Михаил Веллер - Баллады тюрем и заграниц (сборник)
Чемпионами были «рыжий Мандель» и «большой Пастернак». Том Большой серии «Библиотеки поэта» стихов Пастернака шел за шестьдесят рублей, терракотовый однотомник стихов Мандельштама – за восемьдесят. В магазинах ими не пахло никогда.
Кроме инвалютной «Березки». Там их три рубля цены на обложке пересчитывались по официальному курсу на пять долларов – и стояли между икрой и матрешками. Иностранцы знали: лучший подарок в советский дом – такая книга. Хозяева были счастливы.
…За что ни схватись – все имело свою историю дефицита!
В 1966 «Лениздат» выпустил прекрасный однотомник Ахматовой. Толстый, емкий, рисунок Модильяни на белом супере. Тираж сто тысяч. Пересчитали на складе готовой продукции типографии – семьдесят! Матерились, давали выговора, усиливали охрану. Допечатали тридцать тысяч. Пересчитали. Шестьдесят!
Допечатали сорок, запечатав все двери и окна. Пересчитали. Восемьдесят. Плюнули на скандал, пригласили уголовку, установили наблюдение (видеокамер-то еще не изобрели).
Боже ж мий! Выносят под одеждой отдельные тетради печатного блока, чтобы сшить дома. Переплеты на спине. Блоки под юбкой. Приклеивают пакеты под электрокары. Грузят во вскрытый пустой бензобак фургона. Ночью с чердака спускают мешки книг на веревке во двор.
Вот как любил народ книгу!
Предварительная запись на ковры вошла в анналы. Стояли ночами, записывали очередь на ладони и делали переклички.
Это потом хрустальных ваз у всех стало много. А вначале их не было. А стоили дорого – шикарный подарок.
Если в моду входили сорочки с длинными уголками воротников – в магазинах были только короткие. Если носили короткие – в магазинах предлагались только длинные.
Молодежным дефицитом были джинсы, женским – колготки, мужским – кожаные куртки, дефицитом зажиточных были автомобили, дефицитом пенсионеров – кефир и творог. Нужно было приходить к открытию, к девяти часам, или заводить знакомство с продавщицей.
Экономически мы были дремучи. Преподаваемая экономика была наглой и бессмысленной галиматьей. Мы не понимали элементарного:
Дефицит – это когда денежных знаков больше, чем товаров, а цены фиксированы. Денег можно напечатать для народа сколько угодно. Цены устанавливает государство. И человек, думая, что работает на государство за двести рублей в месяц – работает реально за сто. Потому что еще на сто ему нечего купить. То есть нечего из нужного ему, желаемого. И он кладет деньги «на книжку». То есть отдает обратно в казну на неопределенно-долгий срок.
Оборонка была могучая. Социалка была неплохая. Хорошее образование, хорошая наука. А вот потребительских товаров для народа выпускалось мало. Это значит что? Это значит, что рабочая сила стоила дешевле, чем было написано в зарплатной ведомости. У тебя есть деньги и права на покупки – а купить нечего. Элементарнее и быть ничего не может. (Хотя «бесплатные» блага – реально увеличивают твой доход.)
А кроме того, государственное распределение – могучий рычаг управления, как учил еще товарищ Ленин с первых дней Советской власти. Раздавать – значит управлять: заставлять людей делать то, что нужно раздающему, т.е. государству. И спецраспределители дефицита для правящего класса – обеспечивали послушность и исполнительность советских управленцев: привилегированного слоя!
А плановая экономика неразворотлива. А благосостояние народа финансируется по остаточному принципу. Миллиард на стройку заводища – но сэкономим тысячи на квартирах для работающих. Миллиард на космос – но сэкономим на машинах для народа.
Нет в мире совершенства…
Ты накопил денег на кооперативную квартиру – но не имеешь возможности купить ее: недостаточно долго работаешь на этом предприятии, недостаточно долго прожил в этом городе, да у тебя на метр человеко-жильца квадратного не хватает до нормы включения в кооператив… да у тебя вообще прописки нет, пшел вон… товарищ.
Носков ведь не было! Вот их все и штопали! Вы думали, «гондон штопаный» – это фантазия сквернослова? Это перенос экономической ситуации на товары первой необходимости! Синоним предельной бедности и социальной несостоятельности обвиняемого.
Боги, боги мои. Все надо было «доставать». Ветчину, гречку, коньяк, книжные полки, лак для пола, капусту и трусы, дубленку, запасное колесо. Очередь на железнодорожные билеты была гибридом маслодавильни и мясорубки.
А приличную бумагу для рукописей мне дарили знакомые секретарши. Финскую. Выделенную для директорских приказов.
…И когда я, много лет спустя, захожу в магазин – и вижу в нем все! Свободно! Любое! Мне хочется плакать и жалеть тех, кто не дожил. И уже плевать, что цены бешеные, а водки паленые.
Последнее воспоминание. Картинка из жизни. Позор сердца:
Город Углич. Обувной магазин. День. Пусто. Посредине стоят два молодых негра, по виду студенты из Африки, – и умирают от хохота! Сгибаются пополам и тычут пальцами по сторонам.
Оскорбленные продавщицы молчат поджато.
Над стеллажами вдоль стен – надписи: «Обувь мужская», «Обувь женская», «Обувь детская», «Обувь зимняя», «Обувь летняя». И на всех полках – ряды черных резиновых галош. Больше ничего.
Обуви нет. Провинция. Они прибрали-украсили магазин как могли. В ожидании лучших времен, возможно. А что делать? Дефицит.
ЗАРПЛАТА
Кем бы ты ни работал, ты не мог стать богатым и не мог стать нищим. Практически никому не платили меньше семидесяти рублей, и не платили больше двухсот.
После девятого класса, получив в шестнадцать лет паспорт, я устроился на летних каникулах месяц поработать. Что производила скобяная артель через дорогу, я так и не понял. Артель называлась фабрикой, а я назывался учеником. Подай-принеси-протри-сложи-оттащи. Все, чему я там научился как ученик, это курить и глотать дрянь из горла залпом. Эти умения вызывали наибольшее одобрение коллектива. Мой несовершеннолетний рабочий день уполовинивался до четырех часов. Мне заплатили сорок рублей, десять я оставил себе на мужские расходы, а тридцатник сдержанно внес в семейный бюджет. Это были вполне ощутимые деньги.
Студенческая стипендия была тридцать пять рублей, повышенная – сорок три семьдесят пять. (В институтах пожиже – на двадцать процентов меньше.) Прожить на них было очень трудно, но выжить – можно. Этого могло хватить на пропитание и транспорт в стилистике жесткого минимализма. Но – вообще почти всем помогали родители. Или желательно хоть иногда подрабатывать.
Потом я работал в школе пионервожатым. Чтоб задобрить директора и потом преподавать в старших классах. Я был длинноволосый, бородатый, хипповый и малоуправляемый. Дети меня раздражали. Раздражал пионерский идиотизм, из которого я вырос. Бесили усилия директора сделать меня массовиком-затейником пионерской дружины. За свой позор я получал шестьдесят рублей в месяц, посещая школу не каждый день и ненадолго. Образование для этой работы не требовалось. Нужно было отставание в умственном развитии и беспричинная живость характера.
Как воспитатель группы продленного дня начальной сельской школы я получал девяносто рублей. Пайка вставала у меня в горле. Это был хлеб христианского мученика, назначенного надзирателем. Повышенный ранее до преподавателя старших классов другой школы, я имел сто двадцать – плюс по десятке за проверку тетрадей и классное руководство. И никогда в жизни я больше не тратил столько сил и нервов на каждый заработанный рубль. Рубль аж коробился от пота.
Эти сто – сто двадцать в месяц позволяли снимать комнату, питаться, ходить в кино, выпивать изредка и иногда покупать что-то незначительное типа носков.
…Комбинат железобетонных конструкций, ЖБК‑4 на улице Шкапина в родном Ленинграде. Какой контраст!.. Ноль образования. Покажи паспорт и трудовую. Второй разряд. Завтра к без четверти семь в цех. Двести рублей! Да, вибростол гремел, да, цементом пахло. А вообще не бей лежачего. Восемь часов с перерывом на обед и душем в конце, мыло-полотенце казенные, вышел за проходную и забыл все до завтра.
То есть. Образование и квалификация не имели отношения к заработку. Гегемон, то есть пролетариат, должен был получать свои сто пятьдесят – двести хоть трава не расти.
На четвертом курсе я подрабатывал кочегаром. Не на паровозе, в обычной угольной котельной. Сутки через трое. Утром и вечером накатать десяток тачек угля от бункера до рядом с топкой. Кидаешь пяток лопат раз в полчаса. Температуру воды сверяешь с температурой снаружи по графику. Хочешь уйти на пару часов – нашвыряй побольше и прикрой топку. Хочешь поспать ночь с полуночи до шести – нашвыряй топку под завязку и прикрой поддувало, чтоб тихо тлело. Все! Девяносто пять рублей, ноль образование, ноль квалификация. Против ста каторжных учительских после университета, куда еще надо поступить и надо закончить.
Это была пг’еинтег’еснейшая политика расценок рабсилы. Пролетариат неумственного труда был главным. Теряя статус, он проигрывал в деньгах. Передовой рабочий хорошего разряда мог получать нормальных двести сорок. И учился в вечернем институте, потому что передовой. Получал диплом инженера, становился мастером смены в своем же цехе, имел кучу головной боли за выполнение плана – и получал сто тридцать. Не лезь наверх!
