Евгений Бузни - Жизнь и Любовь (сборник)
– Дядя Гулам, скажите ему, какую большую рыбу мы поймали с Иршадом.
Гулам улыбнулся, тут же забыв о неприятности с опозданием. Ему нравился этот старший сынишка его товарища и, подхватив Али под руки, он поднял его в воздух и снизу вверх проговорил:
– Ид мубарак, Али!
– Ид мубарак! – ответил поспешно Али, опускаясь на сильных руках, и продолжал упрашивать:
– Ну, правда, дядя Гулам. Ведь мы же поймали рыбу?
Гулам Расул посмотрел на подошедшего мальчугана и весело спросил:
– Тебя как зовут, сын аллаха?
– Я Аюб Хан, а не сын аллаха, – насупившись, ответил мальчик.
– Э, да все мы, как говорят, дети аллаха. А рыбу Али и мой сын поймали действительно громадную, это уж точно аллах им помог, если не считать пенджабца, без которого они бы точно её не вытащили.
В это время в ворота потекли люди, совершившие намаз. Тройка разговаривающих отошла в сторону, ожидая старшего Замана и третьего забойщика. Вскоре подошли и они. Обнявшись, сказав друг другу «Ид мубарак!» и бросив по 25 пайс в жестяную коробочку нищего, которая теперь непрестанно звенела от сыпящихся монет, группа из трёх мужчин и двух мальчиков отправилась домой. Мухаммед Заман второй раз деньги не стал бросать нищему, но, проходя мимо, опять подумал, что лицо, повязанное чёрным куском материи, ему напоминает кого-то. Он даже заикнулся было об этом Гуламу, но тот рассмеялся, говоря:
– Тебе ещё на калек обращать внимание. Дал деньги и ладно. Вот прикатит за жертвенным мясом, тогда и рассматривай, если захочешь, а сейчас нужно торопиться.
К середине дня ветер ещё больше усилился и теперь дул уже не порывами, а стабильно в одну сторону к не столь далёкому океану. Растущие на улицах тощие акации угодливо кланялись ветру, изредка даже слегка постанывая. Стройные пальмы с крепкими станами игриво кудрявились и будто готовы были отдать свои платья, широко распуская рукава и швыряя их вослед озорнику. Только солидные деревья пипал, невысокие, но с могучими кронами, спокойно стояли, как бы в раздумье, над суетой сует мира, позволяя лишь мочкам сухих корней, свисающих там и здесь с крепких веток, вытягиваться за ветром, чтобы служить людям флюгерами, указывающими направление муссона.
Ветер сбивал жар палящего солнца, и это можно было легко почувствовать, как только он останавливался хоть на секунду. Тогда казалось, что рядом, совсем близко, отворили железную дверь огнедышащей печи и вот она обдаёт полыхающим пламенем. Впрочем, сорокаградусное пекло ощущалось и с ветром, правда, приезжими с севера людьми, а не местными жителями, которым было просто некогда обращать внимание на жару.
Ид был в самом разгаре. Если утро этого дня заполнялось звуками блеющих коз и баранов, мычащих буйволов и коров, то теперь их почти не было слышно. Зато на улице появлялось всё больше групп веселых мужчин, одетых в нарядные однотонные, но разных расцветок костюмы. Ветер надувал, пытаясь разорвать длинные рубахи-камизы, но тут же сдавался, выскальзывая из длинных до пояса разрезов по бокам, которые для этой цели и делались. Так что ветру оставалось только играть с фалдами, не причиняя вреда и беспокойства ни праздничным костюмам, ни их владельцам. А у тех заботой было лишь раздать бедным куски жертвенного мяса да зайти к друзьям с товарищеской долей.
Икбал Ахмед уже приехал к дому своего маленького друга Али Замана, уложил любимого верблюда в стороне от открытого, огороженного мелким кустарником дворика и, держа в руке целлофановый пакет с куском мяса пожертвованного им животного, направился навстречу выбежавшему из дверей мальчику.
– Дядя Икбал, дядя Икбал, – закричал Али, и в его голосе слышалось столько восторга, что нельзя было не радоваться вместе с ним. – Бабушка разрезала нашу рыбу и достала крючок. Идите, посмотрите на него. И козу папа уже зарезал, только я не видел, – продолжал он, выпаливая все новости сразу. – Мне не позволили смотреть. А рыба какая большущая и холодная. Идите скорей. Но мы ещё не относили мясо нищему.
– Ну, какой ты таратора, – засмеялся бородатый пенджабец. – Зови-ка лучше отца. Пусть несёт мясо. Я как раз только что обогнал калеку с коляской. Вон он выезжает из-за угла. Раз вы ещё не отдали эту долю, то можно дать ему.
Али убежал и через минуту вышел с куском мяса, завёрнутым в целлофановый пакет. Следом за Али появился Мухаммед. Он обрадовался Икбалу, и они поздоровались дружески, как старые друзья, обнявшись, похлопывая друг друга ладонями по спинам. Тем временем мальчик вышел к дороге и остановился возле верблюда в ожидании, пока нищий приблизится, торопливо перебирая деревяшками по асфальту.
Тележка, на которой сидел нищий, была довольно высокой и относительно длинной, так что раскинутые на ней фалды камиза не позволяли понять, поджал ли человек под себя ноги или вообще их не имеет. Однако высокая конструкция тележки заставляла хозяина иметь и деревяшки для отталкивания, укрупнённые таким образом, что они чем-то напоминали ходули, только не для ног, а в этом случае для рук. И нужно сказать, что, несмотря на эти кажущиеся неудобства, тележка, благодаря большим колёсам, передвигалась весьма быстро, не требуя больших усилий.
Мухаммед Заман наблюдал, как сын вытянул руку с пакетом, а нищий, поравнявшись с ним, правую руку положил на колесо, ловко остановив его движение, а левой откинул край одежды и Али положил туда мясо, которое сразу исчезло под накинутым тут же куском материи.
– Ещё и губами шевелит, – пробормотал недовольно Мухаммед.
– Что тебе опять не нравится? – спросил, появляясь сзади Гулам. – Все немые шевелят губами, а иногда даже гукают. Что же этому немому калеке уж и рот раскрыть нельзя? Возвращающийся Али услыхал последние слова и немедленно возразил:
– А он вовсе не немой, этот дядя.
– Как не немой? – удивился Гулам. – Немой. Он всё время молчит.
– Да как же немой, если он только что сказал мне: «Клади сюда мясо, спасибо тебе, мальчик»?
– А тебе не показалось? – спросил Икбал, присев на корточки перед мальчиком. – Или ты, кроме того, что великий рыболов, ещё и шутник великий?
– Да что я своим ушам не должен верить? – возмутился малыш. – Говорил он, тихо, но говорил.
– Правду говорит Али, хмуро заявил Мухаммед, глядя вслед скрывшейся в конце улицы тележке, – он не любит врать. Я так и знал. Нужно давать мясо тем, кого давно знаешь. Что у нас нищих мало? Полно под крепостью. Нет же, нашли проходимца. Кого-то он мне всё-таки напоминает?
– Да брось ты. Может, он и не был немым. Мы видели-то его несколько раз. Не мог говорить, а тут заговорил. И да поможет ему аллах прожить оставшееся время. Не очень приятно без ног носиться по улицам. Пошли лучше в дом. Не знаю, как мясо, а рыба уже точно жарится, мой нос не проведёшь.
После того, как трое мужчин зарезали козу и быстро выполнили основную её разделку, остальные операции по подготовке обеда приняли на себя женщины. Их было пятеро в небольшом дворике, закрытом с трёх сторон высокой каменной стеной, идущей прямо от дома, с деревянной дверью, являющейся чёрным ходом на узкую улочку. Ею пользовались довольно редко и в основном дети, когда играли с мячом и забрасывали его на улицу. Обычно же все ходили через дом. Это был типичный закрытый внутренний дворик, без которого трудно себе представить восточное жилище. Вытоптанный посередине, весьма нечасто заливаемый дождями и тогда лишь с буйно пробивающейся травой, он является надёжным укрытием тайн семейной жизни.
Руководила сложными приготовлениями мать Мухаммеда Наджма – полная крупная женщина с сильными руками и решительным начальственным характером. Она хорошо вписывалась в картину двора, по углам которого на стоиках из сложенных кирпичей стояли три относительно больших металлических чана с широкими горловинами, раздутыми посередине в виде пузырей. Костры под чанами поддерживались постоянно. Эта обязанность лежала на друге Али Иршаде.
Ещё один костёр, у правой стены, предназначался для сковороды, которая, удобно расположившись на более низких кирпичных опорах, теперь шипела и скворчала, выдувая пузыри над маслом из-под долек лука, рядом с большими кусками румянящейся рыбы, которой занималась Разоль, мать Иршада. Худенькая, подвижная женщина, привыкшая к частым уловам сына, она считалась главным специалистом по рыбе и потому сегодня эта задача была поручена ей. Рухлямин, жена Мухаммеда, собиравшаяся в скором времени увеличить семейство, не могла оказывать особо активную помощь. Её усадили в плетёное кресло на невысокой широкой цементной площадке перед двумя дверьми, ведущими в дом и одной в душевую и туалет. Она держала на коленях маленькую Хуму, дочь Разоли, и, воспользовавшись тем, что сон, наконец, сморил и успокоил ребёнка, тоже включилась в общую работу, взявшись за чистку овощей.
Младшие сёстры Мухаммеда Муньямин и Рани, которых он никак не мог выдать замуж, в поисках более подходящих, не требующих больших расходов женихов, тоже занимались обедом. Муньямин следила за варкой мяса и риса, а Рани на кухне в доме жарила чапати и готовила сладости, поминутно прибегая за советами к матери, которая, как настоящий генерал, стояла за столом, вынесенным в центр дворика, раскатывала тесто для самосей, смешивала острые приправы и резала рыбу, мясо и овощи, контролируя работу своих помощников, отдавала распоряжения, совершенно замучив Иршада замечаниями по поводу то не слишком сильного костра в одном месте, то слабого в другом.
