Максим Гуреев - Покоритель орнамента (сборник)
Но стоит ли так опасаться Божественного присутствия?
Разумеется, нет, но при полной уверенности, что это именно Божественное присутствие, а не какое иное. Например, не присутствие началозлобного и лукавого демона, что, виртуозно меняя личины, то выступает в образе кроткого агнца, то примеривает маску глинобородого пастыря, то являет собой аллегорию смиренномудрия.
Такой уверенности, что и понятно, не было. Ее не могло быть в принципе, потому что даром тайнозрения обладали избранные, имевшие возможность говорить: «Я постоянно пребываю под Божественным наблюдением. Постоянно ощущаю на себе Его взгляд, испытывая при этом сладчайшую тревогу, называя себя рабом Божиим».
Меж тем в столовую входили санитары, выстраивались вдоль стен и начинали неритмично хлопать в ладоши. Это означало, что принятие пищи завершено и начинается развод по палатам. Пользуясь кратковременной неразберихой и замешательством, она сгребала непринятые лекарства в карман больничного халата, таилась, хотя прекрасно понимала, что недреманное око, висящее над раздачей, все видело и осуждало ее.
После ужина старик ушел к себе в комнату и включил радио. Перед сном он всегда слушал выпуск «Ленинградских новостей».
В Ленинграде она так и не ожила, ехала сюда именно за этим, тайно надеясь, что изменения все-таки наступят.
Нет, не наступили!
После месяца, проведенного в больнице, все осталось по-прежнему, и ледяная вода Невы сомкнулась над головой, все погрузив в непроглядную темень, населенную ленивыми, неповоротливыми рыбами.
Стала ходить в библиотеку, что располагалась в одном из спальных районов. Утром ждала на остановке автобус и потом долго ехала через весь город к подножию огромного одиннадцатиэтажного панельного здания. Спускалась в читальный зал, заполняла требование-формуляр, куда вносила свою фамилию, имя и отчество, затем следовало название книги, автор и самое главное – шифр, состоявший из непонятной непосвященному комбинации цифр и букв. Казалось, что внутренне она сопротивлялась предстоящему чтению букв-букв, но ничего уже нельзя было изменить.
И вот книгу приносили. Она садилась за стол, включала лампу и начинала читать вслух:
«Он повелел посадить их на коней, на вьючные седла, спиной к голове коня, чтобы смотрели они на запад, в уготованный для них огонь, одежду же их повелел надеть задом наперед, а на головы повелел надеть им заостренные берестяные шлемы, будто бесовские, бунчуки же на шлемах были из мочала, венцы – из соломы вперемешку с сеном, на шлеме была надпись чернилами: „Вот сатанинское войско“. И приказал их водить по городу и всем встречным приказал плевать на них и говорить громко: „Это враги Божии!“ После же повелел сжечь шлемы, бывшие у них на головах. Так поступал он, чтобы устрашить нечестивых, чтобы всем показать зрелище, исполненное ужаса и страха».
Делала пометки в тексте – «заостренные берестяные шлемы», «бунчуки из мочала», «венцы», «враги Божии», «зрелище, исполненное ужаса и страха». Более же находила в подчеркнутом не смысл, но состояние, какую-то лишь ей слышимую музыку, что звучала внутри, но исторгнуть ее из себя не было никакой возможности. И это тяготило, сдавливало грудь, вызывало прерывистое дыхание, сердцебиение вызывало, а также нестерпимый грохот крови внутри головы. Как долго это могло продолжаться? Достаточно долго, чтобы почувствовать страх оттого, что ничего другого, кроме этой чудовищной по своей сути какофонии, больше никогда услышать не придется. Следовательно, музыка так и останется похороненной где-то в глубине, в норе, на одной из станций метро или в яме, выкопанной на заднем дворе.
Впоследствии к этой музыке были написаны слова.
Слова-знаки, слова-символы, слова-объекты.
Вот они: «Изначально могла быть ночь, лишенная света дня, и я, блуждающая в этой тьме, лишенная света дня.
Затем мог быть день, лишенный тайн ночи, белый и прозрачный, и я, находящаяся тут, освещенная солнцем, ослепленная и лишенная тайн ночи.
Третий раз мог быть великий ветер и потрясение земной тверди, и я, ужасающаяся сему.
Четвертый раз могло быть вселенское наводнение, исхождение океанов и морей, безумство рек и озер, неистовство небесной влаги, и я, помышляющая о смерти, лишенная всяческой надежды.
Пятый раз могло быть великое спокойствие всех атмосфер, и материй, и веществ, и я, благодарящая Его за сие.
Шестой раз могла быть засуха и оскудение почв, и я, призывающая ангела-хранителя, кроткая и смиренная, лишенная всякой надежды на спасение.
И наконец, седьмой раз могли раскрыться окна и двери, впустив при этом дыхание всех стихий, и я воскресала, потрясенная увиденным».
Когда всадники Апокалипсиса заканчивали пение, они надевали на головы войлочные шлемы, закуривали, негромко переговаривались между собой, а еще пристально всматривались за горизонт, из которого напоминанием огромного замшелого валуна вырастала Медвежья гора, покрытая, как болячками после ветряной оспы, островками кособокого полярного редколесья.
5.
Да, болячки отсыхают и отваливаются, оставляя после себя небольшие, едва различимые углубления.
Уже много позже, когда я совершал путешествия, то довольно часто встречал такие углубления, доверху наполненные черной болотной водой.
Путешествие первое.
Железнодорожная ветка Обозерская – Вонгуда – Мурманск, проложенная в 1938–1941 годах заключенными Онеглага, тянется до горизонта сквозь топь, мерно покачивающуюся высохшими, заизвестковавшимися стволами.
Сизая, пахнущая креозотом насыпь, – единственный и бесконечный в этой местности каменный бархан, покрывшийся плесенью и заросший прелыми лишаями.
Раньше на протяжении всей трассы на участке Обозерская – Беломорск располагались лагерные пункты. Вернее сказать, это была целая система лагпунктов для зэков, строивших эту железнодорожную ветку. Тут был идеальный расчет: на каждые десять километров дороги – контрольный пункт, а на каждый метр железнодорожного полотна – по одному заключенному с лопатой или киркой. Было известно, что параллельно железнодорожной линии вели и автодорогу, ныне почти полностью заброшенную.
От станции Порог-Вонгуда до Онеги был проложен тупиковый отворот. Тоже, разумеется, заключенными. Вдоль этого отрезка пути лагерные пункты располагались на 11-м километре, на Каменной Горе, в урочище Пивка и в Кировском поселке, напротив гидролизного завода.
Теперь здесь ничего нет, все съедено сыростью, сгнило и ушло в вонючие пузырящиеся болотные недра – няши.
Вот горячий июльский ветер несет шелестящую гарь мертвой сосновой коры, что похожа на рыбью чешую. Под ногами чавкает живая трясина, из глубины которой поднимается удушливый сероводородный смрад.
Гуляет.
Гудит.
Гудят провода, намотанные на керамические пробки изоляции. Комары ли, мошка?
Миновав поворот на грузовой разъезд-тупик Анда-Кирпичная, поезд уходит на северо-запад, к Летнему берегу Онежской губы, на Мурманск и Ворзогоры.
Историю так называемого Ворзогорского восстания 1918 года хранит лишь Лазаревский погост в Онеге, где среди немногих сохранившихся надгробий на себя обращает внимание проржавевшая сварная пирамида с погнутой пятиконечной звездой наверху, покосившаяся, опутанная колючим проволочным кустарником.
Летом 18-го года из-за опасения высадки союзного десанта в Ворзогорах был выставлен пост охраны и наблюдения за береговой линией.
Прибывших из Онеги красноармейцев встретили недружелюбно, никто не хотел пускать их на ночлег. Для наблюдательного же пункта красноармейцы выбрали колокольню ворзогорского Введенского храма, но народ воспротивился этому. Чтобы избежать конфликта и кровопролития, настоятель храма Афанасий Сибирцев отправился в Онегу для выяснения обстоятельств этого дела, но был там арестован. Это известие, что и понятно, было встречено в Ворзогорах с гневом, и местные жители разоружили пост красноармейцев. В стихийно возникшей перестрелке, ставшей, надо полагать, результатом неразберихи и внезапно наступивших сумерек, один красноармеец был убит, а другой ранен в ногу. Вскоре прибывшая из Онеги подмога успокоила ворзогорских бунтовщиков при помощи пулеметов, а раненого бойца немедленно доставили в Онегу, где ему была ампутирована нога.
На следующий день нога, пролежавшая всю ночь в леднике больничного морга, была завернута в красное знамя и с почестями предана земле недалеко от алтарной части Лазаревской церкви. Тогда на траурный митинг собрались немногочисленные красноармейцы, рекрутированные по большей части из фабричных рабочих Шенкурска и Архангельска, а также любопытствующие жители окрестных бараков, числом не более десяти, в массе своей нетрезвые и недовольные новой властью.
Через несколько дней на могиле ноги была поставлена сварная пирамида с пятиконечной звездой наверху.
С Дерягиным мы познакомились во время хождения на Кондостров, что располагался в горловине Онежской губы при выходе в Белое море. Раньше на острове был Никольский скит, приписанный к Соловецкому монастырю, но в 20-х годах скит закрыли и передали его в распоряжение расстрельной команды Соловецкого лагеря особого назначения.
