Михаил Веллер - Баллады тюрем и заграниц (сборник)
«Москва» – 220. «Эрика» – 260. «Тревеллер» – 240. «Оптима» – 250. Я купил в комиссионке на Некрасова старую немецкую «Олимпию» за 160, и она безотказно служила мне двадцать восемь лет.
P.S. А квартплаты за комнату в коммуналке я платил два рубля, а трехкомнатная со светом и телефоном обходилась в месяц в десятку.
ДЕФИЦИТ
К первому сентября школьникам покупали тетради. Ну так их не было.
Тетради по русскому были для первого класса в густую косую вертикальную линейку и четыре горизонтальных на строчку: для высоты заглавных букв, для прописных и для элементов букв половинной высоты. Для второго класса серединно-горизонтальная линейка упразднялась. С четвертого класса тетради были в одну линейку, обозначавшую низ букв в строке. А по арифметике были все в ту же клеточку. Вот этих всех тетрадей и не было.
В первом классе были уроки чистописания. Мы выводили элементы букв: прямые, закругления, волосяные, с нажимом. Перышко желтого сплава (нержавеющая сталь с присадкой латуни) вставлялось в прорезь-зажим жестяного наконечника деревянной ручки («вставочки»). Оно макалось в чернильницу, коричневую пластмассовую «непроливашку». Ну так чернил тоже не было.
Родители договаривались с продавщицей «Культмага» («Культурный магазин», позднее переименованный в «Культ-товары» – канцелярия, книги, игрушки, украшения. Обувь, одежда, мелочи. Еще были «Хозмаг» – мыло-корыта, и «Продмаг» – хлеб-вино-папиросы-макароны). Когда в магазин завозили коробочки чернильных таблеток, продавщица оставляла знакомым. Разводить надо было не таблетку на 200 граммов холодной воды, а на 100 граммов кипятка. Тогда чернила получались не водянисто-фиолетовые, а темные, густые, красивые. Если всыпать щепотку сахарного песка на кончике ножа, чернила темнели еще больше и приобретали дорогой зеленовато-бронзовый отблеск.
А на тетради сдавали деньги в школу. Потом выдавали по две пачки, полста штук каждому по русскому и арифметике. Иногда доставалось не всем. Менялись, одалживали. Кому-то привозили родственники, родители из поездок.
Советская ракета впервые в истории достигла поверхности Венеры! «Улетели наши тетрадки на Венеру!» – комментировали школьники: смесь сарказма с патриотизмом. Гражданская и экономическая зрелость наступала рано.
Авторучки уже появились. Авторучками нам писать запрещалось до пятого класса – чтоб не портили почерк. Разрешали с шестого. Авторучек тоже не было. Надо было ловить в «Культмаге» момент, когда они появились и еще не расхватаны. Лучшие авторучки из доступных нам были китайские. Это было ощутимое приобретение – до двух рублей родительских денег.
Классе в шестом же все пацаны просили у родителей велосипеды. Велосипеды были трех марок: «ГАЗ», «ЗиФ» («Завод имени Фрунзе») и «ПВЗ» («Пензенский велосипедный завод»). Велосипедов тоже не было, хотя почти все пацаны на них ездили. Их завозили в «Культмаг» раз в квартал, и договариваться надо было заранее. Все они были абсолютно одинаковы, двух цветов: черные и синие.
К пятнадцатилетию родительской свадьбы ленинградская бабушка прислала по почте тортик «пралинэ». Естественно, он именовался «шоколадно-вафельный». Он был обложен жато-мятыми газетами в сто слоев, но все равно немного покрошился. Его реставрировали растопленным в чашке пайковым шоколадом. Каждый гость получил по кусочку размером с пол спичечного коробка. Гости были в атасе. Тортиков «пралинэ» никто в Забайкалье не видел.
Также никто, кроме офицеров, не видел мяса. Офицеры получали пятикилограммовый на месяц мясной паек снятыми со стратегического хранения рыбными консервами. Но иногда из тех же закромов НЗ рубили свиные и говяжьи туши, отвисевшие в подземных ледниках свои 10 или 15 лет.
Мясо бывало на рынке, и стоило неподъемных денег.
Ваты не было никогда, но мальчиков это не касалось.
…Москва и Ленинград даже не знали, как живет остальная страна. Областной центр не знал, как живут районы. Райцентр не знал, как живут поселки и станции. Деревня и Москва были далеки друг от друга, как телогрейка от Парижа. Снабжение деревни стояло на следующей ступени после каменного века. В Москве была икра, в деревне не было хлеба – раз в три дня из «Автолавки».
Когда я попросил гантели, они были доставлены два месяца спустя с оказией из Читы. В облцентре они не то чтобы были, но бывали.
…По сравнению с этим такой областной город, как, скажем, Могилев, уже потрясал изобилием. Было не все, но претензия дефицита поднималась.
Все мужчины ходили в туфлях. Черных. Кожаных. Из заменителя еще не научились делать. Туфлей не было. На ногах были, а в магазинах нет. Надо было ловить момент. Спрашивать у продавщиц. Интересоваться у знакомых. Объезжать магазины города. Вдруг появлялись хорошие чехословацкие. Красивые, добротные, престижные. Но дорогие. Тридцать – тридцать пять рублей. Только на выход, и только для состоятельных мужчин. На каждый день искали рублей по пятнадцать – двадцать. Туфли носили год. Зима-весна-лето-осень. Другой обуви у нормального человека не было. Через год эта единственная пара разваливалась. Начиналась следующая покупка.
Ценнейшим приобретением было знакомство с директором промтоварной базы. Он клевал только на врачей, кассиров, автослесарей. Все лучшее покупалось по знакомству прямо с базы. Бартер: обмен услугами, то бишь должностным ресурсом.
Вся молодежь ходила в светлых коротких плащах. Выше колена. Перетянуты поясом. Хлопчатобумажные, без подкладки, желательно с пелеринкой. Бледно-серо-бежеватые. Очень красиво. Плащей таких не было нигде и никогда. Мне отец купил через два месяца с областной промбазы. Где брали остальные – информацией не делились.
В безумной моде были ондатровые шапки. Очень мягкий, теплый, красивый мех. Их продавали только партноменклатуре в спецраспределителях. В них ходили звезды спорта и эстрады, начальники и фарцовщики. Ондатровую шапку купил мне ленинградский дед. Поздно вечером он возвращался из метро под аркадой Гостиного Двора. Поддатый мужчина пропивал новую ондатру за четвертак. Она стоила восемьдесят, но только для имеющих доступ. У деда было с собой двадцать пять рублей. Он прислал мне эту шапку в подарок на семнадцатилетие. Такой не было больше ни у кого в школе. Я носил эту шапку пятнадцать лет.
С переездом в Ленинград амбиции росли, но смысл дефицита не менялся. Кому суп жидок, кому жид мелок.
Коробка шоколадных конфет была одним из чудес советского быта. У всех есть, но нигде не продается. Я не видел ее в магазинах. Коробки покупали в ресторанах. А также из подсобок, с черного хода, с баз и складов. Ее можно было купить иногда в вагоне-ресторане скорого поезда. Везде с наценкой. Когда я научился внаглую проходить в «Европейскую», симулируя музыканта филармонии напротив, я покупал коробки конфет в подарок наверху, у «Крыши», за барной стойкой, заказав выпивку и, опять же, изображая музыканта. КГБ пас «Европу» плотно, за несанкционированный проход в интуристовскую гостиницу можно было огрести неприятностей.
Бананы, такое впечатление, продавались раз в год, и всегда в августе. Словно приходил банановоз-стотысячник по ежегодному контракту с обезьянами. Бананы были деликатесом. Рупь сорок за кило. Мы знали, что в Африке это пища бедняков, посмеивались над собой и все равно в глубине души не верили, что негры в Африке жрут бананы вместо хлеба и картошки. Несколько дней они продавались со всех лотков, и ко всем лоткам не прекращались очереди.
Очереди стояли в рестораны, в кафе, особенно в пивбары. Заведений было мало, а желающих много. Час в очереди, два в очереди – это было нормально. Богатые завсегдатаи наводили знакомство со швейцаром и совали в лапу. Простые люди униженно ждали, пропуская ценных клиентов.
Черт его знает… и все это было н о р м а л ь н о!
Нормально, что раз в год перед Новым Годом «выкидывали» апельсины или мандарины, и толпы терлись и сопели. Нормально, что за месяц до Нового Года невозможно было найти шампанское. Нормально, что за дешевым портвейном выстраивалась очередь, пока ценный продукт не кончался.
Однажды мы, четверо друзей из одной комнаты общаги, договорились в день стипендии, что тот, кому удастся достать нормальную выпивку, возьмет на всех, и ему отдадут деньги.
И в «Генеральском» я налетел на очередь за «Рымникским». Было такое неплохое «портвейное» вино в поллитровых пузатых бутылочках. Не то болгарское, не то румынское, – где там кого бил Суворов под этим Рымником?
Я радостно забил в портфель шесть бутылок по полтора рубля и полетел с таким счастьем в общагу. Друг Нюк встретил меня с непонятным выражением и открыл шкафчик. Там стоял рядок из шести бутылок «Рымникского». Он купил их на Первой линии.
В дверь вошел лукаво-счастливый Жека и выставил шесть бутылок «Рымникского». Наш хохот его не обидел, но озадачил страшно.
Последние шесть притаранил Костя, и в него тыкали пальцем, извиваясь на койках. Костя оскорбился, матерился, бил себя по голове.
