Вионор Меретуков - Лента Мебиуса
Король обрадовался: значит, придется вспомнить далекую беззаботную юность, когда не сидели часами на подогретом стульчаке, почитывая приключенческие романы, а с опасностью для жизни, согнувшись в три погибели, «орлом» зависали над толчком, как над бездонной пропастью. Бачок, естественно, над головой. Цепочка с металлическим колечком.
В памяти возник рассказ Поля о трагическом происшествии, в котором фигурировали вот такой же бачок, цепочка, сам рассказчик и очень полезная английская пословица, которая в переводе на французский звучала примерно так: «Прежде чем дернуть за веревку, посмотри, к чему она привязана».
Поль не посмотрел и в результате едва не лишился жизни, угодив в больницу, где его голову в течение двух недель обкладывали холодными компрессами. И он еще легко отделался.
А дело было так. По ошибке Поль был приглашен на обед к дальним родственникам со стороны матери, которые не имели ни малейшего представления, чем занимается сын уважаемой мадам Голицын и не менее уважаемого мсье Бертье.
Знай они, что у этого славного малого с приятными манерами и пронзительно синими глазами (кто бы мог подумать, что от беспробудного пьянства!) только что вышла книжечка со скандальными стихами, в которых воспевались его отнюдь не платонические симпатии к некоему шелудивому псу, не видать Полю ни их шикарного обеденного стола с лососевой икрой, копчеными угрями, страсбургским паштетом, омарами в ванильном соусе, устрицами, о которых речь ниже, ни коллекционных вин пятнадцатилетней выдержки, ни пахнущей сивухой настоящей московской водки, изготовленной где-то в глубинах Беловежской пущи мастеровитыми поляками, ни пахнущих фиалкой тягучих бельгийских ликеров.
Родственники были истово привержены старине, что выражалось у них в крайне критическом отношении ко всему новому и нежелании что-либо менять в доме, больше похожем на небольшой средневековый замок, чем на виллу состоятельных буржуа.
Залы и комнаты были полны вышедшими из обихода реалиями, место которым либо на мусорной свалке, либо в реставрационных мастерских какого-нибудь провинциального музея мебели.
Туалетная комната, в чем скоро убедился Поль, была, вероятно, оборудована в соответствие с модой, царившей в области искусства голубого и белого сантехнического фаянса в те отдаленные времена, которые предшествовали подписанию Версальского мирного договора.
Во время обеда Поль, обожавший морских тварей, набросился на устриц.
Он поглощал их десятками и от жадности не заметил, что устрицы не свежие, а когда заметил, было поздно: у обжоры схватил живот.
Поль терпел, сколько мог. За столом говорили, вспоминал он позже, всё больше о падении нравов и неуважительном отношении нынешней молодежи к старикам. Говорили долго, нудно, с продолжительными паузами, солидными вздохами и наклонами седых и лысых голов.
Что удерживало его за столом, Поль понять не мог. Может, внезапно открывшееся в нем родственное чувство? Или присутствие за столом хорошенькой кузины Надин, которая со всей определенностью дала понять Полю, что страх перед кровосмесительством ее не остановит? Боязнь, что его не пригласят в следующий раз, когда устрицы будут посвежей и ими будет наслаждаться кто-то другой?
Наконец он почувствовал, что еще мгновение и произойдет непоправимое. Дрожащий как в лихорадке, с бисеринками пота на побледневшем лбу, провожаемый недоуменными взглядами почтенных дядюшек и тетушек, Поль подскочил на стуле, пулей вылетел из-за стола и, цедя заплетающимся языком извинения, устремился вон из столовой.
В туалете он первым делом увидел, что на унитазе отсутствует стульчак.
Бормоча, что «так будет даже лучше, так будет сподручней», он содрал с себя брюки и, издав возглас удовлетворения, взгромоздился на унитаз. Принял, так сказать, требуемую позу. Позу орла-стервятника, который с горы, господствующей над местностью, по-хозяйски озирает квадратные мили своих владений и с точностью до дюйма определяет дислокацию съедобного врага.
Поль успел вовремя. Если бы он промедлил хотя бы секунду, случилась бы катастрофа. Теперь можно было не спешить.
Он уперся взглядом в стену, на которой в простой деревянной раме висел портрет хозяина дома в форме капрала Иностранного легиона. Справа от портрета, на гвозде, вбитом в кирпичную кладку отопительной печи, висели добротные офицерские сапоги, начищенные до зеркального блеска. Вероятно, трофейные, подумал Поль. Стал бы бывший капрал украшать сортир собственными!
В углу лежала каска, похожая на перевернутый тазик для бритья, – такими пользовались в девятнадцатом столетии постояльцы недорогих гостиниц с удобствами во дворе. Поль отметил про себя, что каска не могла быть применена как часть бритвенных принадлежностей, ибо была пулей или маленьким осколком пробита в двух местах.
Значит, понял Поль, она служит для украшения и каждодневно напоминает ветерану о тех счастливых для него временах, когда вокруг рвалась шрапнель, а он, распялив рот в истошном крике и наложив полные подштанники, в грохоте сражения летел в атаку на неприятеля. Возможно даже, подумал Поль, вид этих предметов активизирует у хозяина деятельность кишечника и способствует полному и правильному его опорожнению.
С наслаждением опроставшись, Поль понял, что попал в солдатский рай, пахнущий свиной кожей, дегтем, свежим навозом и еле теплящейся паровозной топкой. Полю стало так хорошо, что он закрыл глаза и замурлыкал какую-то песенку. Когда подошло время, он рукой нащупал цепочку и что есть силы дернул ее вниз.
(На самом деле Поль опрометчиво дернул висевшую рядом с цепочкой бечевку, которая была привязана к ящику, полному бутылок с вином. Прохладная крышка сливного бачка хозяину дома показалась подходящим местом для хранения там двадцати бутылок красного бургундского урожая 1976 года).
Если бы в этот момент вышеприведенная английская пословица пришла Полю на память, его голова осталась бы в целости и сохранности.
Но Поль проявил непростительное легкомыслие, и деревянный ящик с бутылками с высоты полутора метров обрушился с крышки сливного бачка прямо на голову несчастного раззявы.
Потом Поль рассказывал Самсону, что второго такого стремительного перехода от блаженства к страданиям он не переживет.
Мораль в этой истории отсутствует, подумал Самсон. Если не считать приведенную выше английскую пословицу…
Пожелтевшее от времени биде пробудило в памяти Самсона картинки из той же далекой парижской юности, связанные с визитами проституток. Проституткам очень нравилось, что у него дома, в ванной комнате, есть биде, и они всегда там подмывались. До и после. Подмываясь при открытой двери, девицы любили вести с ним беседы на отвлеченные темы. Например, о еде и выпивке. Но больше о еде. Во времена его молодости проститутки почему-то всегда были голодны.
Вернувшись в комнату, король еще раз огляделся. «Суровый быт», – подумал он.
Нисельсон в своем желании угодить явно переусердствовал.
Самсон посмотрел на свои дорогие чемоданы, стоящие у двери, и вздохнул. Зачем ему чемоданы, набитые галстуками, смокингами, шарфами, сорочками, штиблетами, плащами с белой шелковой подкладкой и прочим барахлом? Зачем ему вещи, которые он, возможно, уже никогда не наденет? Зачем всё это?..
Глава 19
Осенний Париж был прекрасен…
Как далеко его родному Армбургу до этого урбанистического рая, совершенного в своем бессмысленном и нетленном очаровании!
Но, бродя по знакомым местам, Самсон чувствовал, что ожидаемого чуда не случилось.
Париж не тронул его. Самсон оставался холоден, словно в него влили раствор охлажденного аммиака, смешанного с мертвой водой.
Он побывал на Рю де ля Буше. Домик, в котором он когда-то снимал квартиру на втором этаже, был на месте.
Исходил вдоль и поперек Латинский квартал.
Зашел в Сен-Жюльен-ле-Повр, который был возведен триста лет назад как католический храм и затем почему-то – О, пути Господни!.. – ставший православной церковью.
Склонив голову в фальшивом благоговении, застыл на мгновение у алтаря, отделенного от верующих преградой – огромным аляповатым иконостасом.
У распятого Христа постоял минуту. Или две…
Что-то произошла в его душе. Он не знал что…
Впервые в жизни Самсон, до той минуты не веровавший в Бога, в церкви осмелился осенить себя крестным знамением, искренно испросив у Создателя покоя своей измученной душе…
Боялся, что дрогнет рука.
Не хотел обманывать ни себя, ни Бога. Хотя, повторяем, до этого в Него верил не очень-то… Точнее, не верил вовсе.
Рука не дрогнула.
В течение нескольких дней Самсон, не слишком напрягаясь, искал друзей и бывших любовниц.
Не нашел даже следов. Будто этих людей никогда не было на свете.
Латинский квартал переварил их всех без остатка. Равнодушно разжевал вместе с их сомнениями, страхами, ночами без сна, любовью, капризами, надеждами и отправил в свой безразмерный каменный желудок.
