Елена Стяжкина - Всё так (сборник)
– А мы? – спрашиваю я.
– А вы пока побудете дома. Или начнете потихоньку ехать. В общем, найдете чем заняться… Да?
Раечка сказала, что забирать Катю приедут самые близкие двадцать – двадцать пять человек. Многих из них она не видела сто лет, но от этого они не перестали быть близкими. Я понимаю. У нас всё так же. И наших «самых близких» примерно столько же. Вижу я их, правда, чаще, чем Раечка. И еще неизвестно, кому из нас больше повезло.
В общем, двадцать пять плюс двадцать пять… Комиссия по проверке качества. ОТК. Госприемка. Стенка на стенку. Много шампанского. Непредсказуемые последствия. И полтора часа непринужденного общения.
Мне надо научиться по-новому любить людей. Много людей.
*
«Что делать? Что делать? Ты подумала вообще своей головой, что делать???!»
Нет, я не подумала. Но мне интересно. Сережины реакции иногда бывают такими захватывающими. Он настоящий выдумщик. Иногда даже творец.
Носится вокруг кровати. Из одежды – очки. Обычно он стесняется в очках. Считается, что они даны ему для чтения. В темноте.
– Мы пропали!
– Почему?
– У тебя есть шестьдесят бокалов? Или хоть стаканов? Шестьдесят хоть каких-нибудь пьющих сосудов? Есть?
– А у тебя?
Три рюмки из разных сервизов – одна водочная, две коньячные. Два пузатых бокала на ножке. Два худеньких, хрустальных. Тоже на ножке. Четыре емкости для пития мартини (откуда они у нас?). Два синеньких стакана для сока. Зато много чашек. Почти двенадцать штук, если считать мою любимую, которую я лично никому давать не собираюсь.
Мы сидим на кухне, не зажигая света.
– Припомни хорошенько, может быть, кто-то дарил нам когда-нибудь, а ты спрятала? А?
Я не вижу его лица. Но уверена: лицо трагическое, честное и красивое.
– Знаешь, – говорю я, – тебе очень идут очки.
И мы держимся.
Мы держимся за руки.
13 сентября
Потратили деньги впустую: семьдесят бокалов (а вдруг побьются?), мне платье (надену один раз, но буду здороваться с ним при встрече в шкафу; втайне буду еще гордиться, что оно у меня есть), Мише и Сереже – по костюму, проценты по кредиту (до «тела» пока не добрались; и точно не знаем, есть ли у него вообще тело). Два… нет, три, потом сразу пять номеров в гостинице (Савельев? Великий Вовка? Его другие дети? Вдруг Слава? Несколько Раечкиных неизвестных родственников?). Взяли десять.
Мешок пшена. Потому что оптом дешевле, потому что в посыпании захотят участвовать все. Что останется – съедим зимой. Мы любим пшенную кашу.
Мешок розовых (красных, белых, оранжевых) лепестков, которые пока еще цветы… Заберем в пятницу, чтобы не завяли. Тоже на присыпку.
Скатерть на кухонный стол. У меня есть две, но Сережа об этом не знает. Две одинаковые, но их могут пропалить, запачкать, порвать. А я лично после свадьбы еще собираюсь жить. На вопрос «Как?» уже почти не отвечаю.
Еще купили полотенца, три по восемь рулонов туалетной бумаги («Они все зайдут к нам покакать, да?» – брезгливо спросил Миша), четыре освежителя воздуха, пылесос (у нас не было потому что), три подноса для бутербродов, электрические лампочки, салфетки, удобрения для домашних растений (я почему-то уверена, что гости будут сыпать в горшки пепел и тушить о землю в них окурки), аптечку, отдельно еще бинты, зеленку, йод, физрастворы (семь флаконов), системы для капельниц (Сережа сказал: «Физраствор без капельниц – деньги на ветер!» Раньше он так говорил про водку и пиво).
И что-то еще – по мелочи.
Деньги кончились, а ощущение, что мы о чем-то забыли, – нет.
14 сентября
– Как думаешь, а Бог… Он создал всё-всё-всё? Всё на свете? – с надеждой спрашивает Миша по дороге из школы домой.
Мне трудно ответить на этот вопрос. И себе трудно, и другим. Особенно тем, кто потихоньку разговаривает с собственной шапкой (она считается предательницей, потому что все время сползает на лоб. «Какая же ты… И слов у меня для тебя нет!» – говорит ей Миша шепотом. И это большое шапкино везение, потому что с зубной щеткой он вообще в состоянии бойкота…).
– Всё? – Миша дергает меня за руку.
– Да, – соглашаюсь я. Потому что это только кажется, что значительную часть нашего материального мира сегодня создали китайцы. Я не против китайцев. Я просто уверена, что им самим приятнее было бы думать, что их создал Бог, а не Мао Цзэдун. – Да! – говорю я уже совсем родительским голосом. Голосом, в котором нет никаких сомнений.
– Значит, и ластик тоже? Да? Значит, Он в принципе не против, чтобы я немножко подтирал в тетради?
15 сентября
– А если Андрюша ей потом разонравится? – спрашивает Сережа.
– А если она ему?
– Как это? – Он пытается удержать брови, но они предательски ползут на лоб.
– Ты похож на Брежнева, – говорю я. – А если не понравится, то они, представь, разведутся.
– Ты очень легко и безответственно относишься к институту брака…
Ага.
А еще иногда я специально тихо-тихо дышу по ночам. Делаю вид, что меня нет. Сережа пугается, трогает меня за плечо (осторожно трогает – а вдруг я труп?), потом договаривается со смелостью, переваливается через меня, наклоняется над моим носом и сердится: «Почему я уже пять минут не слышу, как ты сопишь?!»
Десять. Обычно проходит десять минут. Но это не имеет значения.
А еще он на меня смотрит. В его глазах у меня такая талия и грудь (и, скорее всего, попа), что я сама себе завидую.
Когда мы идем через дорогу, он берет меня за руку. Считается, что я боюсь машин. И я правда их боюсь.
Еще есть много всего… Всего, в чем нет слов. И ничего такого специального тоже нет.
И все это не похоже на изюм из булки. Это похоже на большой-пребольшой зонтик из неба, солнца, шоколадных конфет, безе, маринованного мяса, жареных каштанов и теплого одеяла.
Такой себе странный зонтик. Но у меня есть.
*
И – да. Да, я очень безответственно отношусь к институту брака. И говорит это человек, который женился на мне ради распределения по месту жительства! Нагло, фиктивно и чисто по-дружески.
Когда он заканчивал институт, у меня уже были высшее образование и Катя. И прописка. А у него – только перспектива отправиться в сельскую больницу куда-нибудь к черту на рога. В пределах, конечно, нашей большой и знаменитой родины, которой он успел отслужить, а потому получил представление о том, какими замысловатыми могут оказаться рога этого самого черта.
«Давай поженимся, – сказал он. – Поженимся, и я останусь».
«Почему нет?» – ответила я.
Мы скрепили наш фиктивный союз установкой нового кухонного гарнитура. Гарнитур – почти новый – достался мне от Игоря и Инны. Им случайно дали два. В результате какой-то бартерной сделки с талонами, водкой, сахаром и машинным маслом.
После свадьбы мы с Сережей иногда встречались в компаниях. У него, подлеца, были разные девушки-брюнетки. У меня тоже – великая любовь. С надеждой на Бонч-Бруевича.
В общем, он мне изменял целых два года. Конечно, я терпела. И не открывала глаз. Ни себе, ни всем этим Маринам-Оксанам-Верам и даже одной девушке с именем Эмма тоже не открывала.
Теперь я больше не хотела бы жить с закрытыми глазами и быть хозяйкой подресничного мира. А тогда я была уверена, что других миров не существует…
Иногда при встрече я говорила Сереже: «Давай уже разведемся!» А он соглашался: «Конечно, конечно… Просто сейчас совсем нет времени. Совсем нет».
Сережа, кстати, ни дня не работал врачом.
Наверное, он женился на мне на всякий случай.
Просто ждал, когда вернутся коммунисты и позовут в больницы всех женатых врачей с пропиской.
*
Дальше у меня нет четкой версии событий.
Я точно знаю, что была осень. И Сережа говорит: «Осень».
Я сказала ему: «Привет». И обрадовалась. Я очень-очень-очень обрадовалась. Он был один. Без Марины-Оксаны-Веры и даже без Эммы. Он курил тогда сигареты «Монте-Карло», носил рыжую кожаную куртку. И она была ему коротковата.
Он шел, немного подпрыгивая, и улыбался. Я считаю, что он был нетрезвым. Но Сережа говорит: «Осень». И еще говорит: «Не смей в своих воспоминаниях делать из меня алкоголика». А я говорю: «Это мои воспоминания, между прочим». А он говорит: «Эти – уже наши».
Он спросил: «А как Катюха?» И мы почему-то пошли забирать ее из сада.
Потом мы гуляли, потом чистили картошку, лепили из пластилина слона, собаку и их друга – шкафчик с игрушками.
А потом как-то сразу наступило утро. И мне не казалось, что я пропустила что-то важное.
В Сережиной версии я была Пенелопой, от которой нужно было все время отгонять женихов. Отгонять, пережидать в засаде (с Эммой и прочими санитарками), вызывать на смертный бой, обзывать их поляками и заводить в болота, превращать их в лягушек и комаров… И конечно, показывать им паспорт. И штамп.
– Но ты же всех победил? – волнуется Миша.
– А то! – веселится Сережа.
– Долго ли, коротко ли? Или сразу?
– Ну и у кого из вас есть правильный ответ на этот вопрос? – спрашивает Катя.
