Николай Климонтович - Парадокс о европейце (сборник)
– Куда ты меня везешь? – спросил, наконец, Иозеф.
– Да к американам, – откликнулся Данила. – Считай, уж подъехали.
Действительно, вскоре стали видны окраинные дома немаленького, наверное, поселка.
– Откуда ж здесь американцы?
– А всегда жили. Хороший у них корабль (13). Сами смирные, работящие, в Христа веруют. Но по-своему. Штунды называются (14).
Они ехали уже по улице поселка. В правильно поставленных и аккуратно построенных домиках можно было безошибочно признать не южной нашей бесшабашности кучное поселение, но – прибежище немецких колонистов.
– Милая моя Нина. Начал писать это письмо еще в Асканія-Нова, где приняли меня, можно сказать, радушно. Но телеграфа там нет, и я не смог тебе сообщить, что добрался благополучно. Надеюсь, денег тебе пока хватит. При первой возможности вышлю тебе еще переводом, но боюсь, что ты их не получишь достаточно быстро. Как ты и хотела, я предпринял некоторые шаги, чтобы нам перебраться все-таки в Москву. А именно: написал своему товарищу по Канаде Влад. Дмитр. Бонч-Бруевичу, правителю дел Совнаркома (15) и просил его принять участие, однако, письмо может не дойти. (Между прочим, он был завед. книжн. складом «Знания» в Петрограде и знает твои книжки, п. ч. он был моим представителем.) Хотел бы сказать тебе очень много, моя любимая, – ты ведь знаешь, что я живу только вами двоими и для вас, – но что говорить в письме? Денно и нощно рвусь назад, но возвращение откладывается. Поскольку в заповеднике работы не оказалось, то работу я себе нашел другую, у немецких колонистов. Мне предложили заведовать кооперативом, точнее быть чем-то вроде министра внешних сношений, а заодно консультантом по кооперации. Эту работу я, вероятно, возьму. Каков мой Юрик? Нежно целую и тебя и его. Твой JM.
Содержался в этом торопливом, с сокращениями слов, послании и постскриптум. Звучал он так:
– Как сказано в «Прологе» Фауста:
Furwahr, er dient Euch auf bescndre Weise!
Nicht irdisch ist des Toren Trank noch Speist!
Ihn treibt die Carung in die Ferne…[19]
С лидером штундистов Иозеф познакомился сразу по прибытии.
Данила ссадил его с телеги прямо возле канцелярии, где обок крыльца лежал сам по себе, без охраны, штабель толстых сухих бревен, редкое богатство в степи. Глава общины – кормчий, сказал бы хлыст Данила, – неплохо говорил по-русски. Тогда как прочие члены его общины предпочитали довольно причудливый немецкий – с сильным южнорусским гэ: Иозеф не сразу выучился их понимать. Глава носил замечательное имя – Фридрих Маркс. И выглядел он особенно, шиком наряда подозрительно походя на какого-нибудь махновца: хромовые сапоги с калошами, скрипучая комиссарская коричневая кожанка, галифе и полосатый шарф, обмотанный вокруг шеи.
Иозеф после побега из заповедника сделался тревожен и тороплив. Его вдруг обуяла мысль – совершенно естественная для его возраста, – что можно не успеть. Собственно, если б его спросили, зачем он так торопится и куда собирается успеть, он затруднился бы ответить определенно. Единственно, что он знал наверняка, что хотел бы опять получить немного покоя для занятий литературными трудами. Теперь же его мыслью было воплотить на практике свои теоретические разыскания в области сельскохозяйственной кооперации, причем как можно быстрее. Поэтому после короткого приветствия без лишних объяснений он заявил этому самому Марксу:
– На базе вашей колонии можно бы организовать процветающую передовую общину на кооперативной основе. Ваши степи ничем не хуже австралийских…
Фридрих посмотрел на него с удивлением:
– Так вы австралиец?
– Нет, я американец.
– Ну, да, – пробормотал немец. По-видимому, он имел дело с сумасшедшим: за эти годы многие повредились умом. Либо – второй вариант – с инкогнито, специально присланным из самого центра чем-то вроде большевистского комиссара: с волостным начальством у Маркса были налажены понятные и надежные отношения, они шпионить не стали бы. Так или иначе, но появление этого нежданного американца сулило ему еще одну головную боль.
Если бы Нина получила письмо мужа с цитатой из Гете вовремя, то скорее не успокоилась, а взволновалась бы. Но Иозеф обогнал медленную почту – он сам явился в Харьков за посевными семенами пшеницы, которых у колонистов не было и достать было негде. Одними же овцами прожить община не могла – обменять шерсть на хлеб было не у кого и не на что. Не говоря уж о том, что жить община стремилась натуральным хозяйством, вступая в торговые – точнее, обменные – отношения с окрестными крестьянами и местными хуторянами лишь в случае острой нужды.
Иозеф воспользовался все той же старой бумагой Раковского, чудом у него сохранившейся. Самого Христо на Украине давно не было: он, побыв послом в Англии, был тогда полпредом в Париже. Но подписанный им мандат продолжал работать, и семена Иозеф достал (17). И в целости доставил все три мешка – впрочем, с ним были посланы еще двое колонистов…
Этот его подвиг высоко оценили оголодавшие штундисты, и Фридриху Марксу пришлось считаться с тотчас завоеванным в общине авторитетом Иозефа. Ему предложено было даже место кассира, держателя общинных денег, но тот сказал: я Иозеф, а не Иуда. Евангелие штундисты знали, и его поняли (18).
Иозеф пробыл с Ниной только три дня, но успел развлечь жену, пригласив ее в синема.
Сам Иозеф терпеть не мог кино. В Америке в его годы показывали по вечерам прямо под открытым небом на вывешенных простынях жуткие комедии. Американцы хохотали, держась за бока. Что ж, надо было обладать воистину англо-саксонским чувством юмора, чтобы хоть улыбнуться от всех этих тумаков и пинков под зад.
Однако советская лента показалась ему забавной. Прежде всего тем, что была вполне близка ему по теме. В картине речь шла о том, как в начале двадцатых некий деятель общества молодых христиан, возможно, подразумевались мормонские миссионеры, по говорящей фамилии Вэст прибывает в Москву. С неясными целями и намерениями. Дальше дело крутится вокруг его чемодана, который украли у недотепы беспризорники. В дело вмешивается народная милиция. В финале некий милицейский чин показывает американскому идиоту обновленную революционным строительством Москву…
Когда они выходили из зала, Иозеф вдруг засмеялся. Нина встревоженно тронула его за руку.
– Знаешь, – сказал Иозеф, – я подумал, уж не про меня ли эта фильма?
Впрочем, поход в кино оказался познавателен. Нина рассказала мужу про фабрику Ханжонкова, восхищалась Иваном Мозжухиным с его безумными белыми глазами и настаивала на приоритете в Европе русского кино: до того Иозеф по своей иностранной наивности полагал, что во всей этой гадости повинны одни французы. Ну, и американский англичанин еврей Чаплин, сделавшийся чуть не коммунистом – и все из одной голливудской моды. Это опасное фрондерство принесло ему популярность в Европе, где и без него было кому куражиться на экране и раздавать подзатыльники…
Поездка в Харьков оказалась плодотворна и еще в одном отношении. По возвращении в коммуну через какое-то время Иозеф узнал радостную весть: у Нины, кажется, опять должен был быть ребенок.
Община оказалась устроена не совсем идеально, не по теории, не по чеканной кабинетной формуле образцовой коммуны. Земля была, конечно, в общем пользовании, но произведенный продукт и скот были общими лишь отчасти. Мелкая живность оставалась по частным дворам. Общественными были лошади, к ним приставлены были два выборных конюха. И овчарни – овец пасли выборные же пастухи. Выборы утверждал совет, который собирался по звону толстого железного бруса, висевшего в воротах конюшни. Ни о каких совместных трапезах под чтение цитат из замечательных сочинений их земляка, выходца из еврейского местечка в Херсонской черте оседлости, Льва Троцкого, что практиковалось в соседней общине, как и о коллективном воспитании детей здесь, конечно же, никто никогда не помышлял.
– Кооператив – это хорошо, нам подходит. А так – мы, ежели что, всей общиной и в партию вступить можем, наша вера позволяет, – объяснял Фридрих Маркс. Говорил он с издевкой или это показалось Иозефу. – Будет хорошая ячейка. Вот только уж, пожалуйста, по праздникам кто-то из наших непременно на православных службах бывать будет, мы молиться хорошо умеем. Пасху так и так справляем, по всем календарям… (19).
Все это Маркс говорил на всякий случай: он еще не разобрался, какой веры потребует от него комиссар: партийной или православной.
Свободного дома в поселке не оказалось. Зато контора двух этажей – с четырьмя белыми колоннами и многими слепыми окнами, бывший барский дом – крашенная буро-бордовой краской, была просторна. Председатель коммуны Маркс использовал только одну комнату в первом этаже – для приема заявлений. А все остальные предложил Иозефу – на выбор. Иозеф выбрал ту, что так же, как и канцелярия, смотрела на улицу, вообразил, что с таким видом ему будет легче вникать в подробности поселковой жизни. Другая, задняя комната, смотрела в степь. На уже побуревшие на солнце – под стать самому зданию – старые обветренные курганы.
