Елена Сазанович - Солдаты последней войны
– Да, если ты к Котику, – нарушил неловкое молчание Павел, – то он с моей женой (последнее было сказано нарочито подчеркнуто) отлучились. Сам понимаешь перед отъездом еще уйма дел.
Перед отъездом… Вот оно что. Мое сердце бешено колотилось. Но я продолжал упорно держать паузу.
– Или ты не в курсе? Мы сегодня ночью уезжаем. Так сказать – подальше от тонущего корабля. И поближе к Эдему.
У меня наконец-то прорезался голос.
– Иногда корабль перестает тонуть, как только его покидают крысы, – не преминул я упомянуть мудрого Лешика Кумора. Павел резко повернулся ко мне. Его глаза сузились.
– Мелко… Мелко мстишь, братец. И если бы у меня было не все так хорошо и гладко, я бы обиделся и попросту тебя вышвырнул вон. Но я не имею привычки бить лежачего.
– Неужели у тебя все так гладко?
– Та-ак… Намек понят.
Павел захлопнул очередной чемодан и уселся в кресло. Мне было бы гораздо легче, если бы он меня ударил. Но он этого делать не собирался. Напротив он чересчур вежливо предложил мне «Кемел» и улыбнулся. Кажется, у таких не приняты драки из-за женщин. Они предпочитают цивилизованные разборки. Не забывая упомянуть в своих интервью, что сохраняют премилые отношения с бывшими женами и их любовниками. Хотя я всегда подозревал, что они просто избегают прямого удара и предпочитают при случае всадить нож в спину. Из-за угла.
– Кстати, Майя мне все рассказала, – мимоходом заметил он.
– Она – благородная женщина, – усмехнулся я.
Интересно, что она могла рассказать такому напыщенному индюку? Может быть, бухнулась ему в ноги и покаялась во всех смертных грехах?
– И я, к твоему сведению, ее простил.
– Ты еще благороднее, чем можно подумать, – я глубоко затянулся сигаретой. Своей сигаретой. На больший протест меня пока не хватало.
– Зря ты иронизируешь, Кирилл.
О, мы уже почти друзья!
– Я поначалу не понял, кто тот счастливец, если любовь к Майе вообще можно назвать счастьем. Но сопоставив все факты… Ну, в кого, как не в тебя, она могла влюбиться? Мой совершеннейший антипод. Хотя… Если честно, ты мне даже нравишься.
Ну, еще не хватало, чтобы он бросился мне на шею и расцеловал от избытка дружеских чувств. Подобная цивилизованность выходила за все рамки. У меня чесались руки пару раз хорошенько его стукнуть. Но повода, увы, не находилось. Правила игры задавал он, поскольку изначально был прав.
– Нет, я серьезно, – любезничал Павел, который все больше напоминал Редиску. – Ты действительно мне нравишься. Ты напоминаешь меня в прошлом. А Майя всегда цеплялась за прошлое.
– А я думал – мы с тобой ровесники.
– Конечно, – рассмеялся Павел, обнажив безукоризненно белые зубы. Интересно, во сколько они ему обошлись? – Но я действительно не думаю, что в прошлом мы чем-то отличались. Та же музыкальная школа, та же тяга к бессмысленным приключениям…
– Да музыкальная школа, – продолжил я. – Тогда это считалось правилом хорошего тона. И не только у интеллигенции. Практически, дворянское образование. Только, в отличии от последнего, – доступное каждому. Не в дворцах, конечно, а в стандартных «коробках», но все же – каждому… Да, все учились музыке, писали стихи, рисовали и фотографировали. Скажи, ты знаешь кого-то, кто сегодня пишет стихи?
– А кто тебе сказал, что таких должно быть много? – вопросом на вопрос ответил Павел. И, ехидно прищурившись, посмотрел на меня. – Музыкантов и поэтов должны быть единицы. Остальные должны просто учиться жить.
– Вернее, выживать, – поправил я его.
– Пусть так. Уметь выживать – уже немало… Но я, действительно, был похож на тебя. Но в отличии от тебя не цепляюсь за прошлое. А довольствуюсь настоящим… Такие же, как ты, просто остановились в своем развитии. Притормозили на каком-то этапе. И то ли из-за упрямства, то ли еще почему-то ничего не делаете, даже не пытаетесь. Ни шагу вперед.
– Я думал, что развитие – нечто больше, чем материальное благополучие. И потом, кто тебе сказал, что вы движетесь не в обратную сторону?
– Это подсказывает всего лишь опыт мировой цивилизации. В отличие от тебя я кое-где побывал и знаю реальное положение дел… Ну, хорошо, не будем брать Америку, подозреваю, она у тебя не в почете. Но вот недавно я имел счастье посетить нейтральную Швецию, присутствовал на одном приеме. Знаешь, какие беседы они ведут после пары рюмок? До сих пор с раздражением вспоминают, как Петр Первый побил их под Полтавой! Представляешь! После Полтавской битвы у них ничего значительного не произошло! Вот истинная цивилизация! Сколько поколений сменилось. Они жили, рожали детей, работали, любили, умирали, строили города, и изобретали. Но практически их последний исторический стресс – Полтава. Почти три века назад! Разве не прекрасно?! Три века – как один год! Когда у нас один год – как три века… Какая – в таком случае – страна более богатая и развитая?
– Наша, конечно, – уверенно заключил я. – Конечно, наша. Думаю, что тебе хватит пальцев двух рук, чтобы пересчитать всех их великих и известных всему миру людей… Но, впрочем, это бессмысленный спор. У нас с тобой разные и истории, и культуры, впрочем, как правильно заметил один мой товарищ, и разные Родины. Хотя подозреваю, ты вообще живешь без таковой. Вот поэтому ты сматываешься отсюда, а я остаюсь. Лешик Кумов все-таки прав – корабль перестает тонуть только в одном случае.
И я решительным шагом направился к выходу. И на пороге столкнулся с Майей. Она даже вскрикнула от неожиданности.
– Ты, – пролепетала она. – Ты…
Она стояла передо мной, такая растерянная и беспомощная, полностью принадлежавшая мне, что все сомнения вдребезги разбились прямо на пороге. Едва она появилась. Котик, которого она держала за руку вырвался и, не поздоровавшись, выбежал на улицу. Похоже, он на меня очень разозлился. Впрочем, было за что. Павел тут же отвел меня в сторону.
– Кирилл, и все же подумай. С тонущего корабля не всегда бегут из-за трусости. Иногда и за помощью… Подумай. Ты ничего не сможешь ей дать. Я тоже ничего не смог ей дать. Но в отличие от тебя я могу ей помочь. Что гораздо важнее.
Сказал и ушел в другую комнату. Но я не придал никакого значения его словам. В этот миг мне хотелось лишь одного. Схватить Майю в охапку и унести прочь из этого дома, где она никогда не была счастливой. И не могла быть. Мне казалось, что счастье мог дать ей только я. И я уже придумывал красивые фразы и веские доводы, чтобы убедить ее остаться со мной. Но ничего путного, как часто бывает в решающие моменты, придумать не мог.
А Майя неожиданно просто сказала.
– Как ты решишь – так и будет.
Как я решу… Действительно, как все просто. Тем более я давно все решил. Но только после этих обычных слов я вдруг ясно осознал, какая ответственность взваливается на мои плечи. А я давно уже не решал за других и, наверное, разучился это делать. Мое одиночество приучило отвечать лишь за себя. Поэтому, глядя в раскосые глаза Майи, в которых застыл и вопрос, и просьба о помощи, я вдруг наконец-то отчетливо понял последние слова Павла… За нас уже давно все решила судьба.
– Ты должна уехать, Майя. И как бы мне не было больно… Ты должна уехать, девочка моя, – твердо сказал я. – Это единственно правильное решение. Выбора нет.
Она вздрогнула и слегка от меня отшатнулась.
– Единственное, – прошептала она. – Решение не бывает единственным. Только – окончательным. Как диагноз.
– Иногда бывает. И ты сама знаешь. К тому же… Когда все наладится, ты всегда можешь вернуться.
– Зачем ты врешь?! Зачем?! Ты же знаешь, я никогда не вернусь!
Я крепко прижал ее к своей груди. Я это знал, но что еще мог сказать.
– Только там… Поверь мне, только там тебе смогут помочь.
– О Боже! Откуда тебе знать?! Это никому не дано знать! И почему ты решил, что помощь – обязательно в медикаментах и капельницах?!
К сожалению, я не мог предложить ей и этого. Я ей вообще ничего не мог предложить. Кроме любви.
– Уходи, Кирилл, я все поняла. Ты просто меня не любишь.
– Я не знаю… Пусть будет так.
Я слишком сильно ее любил и понимал, что такое расставание лучше всего. Так легче пережить утрату и боль. Я не хотел оставлять ей шанса, как когда-то мне его оставила моя бывшая жена Лерка. И хотя мне было тошно от своего благородства, я решительным шагом направился к выходу, ни разу не обернувшись. И осторожно прикрыл за собой дверь. Оставив Майю в холодном и равнодушном мире, который мог дать ей все. Может быть, даже саму жизнь. Кроме самого простого – любви.
Во дворе я заметил Котика. Он кормил своего нахального пса.
– Котик, – я осторожно позвал мальчика.
Сталлоне грозно зарычал, но вновь вцепился клыками в кость, которая была для него все же реальнее меня.
– Котик!
Мальчик исподлобья взглянул на меня и вновь сделал вид, что занят этим чудовищем.
– Пожалуйста, подойди на минутку.
Он нехотя поднялся с коленок и, опустив голову, приблизился ко мне. Я понятия не имел, что ему сказать и как оправдаться, если кругом был виноват сам.
