Вадим Ярмолинец - Кроме пейзажа. Американские рассказы (сборник)
Первую в своей жизни большую дату – столетие – друзья решили отметить в «Бальтазаре». В качестве подарка Паша приобрел другу двойной виниловый альбом Элтона Джона «Прощай, дорога из желтого кирпича». Он купил его за пятнадцать баксов в «Академии» на Ист 12-й, но тут была важна не цена, а ценность в контексте личного опыта – юношеских забегов с препятствиями от милиции и дружинников, охранявших чистоту советской культуры. Сколько стоил тогда такой двойник на тенистой аллейке приморского парка им. Т. Г. Шевченко, где собирались местные дискоболы? Рублей восемьдесят или что-то в этом роде. Что равнялось без малого месячной зарплате многих. Обложка у найденного в «Академии» альбома была как новая, хотя винил в тихих местах уже потрескивал. А что вы хотите от альбома, выпущенного три с лишним десятка лет назад! Вторым подарком был сюжет, родившийся совершенно неожиданно и обещавший хорошо прозвучать за праздничным ужином. Рассказ должен был не только повеселить слушателей, но и ответить на вопрос, почему Паша пришел один. Что до Мити, то он пригласил молодую редакторшу, работавшую с переводом его статьи для московского журнала по структурной лингвистике («Сравнительный анализ коллоквиализмов в творчестве Исаака Бабеля и Семена Юшкевича») – 23-летнюю Вику Светлову. Викулю. Фамилия необыкновенно шла ей. Светловолосая, с лучистыми глазами девочка из Барнаула окончила на родине филологическое отделение местного университета, приехала в Нью-Йорк по студенческой визе и хотела здесь остаться. Остаться она могла единственным способом.
– A-а ч-чем ты говоришь! – отмахивался Митя от Паши. – Что я буду с ней делать, мне понятно, но что она будет делать со мной? Скажем, еще через пять лет? А через десять?
– Пока она не получит гражданство, а на это уйдет как раз лет десять, решение этого вопроса будет ее заботой, – отвечал Паша. – А когда она его получит, тебя это уже волновать не будет. Я не прав?
– Конечно! – соглашался Митя. – Тогда меня уже будет волновать, как отбиться от ее претензий на квартиру.
У Мити была кооперативная квартира с одной спальней в роскошном доме довоенной постройки, с высокими потолками и окнами, выходящими на Проспект-парк – самый большой в Бруклине – с озерами, ажурными беседками, мостиками над подземными переходами и поэтическими аллеями. Он был спланирован тем же Калвером Во, что и Центральный парк на Манхэттене.
– Слушай, – многозначительно поднимал брови Паша, – телятина – дороже говядины!
– Кто спорит? – соглашался Митя, который, во время работы с Викулей не раз ловил себя на том, что не без волнения рассматривает силуэт груди под легкой блузкой с цветочным узором или нежный глянец розовых губ.
После работы он приглашал ее в кафе, где брал себе бокал белого бордо, а ей – чашку травяного чая с крем-брюле. Она ела с нескрываемым удовольствием, очень по-детски, а он потом долго ворочался в прохладных простынях, пытаясь использовать воспоминание о ее внешности или голосе с еще не изжитой русской интонацией в качестве сладкой снотворной микстуры. Но, как во всякой микстуре, за сладостью скрывалась горечь, а именно мысль о том, что его 23-летняя помощница совсем не должна ночи напролет править чужие рукописи, особенно в Нью-Йорке, который, как известно, никогда не спит.
Пока Митя неторопливо переводил время в обществе юной редакторши, в поле зрения его друга Паши возникла 25-летняя Рокси. За именем, уместным в фильме о дыбоволосых подростках 80-х, неожиданно открывалось поэтичное, как украинская мова, имя Роксолана. Рокси была из Ужгорода. Она тоже окончила университет, выиграла в лотерею гринкарту и прилетела в Америку в поисках той жизни, которую видела в кино – с лазурным океаном, белыми яхтами, сияющими на солнце стеклянными башнями, автомашинами, дискотеками, огнями и страстями, которые для ее тихого Ужгорода были так же нетипичны, как жизнь для Марса. В Нью-Йорке она нашла место диспечтера в компании по установке и эксплуатации систем электронной защиты. Компания, квартировавшая в промышленном квартале Флашинга, рекламировала свои услуги через бюро, где служил Паша. Он выделил Рокси из мутной офисной популяции, только переступив порог заказчиков. У нее были чудесные карие глаза, распущенные по плечам черные волосы и готовность улыбаться широко, не скрывая радости, а радость загоралась в ней поминутно, как электрическая гирлянда на рождественской елке. Он ждал возможности пригласить ее куда-то, а она эту возможность предоставила ему сама. Он набирал воду у автомата, а она, внезапно появившись возле него, спросила:
– Паша, вы же здесь так давно живете, у вас нет знакомого художника?
– Ты хочешь научиться рисовать?
– Да-а! Так у вас есть? Познако-омьте! Я хочу учиться!
У него были знакомые художники.
– Слушай, художники – опасные люди, – сказал он. – С девушек они берут только один вид платы.
– Ну и что?! – воскликнула она. – Если он отдает тебе самое ценное – свое мастерство, то ты тоже должна отдать ему что-то значительное, правильно я говорю?
– Может быть, – уклончиво ответил Паша, чувствуя оживление в брюках.
– Так познакомите?
– Что ты делаешь сегодня вечером?
– А мы идем прямо сегодня?! – просияла она.
По дороге в мастерскую Сени Черновицкого, жившего в артистическом Вильямсбурге, она не переставая рассказывала, что хочет учиться рисовать и играть на гитаре, но больше всего, больше-пребольше всего на свете, она хочет велосипед с ножным тормозом.
– Вы понимаете, как это? – спрашивала она. – Это как в старину! Ты поворачиваешь педали назад, и он тормозит. Это такой класс, вы себе не представляете!
Они шли от остановки сабвея к мастерской Черновицкого по многолюдной Бедфорд-авеню, и она не пропустила ни одного из стоявших у пиццерий велосипедов рассыльных, чтобы не покрутить педали. Отходя от очередного, она говорила с гримаской:
– Нет, это не то!
А он наслаждался теплым весенним вечером, толчеей на тротуарах, публикой в открытых ресторанах, даже едой на столах. Двигаясь мимо них, он отмечал опытным взглядом: мидии в зеленом соусе, бургер с горгонзолой, греческий салат. Трудно сказать, что присутствие Рокси что-либо добавляло к его состоянию. Его переполняло ощущение причастности к месту, где каждый поворачивался к нему с дружелюбным интересом и готовностью вступить в разговор или отношения, пусть хоть на вечер. Таким было свойство города, в котором он растворял себя четверть века.
В мастерской Черновицкого уже были гости – брюнетка с короткой стрижкой и пикантно вздернутым носиком и ее спутник – бритоголовый плечистый парень. Как показалось Паше, он был младше своей подруги. Той было около сорока. Перед ними стояла опустошенная наполовину бутылка «Столичной» и банка с солеными огурцами.
– О, а это еще кто?! – спросил Семен, поднимаясь из-за стола. На нем были красные плавки до колен и зеленая майка с надписью «Я люблю ФКАК».
– Это моя внучка Рокси. Пожалуйста, при ней не выражайтесь, – сказал Паша.
Пара за столом захохотала:
– Да брось, внучка! Мы же видим, что дочка!
Они захохотали еще громче. Паша бросил взгляд на спутницу – та смотрела на подвыпившую компанию без толики смущения. Они сели к столу, хозяин подал им чистые стаканы, разлил водку. Поставив бутылку, он не переставая посматривал на Рокси и, наконец, попросил ее попозировать. Та тут же вскочила с диванчика, вылетела на худых и стройных ногах на середину мастерской, взявшись за края юбки, прокрутилась на месте.
– Вот это класс! – Черновицкий достал из стола фотоаппарат и направился к Рокси.
– Тебя на нее хватает? – доверительно поинтересовалась брюнетка у Паши.
Вопрос был так неожидан, что Паша невольно усмехнулся. Брюнетка же истолковала его реакцию как признание в том, что вопрос не беспочвенен. Теперь они со взаимным интересом смотрели друг на друга, явно думая об одном и том же: им вдвоем было бы куда лучше, чем ему с его девочкой, а ей – с ее молодым качком. Этот мысленный диалог, не лишенный толики волнения, прервал качок:
– Че там хватать? Принял таблеточку – и гуляй, Вася, верно я говорю?
Черновицкий, между тем, кружил вокруг Рокси, щелкая затвором, командуя: откинь голову, прогнись, наклонись вправо, еще, еще…
– Так вы только фотографи-ируете, – в ее голосе Паша слышал разочарование. – А я-то думала вы – худо-ожник!
В ее представлении мастерская должна была быть местом с мольбертами, пейзажами, натюрмортами, портретами, запахом красок и растворителя. У Черновицкого была своя уникальная техника. Он грунтовал холст белой краской, потом черной и «рисовал» по ней шилом, создавая черно-белую графику наоборот. Со стороны его работы были похожи на гигантские рисунки карандашом – проволочные корсеты, пишмашинки со сбитой эмалью, сношенные, с потрескавшейся кожей, туфли. Рокси не была к этому готова.
Когда веселая пара ушла, Черновицкий пригласил их на крышу покурить. За рекой, в подкрашенном розоватым сиянием городской иллюминации тумане, светилась громада Эмпайр-стейт билдинга. Чуть поодаль горела белая елочка Крайслера. Черновицкий сел на шершавый рубероид, пригласив их устраиваться рядом, достал из кармана майки пачку сигарет, вытряхнул на ладонь туго скрученный джойнт. Зажег его, шумно потянул дым, задержал дыхание, передал джойнт Рокси. Та, умело сжав его губами, втянула дым, передала Паше.
