Наталья Милявская - Быстрее С.
Не просто падает – валится с таким грохотом, что у меня закладывает уши.
А в следующую секунду где-то внутри, в районе солнечного сплетения, вспыхивает сверхновая. Боль протыкает меня, как шампур, и брызжет во все стороны яркими разноцветными искрами. Небо делает кувырок и оказывается у меня под ногами.
39Отчего люди думают, что смерть – костлявая старуха с косой, в рваном саване?
Чушь!
Она вовсе не так выглядит.
Я ее видела.
Сегодня.
Сейчас.
Над краем крыши рождается свет. Он разрастается, плывет маревом в воздухе, густеет на глазах. Он не освещает все вокруг себя – он просто растворяет реальность по краям. Ночь, люди вокруг меня, город где-то внизу – все отступает на второй план, тускнеет, превращается в далекое зыбкое воспоминание.
Время, до этого момента несшееся вприпрыжку, замедляется, застывает, останавливается, теряет власть надо мной. Поглощается светом.
Это не свет от солнца или от лампы. Это не свет как абсолютная белизна. Это не то, что я могу видеть глазами.
Это свет на уровне ощущений.
Он звенит в ушах.
Он оставляет на языке яркий соленый привкус.
Он пробегает дрожью по моим рукам и ногам.
Он скручивает меня, тянет вниз и одновременно тащит вверх.
Свет постепенно концентрируется, сжимается, превращается в ослепительный вытянутый силуэт. Прожигая реальность насквозь, силуэт медленно движется ко мне, течет, словно ртуть.
Она и правда женского пола.
Я не вижу этого, я знаю.
Я видела ее уже много раз до этого. Когда именно? Раньше. Там, откуда она приходит, время не имеет значения.
Она кивает мне, как старой знакомой.
У нее спокойное печальное лицо.
У нее мое лицо.
Всякий раз, приходя за кем-то на эту сторону, она вбирает в себя черты человека, которого ей предстоит увести с собой.
Об этом я тоже знаю. Знала всегда. Просто вспомнила секунду назад.
– Привет! – говорю я ей. – Давно не виделись.
И улыбаюсь.
В светящемся зеркале напротив мое лицо растягивает губы в улыбке.
Ослепительный силуэт дрожит, мерцает, видоизменяется. От него отделяется яркий протуберанец, тянется ко мне, словно рука, пытается дотронуться до запястья.
В следующее мгновение что-то по эту сторону бытия стискивает меня, на секунду возвращая чувствительность в невесомое тело.
– Эй, дыши, давай! – кричит знакомый голос. – Дыши! Ну пожалуйста, давай! Не ленись! Ты задница! Не смей помирать! Они уже едут! Держись! Еще пять минут! Пожалуйста!
Что-то мокрое капает мне на лицо.
– Дождь пошел? – улыбаюсь я.
– Нет… То есть да. Дождь.
В груди пульсирует огромное солнце. Он делает мне больно!
Или это я делаю ему больно?
Я не хочу, чтобы было больно.
Он прижимает меня к себе, шепчет что-то. Я не могу разобрать слов.
Я слышу только, как ветер шумит где-то в вышине.
Я не могу дышать.
Я не хочу дышать.
Она, не отрываясь, смотрит на меня. Она спрашивает меня о чем-то. Я не могу понять, что ей нужно.
Свет обволакивает меня, проникает под кожу, растворяется в крови, растворяет меня в себе.
– Прости, прости, прости! – повторяет Иван.
Небо роняет на меня горячие соленые капли.
ЭПИЛОГ
Солнце здесь такое яркое, что никакие темные очки не помогут!
За то время, пока мы, выйдя из маленького аэропорта, ждали машину, пока тряслись в открытом стареньком джипе, обозревая окрестности, пока шли пешком вдоль пляжа в поисках затерявшегося среди прочих баров нужного нам, со странным названием «A. J. E.», оно, кажется, успело прожечь кожу насквозь. После промозглой мартовской Москвы прожаренный на солнце Северный Гоа кажется просто другой планетой! Здесь все немного нереальное. Слишком яркое. Слишком горячее. Слишком беззаботное.
Наконец сумки брошены возле видавших виды лежаков, Андрей и Паша о чем-то заспорили с нашим водителем-индусом, и между ним и мной остается метров десять горячего песка. Он выбрасывает камешек, который до сих пор держал в руке, преодолевает это расстояние в два счета и подхватывает меня на руки.
– Привет! – хохочет он и кружит меня на песке. Потом, опомнившись, опускает и спрашивает опасливо: – Не больно?
– Не больно! – смеюсь я. – Уже давно не больно.
– Отлично! Ну и бледная же ты! Завтра с утра первым делом – на пляж, загорать! Пить хочешь?
И, не дожидаясь ответа, он уже кричит что-то молодому парню в выцветших шароварах, дремлющему у входа в бар. И тут же появляются легкий плетеный столик, несколько циновок, свежевыжатый сок, холодная газировка, что для здешних мест редкость. Пока Иван, Андрей и Паша весело гогочут, хлопают друг друга по спине, носятся по пляжу и дурачатся, я оглядываю берег, к которому нас прибила судьба. До этого момента изумрудно-голубой океан, белесый песок, непривычно влажный воздух, трепещущие на ветру пальмы, бунгало, рядами выстроившиеся вдоль берега, и вечно улыбающиеся индусы в каком-то тряпье – все это я видела лишь на фотографиях, которые мне присылал Иван. Реальность превосходит все мои самые радужные ожидания.
Невесть откуда появившаяся пегая собака, протрусив по пляжу, усаживается рядом со мной на песок. Она смотрит мне в глаза, потом зевает, потом ее физиономия расплывается в безмятежной улыбке, и животина немедленно укладывается спать в метре от меня.
Про собак он тоже мне писал. Так что я уже знаю, что если эта морда выбрала меня в качестве подружки, отныне она будет следовать за мной по пятам всюду.
И я вдруг понимаю – нет никакой Москвы. Никакой слякоти, никаких пробок, никакого метро, никаких высоток, никаких плащей, зонтов, никаких скачков курса валют и утренних новостей. Есть только вот этот пляж, и пальмы, и океан, и солнце, которое уже начало клониться к закату.
– Сегодня ветрено! – говорит Иван, присаживаясь рядом со мной на циновку. – Несколько дней был полный штиль и пекло просто адски. А вы прилетели – и немного посвежело. Вроде как привет с родины. Здорово! Сейчас принесут креветок. Ты же любишь, я знаю!
Только сейчас понимаю, как сильно я по нему соскучилась!
Я снова и снова разглядываю его дочерна загоревшее лицо, хвост на затылке, светлую курчавую бороду, запястья, перетянутые многочисленными плетеными и кожаными браслетами. Его глаза кажутся еще светлее, чем раньше – серый стал почти небесно-голубым. Светлые брюки, белая футболка и видавшая виды куртка с закатанными рукавами идут ему не меньше, чем костюмы от Армани. Даже смерть не смогла лишить его чувства стиля.
– Знаешь, для покойника ты слишком хорошо выглядишь, – говорю я.
– Ты тоже, – улыбается он. – Разве не тебя я несколько месяцев назад застрелил?
Мы молча смотрим друг на друга – и начинаем хохотать, как идиоты.
Кажется, я не сказала вам самого главного!
Иван Серебров умер. По официальной версии – в результате несчастного случая. Находясь в состоянии алкогольного опьянения, сорвался с крыши во время поездки в Санкт-Петербург. Правда, сообщено это было с опозданием – несколько дней артист считался без вести пропавшим. Разумеется, молва немедленно разнесла другую версию произошедшего – самоубийство на почве… впрочем, на почве чего, газеты так и не решили, так что перемывать кости Ивану посмертно они будут еще долго.
Официальных похорон не было. Согласно воле ушедшего (в прессе неожиданно всплыло недавно написанное завещание артиста, который будто предчувствовал скорый уход), тело его кремировали, а прах увезли в неизвестном направлении друзья Сереброва. Обстоятельства эти наделали не меньше шума, чем сама смерть звезды, так что личность покойного оказалась окутана мистическим шлейфом тайны и недосказанности, что, разумеется, изрядно повысило и без того взлетевшие до небес рейтинги Ивана. Впрочем, в конце года вообще поумирало множество известных людей – по разным причинам. Вот только, в отличие от прочих ушедших в мир иной, Серебров в итоге получил все то, о чем мечтал. Разом.
Он стал главным ньюсмейкером уходящего года – и главным любимчиком страны. Сразу же после известия о смерти прессу залило рекой соболезнований и стенаний. Бывшие коллеги и бывшие недоброжелатели, бывшие продюсеры и бывшие любовницы – все они наперебой рассказывали о том, каким талантливым артистом был Серебров и как много он бы успел, не случись этого нелепого стечения обстоятельств. Кто-то вспоминал, как здорово Иван мог развеселить любую компанию, кто-то рассказывал, что едва не записал с ним дуэт – времени не хватило. И, конечно, у него оказалась просто тьма ну очень близких друзей, которые спешили поделиться своими воспоминаниями.
Разумеется, Иван все-таки получил вожделенную музыкальную премию от Neo TV и посмертный контракт на издание дебютного диска под лейблом «Neo Music». Правда, уже накануне церемонии организаторы придумали для него отдельную награду – «За искренность в искусстве», которую пришлось получать мне. Выпив две порции виски и пробившись (с помощью Андрея) сквозь толпу бывших коллег, я вышла на сцену, получила странную статуэтку в виде серебристой загогулины на тяжеленной подставке и сообщила в микрофон, что Иван жив и в настоящий момент находится в другом, более прекрасном месте. Зал встретил мое заявление шквалом аплодисментов. Я не покривила душой, правда!
