Александр Проханов - Убийство городов
– Россия идет, и ты дрожишь, как последняя погань!
Рябинин видел, как сияют синевой глаза комбата. Как выпрямился он в кресле, выкатил грудь, словно стоял в строю. Брюнет что-то сказал солдатам, и один побежал в соседнее здание, а второй, с забинтованной кистью, подошел к комбату и ударил в лицо. Удар опрокинул комбата вместе с креслом. Ноги его беспомощно дергались в воздухе. На той, где не было бутса, виднелся драный носок.
Солдат поднял с земли кресло, и комбат снова сидел в нем, сутулясь. Из носа текла кровь. Бинт на руке солдата был в крови.
– Теперь комбату генерал Карбышев – самый родной человек, – произнес Артист, который стоял рядом с Рябининым и смотрел в проем.
Солдат вернулся, держа в руке небольшую кастрюлю с ручкой. В другой руке нес пачку соли.
– Слушай, Курков. – Брюнет наклонился к комбату. – Последний раз предлагаю. Сделаем запись, и катись ко всем чертям. Хочешь, в Киев. Хочешь, в Париж. А хочешь, в свою гребаную Москву.
– Сюда Россия придет, и мы тебя в клетке станем показывать, как ублюдка кровавого! – Комбат попытался плюнуть в него, но брюнет увернулся.
– А теперь мы из тебя станем блюдо готовить. Здесь, в кастрюльке, подсолнечное масло из лучших сортов подсолнечника. Мы его слегка вскипятили, и твою лысую башку, твою картошку, по-нашему, по-украински, бульба, слегка помаслим.
Брюнет кивнул солдату. Тот подошел к комбату и вылил ему на голову раскаленное масло. Комбат взревел, забился в кресле. Желтое масло текло по черепу, по лицу, заливалось в бороду, и комбат, оскалясь, ревел, тряс головой, выпучивая побелевшие глаза. Было видно, как лопается на черепе кожа и набухают пузыри.
– А теперь мы бульбу посолим, чтобы вкус был. – Брюнет зачерпнул из пакета горсть соли и высыпал на обожженный череп комбата. Тот замер в беззвучном крике, обмяк в беспамятстве. Голова его в масле, осыпанная солью, свалилась к плечу.
– Комбат! Держись! Я с тобою, комбат! – Артист кричал в щель, просовывал кулак. – Палач, отродье! Горло сломаю!
Брюнет обернулся на крик и что-то сказал солдатам.
Рябинину казалось, что на его голове взбухают волдыри, плоть горит от нестерпимой боли. И он вот-вот потеряет сознание, как комбат. Но кто-то грозный приказывал ему: «Смотри!» И он повиновался этому беспощадному приказу.
Брюнет достал телефон и кому-то приказал:
– Подгоняй танк. Сделаем из картошки пюре! И тряпку, тряпку красную захвати, чтобы с воинскими почестями! – Повернулся к каземату: – Это кто там хотел сломать мне горло? Кто там кричал: «Комбат, я с тобой»? Давайте его тоже под танк!
Солдаты вошли в каземат. Набросились на Артиста. Стали валить, крутить. Заламывали за спину руки, стягивали скотчем. Мотали ленту вокруг ног. Вытащили наружу и кинули посреди двора. Артист извивался, матерился. Его розовый шарф развязался, кокетливый платочек выпал из кармана и цветастым лоскутком розовел на земле.
«Стой и смотри!» – Рябинин слышал это грозное повеление, оставшись в каземате. Дверь оставалась раскрытой, и в конусе света на полу валялась бутса комбата.
Курка отделили от кресла. Скрутили бессильные руки скотчем. Уложили на землю рядом с Артистом.
– Ну, чего ты смотришь? Снимай! – прикрикнул брюнет на оператора. – Такое кино нигде не снимешь!
Оператор переставлял камеру, нацеливал на лежащих. Связанный Артист извивался. Комбат был недвижим. Только вздрагивали ноги с единственным башмаком, и сквозь продранный носок виднелся палец.
Появился человек в джинсах и футболке. Ткань футболки облегала литую грудь, круглились бицепсы, выступал боксерский подбородок. Человек держал под мышкой красный рулон. Брюнет принял рулон, развернул. Батальонное знамя из малинового бархата, с желтым профилем Ленина и вышитой надписью: «За нашу Советскую Родину», колыхалось в руках брюнета.
Рябинин помнил, как малиновое полотнище реяло над головой комбата, когда тот в последнем порыве ринулся навстречу пехоте и несколько уцелевших в бою ополченцев, и с ними Рябинин, устремились за знаменем. Теперь знамя было без древка, с оборванным краем.
– Как говорится, со всеми воинскими почестями. – Брюнет подошел к комбату и широким взмахом, как стелят скатерть на стол, накрыл Курка знаменем. Тело комбата бугрилось под знаменем, торчали ноги с одиноким башмаком, из продранного носка белел палец.
– Давай, запускай! – приказал по телефону брюнет. Раздался рокот танкового двигателя.
Рябинин в ужасе знал, что случится. Не хотел смотреть. Хотел забиться в бетонный угол. Но кто-то незримый, от земли до солнца, беспощадно приказывал: «Стой и смотри!»
Рокот стал приближаться, послышался лязг гусениц. Артист перестал извиваться, лег лицом к небу и запел: «Я возвращаю вам портрет, я о любви вас не молю. В моем письме упрека нет, я вас по-прежнему люблю!» Он пропел: «портрэт», как, должно быть, пел в одесском ресторане, грассируя, с выпуклым «э».
Рябинин увидел в проем, как появился танк – башня, пушка, близкие масленые катки, провисшие гусеницы. Танк остановился. Чуть изменил направление. Нацелился на красное полотнище. Двинулся на лежащих, с хрустом, лязгом кромсая их гусеницами. Рябинин видел, как мелко задрожали ноги комбата, как разорвали скотч и раздвинулись ступни Артиста. Танк прокатил, оставляя липкое страшное месиво бархата, крови, костей.
Рябинин лег на бетонный пол и беззвучно плакал.
Он лежал час или два, без движений, без мыслей. Больше не было жестокого приказа: «Стой и смотри!» Невидимый повелитель добился своего. У Рябинина не оставалось души, памяти, мыслей. Все слиплось в красное мокрое пятно, сквозь которое не виден был мир.
Услышал негромкий стук автомобильного двигателя, крики, команды. Дверь в каземат отворилась, и кто-то крикнул:
– На выход!
Рябинин поднялся, вышел. Посреди двора стоял автобус с решетками на окнах, дорогой джип и небольшой грузовик. Солдаты выводили из тюремного здания людей, загоняли в автобус. Туда же, к автобусу, погнал Рябинина автоматчик. Пересекая двор, Рябинин увидел свежий песок, которым присыпали место недавней казни. В стороне розовел оброненный Артистом платочек.
– Шевелись, ополчение! – Брюнет в белом костюме понукал людей, которых автоматчики загоняли в автобус. Рябинин сел на продавленное сиденье рядом с пожилым, очень худым человеком, чьи глазницы провалились, как у старой лошади. В них мерцали печальные покорные глаза.
– Кто вы такие? – спросил Рябинин соседа.
– Раньше были людьми, – ответил тот и показал костлявые руки, перетянутые на запястьях скотчем. Вокруг Рябинина были изможденные небритые лица, порванные пятнистые куртки. На лицах виднелись синяки и запекшаяся кровь.
– Отмучились, мужики. Приятно было познакомиться, – пытался бодриться скуластый крепыш с большим синяком под глазом. Но ему никто не ответил.
Джип с брюнетом тронулся. За ним покатил автобус. Следом двигался грузовик с автоматчикам.
Проехали какой-то город, небольшой, замусоренный, с памятником солдату-освободителю, уцелевшим с советских времен. Кое-где попадались жители, которые устало и равнодушно провожали джип, грузовик и автобус. Рябинин с тоской подумал, что ни одна живая сострадающая душа не кинет вслед прощальный любящий взгляд. Сосед касался его плечом, плечо вздрагивало на ухабах. И Рябинин вспомнил, как совсем недавно он ехал в грузовике через границу, рядом сидел осетин Мераб, и его плечо вздрагивало на ухабах.
Выкатили за город. Дорога сначала вела мимо бараков, обмотанных рваной фольгой трубопроводов, а потом заструилась среди зеленых холмов с проступавшей известковой породой.
Открылся песчаный карьер, огромная желтая ямина, на дне которой темнели какие-то поломанные механизмы.
Автобус остановился у края карьера. Узников высадили из автобуса. Рябинин заметил, что руки у всех были стиснуты скотчем. И только у него одного руки оставались свободными.
– Давай, становись! – Брюнет подталкивал пленников к откосу, и те испуганно теснились. Боялись оступиться и рухнуть в провал. Автоматчики встали цепью и навели стволы.
– Вы прибыли в Украину по путевке Кремля. – Черные глаза брюнета засверкали, и он стал похож на сладострастного кумира эстрады. – Вы привезли с собой пули для наших стариков, жен и детей. Мы отняли у вас ваши автоматы и пули. Но по одной для каждого из вас оставили. Теперь вы их получите. Цельсь! – Брюнет отступил, и стволы автоматов тускло блеснули.
Рябинин почувствовал, как непрерывное время рассыпалось на множество мелких частиц, и каждая пролетала отдельно. Он проживал свои последние секунды. Огромный, вырезанный из мира брусок отделился и двинулся на него с чудовищным ревом и скоростью. И, видя, как приближается этот жуткий стремительный слиток, Рябинин качнулся и стал падать. Нацеленный на него ствол распушил желтые лепестки. Из них излетела пуля, двинулась к нему, заостренная, окруженная бледным пламенем, буравила воздух, оставляя светящуюся дорожку. Прошла у самого виска и исчезла. А он продолжал паденье в карьер, слыша грохот автоматов, видя, как сверху, догоняя его, валятся люди.
