белый, с красной крышей, с трубой, из которой до самого солнца вилась серая спиралька дыма, с цветами у крыльца, такими огромными, что они были выше дверного проема, с синими занавесками и желтой песочной дорожкой, убегающей вниз, за край бумаги.
– Спасибо, золотко! – сказала Катя и чмокнула дочку еще раз. – Беги, папе покажи. Ему понравится.
Дарька, громко топая, унеслась по коридору, а теща в кухне зло уронила крышку на сковороду и включила вытяжку на полную громкость. Именно в тот момент Катя окончательно поняла, что нет, не получится потерпеть еще – хоть ты обтерпись, а надо браться за работу, делать как можно быстрее этот необъятный ремонт и бежать, бежать отсюда, пока ее семья не развалилась под натиском вечных ехидных замечаний, пустых обид, злого звона кухонной посуды и бесконечных саркастических вопросов; этот Тимофей, конечно, неприятный тип, но он, по крайней мере, будет помалкивать. И Катя, переобувшись в домашние шлепки, ушла вслед за дочкой, а маме так ничего и не ответила, хоть и знала, что за свое молчание потом еще получит – тут и к гадалке не ходи.– Ах, Ниночка Михална, – хвалила Марья Марковна в телефонную трубку, – какие ребята у вас приятные! Повезло вам с зятем – симпатичный, вежливый. И Катеньку, кажется, любит!
А теща по ту сторону провода возражала со вздохом:
– Ох, Машенька Марковна, не всё таково, как кажется, ох, не все… Катенька у меня, сами понимаете, не красавица. Думала, и вовсе замуж не возьмут. Но вот, нашла себе… Уж не знаю, радоваться за нее или огорчаться. Вы не смотрите, что Сергей с виду такой презентабельный, он не прост, ой как не прост! И не Катеньку он любит, поверьте на слово, а мою московскую жилплощадь.
– Ну надо же, какие люди… Никогда бы не подумала! – в ответ пугалась Марья Марковна.
– Видите – разъезжаться задумали, – вздыхала теща. – Это все он, Сергей. Тесно им со мной! Разве ж я когда думала, что доживу до такого?! Иной раз лягу, поплачу, да и подумаю грешным делом – хорошо бы им разойтись. Столько лет прожила я без мужика – и ничего, справилась, Катеньку подняла… Катенька до свадьбы такая добрая девочка была, вежливая. А сейчас? Иной раз и огрызнется, и голос повысит. Сергей этот ее прямо загипнотизировал. И чем взял, непонятно. Деньги-то у него, сами понимаете, учительские. А туда же – главный в доме. Генерал! Не хочу вас пугать, Машенька Марковна, но вы там за ними посматривайте, заезжайте почаще, а то мало ли что. Нет, он вообще-то хороший, непьющий, да уж больно ушлый. Вы, Машенька Марковна, слишком добрая, все-то люди вам – как чистое золото, да не всё то золото…
И Марья Марковна поддакивала сокрушенно:
– Да уж… Молодежь нынче – это вы мне не рассказывайте даже, своих двое, и всё не как у добрых людей. Машина им не машина, телевизор не телевизор. Не по-нашему молодые жить стали.
– Не по-нашему. Всё бы им на широкую ногу… Ну, побегу. А вы бы приглядели за ними, пока ремонтируются. Как бы не выбросили чего лишнего. У них это просто сейчас. Попользовались вещью месяц, и в помойку. Не они ведь наживали…
– Да пусть хоть всё выкинут, – отвечала Марья Марковна беспечно. – После бабки хлам один. Для кого хранить? Для внуков? Внукам-то сейчас не это нужно. Им компьютеры да интернеты подавай, прости Господи… Ну, побегу…
А Катя и Сергей тем временем, в краске по локоть, приводили временное жилье в порядок. Учебный год закончился, классные журналы оформлены были и сданы, дети выпущены на каникулы; Дарьку очень удачно удалось пристроить на лето к свекру со свекровью – Подмосковье хоть и ближнее, а какой-никакой воздух, и речка, и клубника своя, с огорода. Марья Марковна, когда дело дошло до расчистки помещения, всего больше напоминала смерч-торнадо. Она металась по квартире и, к явному неудовольствию Тимофея, вываливала из шкафов, с антресолей старое ненужное барахло – прямо на пол, паковала в черный полиэтилен, не разбирая, что нужно, что не нужно. Обнаружился в дальней комнате покосившийся книжный шкаф, забитый собраниями сочинений Первой образцовой типографии – так ведь едва отбили! Гоголя восьмитомник, да Чехова еще, да Гюго, да Толстого Алексея, – их тоже сгоряча собиралась в помойку, молодежь-то нынче не читает, не надо оно им, не по-нашему жить стали. А книжки эти бабка, царство ей небесное, из типографии таскала, когда помоложе была, она там на станке работала, сорок лет стажа, ей выдавали, так что у всех родственников Марьи Марковны были эти восьми– и двенадцатитомники, и даже не в единственном экземпляре, – она ими с администрацией расплачивалась, когда в дефиците были, и в больнице врачам давала вместо коньяка и шоколада, если кого-то из близких на операцию клали, а сейчас книги из моды вышли, чего уж тут… В общем, отдала Кате и Сергею все содержимое книжного шкафа в вечное пользование, только Ленина третье издание на помойку вынесли, в тридцати томах, новехонькое, кое-где и страницы не разрезаны. Потом, конечно, жалели – могли бы продать.Наезжала пару раз теща с инспекцией. Всё, что Марья Марковна смести и вытрясти из квартиры не успела, аккуратно укладывала в фирменные пакеты из супермаркета и, ворча и охая, везла домой – пригодится. Катя, конечно, пыталась ее отговорить, но Сергей останавливал: не надо, пусть делает что хочет, это теперь не наша забота; а Катя все равно переживала – завалит же квартиру под самый потолок, только волю дай, и кто такую купит тогда, заваленную? Это ведь полгода потом не разъехаться! «Ничего, потерпим», – успокаивал Сергей и шел красить окно или мыть потолок: уж очень ему не терпелось перебраться подальше от тещи.
В итоге осталось от прошлой обстановки только старое любимое кресло хозяина, с разодранными подлокотниками и проваленное чуть не до пола, довольно крепкая полутораспальная кушетка в дальней комнате, полка для обуви, встроенный коридорный шкаф, чью вечно открывающуюся дверцу Сергей снабдил новеньким блестящим шпингалетом, мутное зеркало в ванной, сама ванна и унитаз, которые Катя едва отдраила термоядерной какой-то химией с высоким содержанием хлора. Плиту, конечно, выкинули от греха – там одна конфорка едва теплилась, да и от нее тревожно попахивало газом.
Все окрестные контейнеры забили Сергей и Катя рухлядью, вынесенной из квартиры, – даже ближние, зелененькие, под навесом, наплевав на бурчание местного дворника. Старшее поколение бдительно наблюдало за новыми жильцами. Под окнами курсировали, выстроившись в рядок, три сухонькие старушки – дневной дозор. Главная, в любую погоду в белом вязаном берете, всегда идущая чуть впереди, недобро косилась на окна пятого этажа и нашептывала что-то своим товаркам, истово жестикулируя, а две сопровождающие согласно кивали. Было не очень-то приятно, но Сергей и Катя старались не обращать внимания: детей с ними не крестить, а язык-то без костей, давно известно – пусть ведет дотошных старушек хоть до стольного града Киева.
По мелочи по мелочи, а «косметический» ремонт в итоге вышел в копеечку, съев без остатка две суммы учительских отпускных – пришлось еще у друзей занять. Но, раз начав дело, Катя и Сергей уже не останавливались и не жалели – не было у них такой привычки.
Катя с детства любила ремонт. Ей это казалось весело – когда вся мебель сбивается в кучу в одном углу, прячется под старыми газетами и покрывалами, когда приходится спать на раскладушке, зажатой с двух сторон шкафом и буфетом, среди серых стен, покрытых кое-где неотмокшими обойными струпьями; когда одинокая лампочка под потолком вся в побелке и по стеклам стекают меловые дорожки, сквозь которые едва видно улицу, но зато как здорово рисовать по ним пальцем всякие смешные рожицы; любила сладковатый запах обойного клея, напоминающего детсадовский кисель; квартира тогда становилась похожей не на квартиру, а на тайный шпионский схрон, и маленькая Катя играла в радистку Кэт из фильма про Штирлица или в «детей подземелья», а будущая теща ворчала, что никакой от нее помощи никогда, а только один сплошной беспорядок.
