Жанна Тевлина - Жизнь бабочки
– Антон, я сказал. У нас и так фундамент подгнивает.
Градов засмеялся.
– Какой фундамент? Там уже гнить нечему.
– Я понимаю, тебе все равно. А мне жалко, я это строил, думал, пригодится. Не хочешь, я один к Гордеевым пойду. Но имей в виду, страусовая политика – это не выход.
Их участок граничил с гордеевским. Те всегда были гордостью дачного товарищества. Когда он был маленький, все соседи ходили смотреть на их грядки. Ни у кого в поселке не было таких грядок и таких сортов клубники. Градов им даже завидовал, приставал к отцу, чтобы они сделали такие же. Отец ничего не обещал, он никогда не раздавал пустых обещаний. Градов по этому поводу сильно не заморачивался. Нет – так нет. В жизни и без того есть много хорошего. С Вовкой, Гордеевым-младшим, они были ровесниками, хотя близко никогда не дружили. Он был нормальным парнем, не зазнавался и свои грядки воспринимал как нечто собой разумеющееся. Папаше нравится, так пусть себе возится. Теперь Вовка был полновластным владельцем имения, которое начиналось от градовского забора и тянулось еще на несколько гектаров бывшего леса. Теперь вместо забора их участки разделяла высокая крепостная стена, за которой ничего не было видно, кроме неба, но Градов подозревал, что грядок там уже нет. После перестройки он там ни разу не бывал и с Вовкой не разговаривал. Как-то, когда шел по песчанке в сторону шоссе, мимо пролетела красная машина с тонированными стеклами в сопровождении кортежа из менее броских машин. Оттуда высунулся Вовка и приветственно помахал Градову. Он в ответ тоже помахал рукой.
С Гордеевым в поселке не связывались. Никто толком не знал, какой пост он занимает, и версии постоянно менялись. Градов мало этим интересовался, да и на даче бывал нечасто.
– Пап, а ты Вовку давно видел?
– Давно. Вот будет повод повидаться.
Градов скривился.
– У меня лично особого желания нет. Я даже не знаю, как с ним сейчас разговаривать.
– Как разговаривал, так и говори. И не завидуй ты, Антоша!
– А я не завидую… Просто не понимаю, как так могло получиться.
Отец усмехнулся:
– Каждому – свое. Jedem das Seine.
– Это как же понимать? Он достоин, а я нет.
– Чего достоин? Вот этой стены кирпичной? Каждый получает то, что хочет… Но и цену платит соответствующую. Ты готов заплатить такую цену?
– За что? За стену?
– И за то, что за ней находится.
Эта гордеевская стена и вправду действовала на нервы. Рядом с ней Градов чувствовал свое ничтожество. Он не сомневался, что Вовка не случайно построил свое имение здесь, на месте стандартной щитовой лачуги, среди тех, с кем он рос, но кто не смог подняться. Когда строительство приобрело небывалые масштабы, многие недоумевали, почему он не стал строиться на Рублевке или в каком-нибудь еще гламурном месте. При таких-то деньжищах. Но там было неинтересно, там все были такими же и никто не мог оценить его величия. В принципе он Вовку не осуждал, а даже немного восхищался. Каждый самоутверждался по-своему. Он бы, например, так не смог. Он пытался представить, что бы было, если бы деньги вдруг свалились ему на голову. Хотя на его голову они вряд ли бы свалились, не та у него голова. И все же, что бы он делал, а главное, что бы чувствовал, если бы такое случилось. Вот на этом месте запал обычно пропадал. Даже страшно становилось от того разочарования, которое его ожидало. Он понимал, что главная причина в том, что он недостаточно этого хочет. Трудно было представить, что человек на полном серьезе может мечтать о богатстве. Когда-то и он умел мечтать, не спал ночей и был счастлив, когда мечта сбывалась. Но тогда он был ребенком, а значит, умел абстрагироваться от жизни и играть. А потом он вырос и понял, что это была игра. Это было одним из величайших разочарований, которые приходят вместе с возрастом. Получалось, что страстно мечтать о деньгах могут или очень невинные, или очень глупые люди. А может быть, они глупели, заразившись мечтой. Все казалось логичным, однако, если сравнивать его жизнь и Вовкину, по всему выходило, что дурак здесь не Вовка. Да и невинным Вовку трудно было назвать.
– Пап, не в цене дело. Просто есть врожденные неудачники. Им бесплатно дай, они все потеряют.
Отец хитро прищурился:
– Ну, дурачком-то не прикидывайся!
– А я и есть дурачок…
– Да нет, Антош… Был бы дурачком, шел бы напролом. Бесплатно такое не дают. Тут можно жизнью расплатиться. А уж сколько чужих жизней положить придется, и не сосчитаешь. Причем не со зла. Начал игру – так не останавливайся. По-другому нельзя. А ты-то знаешь, что на первом же шаге придется через себя переступить, а позволить себе ты этого не сможешь. Значит, забудь и не думай об этом. Каждому – свое.
– А может, я просто боюсь?
– Храбрость – тоже своего рода глупость…
– Да?! А как насчет того, что «трусость – самый страшный порок»?
– Это другая трусость… Когда изменяешь себе, боясь не угодить толпе. А ты, наоборот, боишься себе изменить. Это трусость правильная, умная. Ну еще можно рисковать ради идеи. Да и то не всегда. Одержимость идеей – тоже в конечном счете глупость. Только это не сразу понимаешь… А ты идешь своей дорогой, вот и иди. И не оглядывайся все время, как там у других. И не надо себя обманывать, и ломать не надо. Ты сам свою дорогу выбрал. Знаешь ведь, что не разрешишь себе с нее сворачивать… А если сомнения одолеют, сядь и подумай. Ты плохого не надумаешь. Уж я-то тебя знаю.
– Ой, чайник-то пустой!
Собственный голос прозвучал неестественно громко, и Градов смутился. Пока возился с чаем, оба молчали. Отец заговорил первым.
– Мы с мамой думаем, может, дачу продать?
Градов вздрогнул от неожиданности.
– Зачем?
– Ну, тебе она не нужна, а за ней постоянный уход нужен. Иначе она развалится.
– А почему сейчас? Вам что, денег не хватает?
Отец посмотрел укоризненно:
– При чем тут деньги? Деньги тебе пойдут. Лучше уж квартиру купишь, жизнь начнешь устраивать. Чего ждать? А так ни себе ни людям.
– Мне ничего не надо.
– Ну, это поня-атно! Тебе никогда ничего не надо. Все это ностальгия по прошлому, Антоша. Вот это все…
Он обвел рукой пространство вокруг себя.
– Ну что ж теперь сделаешь, если все хорошее осталось в прошлом. А настоящего нет.
– Но его не вернуть, Антоша! Как бы ты ни старался, сколько бы себя к этим стенам ни привязывал. Все. Оно ушло. Надо сдвинуться.
– Куда?
– Если б знать… Вот ты и подумай… Нет пока семьи, займись работой. Только займись серьезно.
Градов засмеялся.
– Пап, у меня работа несерьезная…
– Так не бывает. Ты, главное, займись, и все сдвинется… Вот увидишь.
Градов тяжело вздохнул.
– Пока все больше другие двигаются, а я сижу на том же месте.
Какое-то время отец молчал. Потом спросил осторожно:
– Ты что, хотел с ними ехать?
– Да в том-то и дело, что не хотел! А надо было наступить на все эти сантименты!
– Ну и как бы ты там жил?
– Не знаю… Даже представить себе не могу. Смысла не могу найти, который все перевесит… Но все же едут, и ничего. А для меня это как на каторгу…
– Все люди разные…
Градов раздраженно отмахнулся.
– Да ладно тебе! Это я – дебил.
– Вот любишь ты это самобичевание. Тоже, между прочим, мешает двигаться. Ну если ты так устроен, если тебе здесь хорошо, почему ты должен ломать себя ради какой-то туманной цели? Надо оценивать свои силы. А то и себе навредишь, и другим… И потом, кто сказал, что это плохо? Опять оглядываешься, на других равняешься. Ты себе побольше верь. Нельзя сидеть на двух стульях.
Объявили посадку. Градовская соседка, проспавшая всю дорогу, мгновенно ожила. Вытащила из-под сиденья свою сумочку и быстро начала выкладывать на столик парфюмерно-косметические принадлежности. Их было столько, что Градов сбился со счету. Она случайно толкнула столик, и маленький золотистый футлярчик скатился на пол.
– У вас помада упала.
Соседка глянула на него и расхохоталась.
– Помада! Какая же это помада?
Градов смутился.
– А что это?
– Подводка.
– А ну это меняет дело! А что ею подводят?
Соседка снова захохотала. Отсмеявшись, спросила кокетливо:
– А как вы думаете?
– Ну, я думаю… глаза.
– Какие глаза! Для глаз совсем другая. Губы!
– Слушайте, я совсем отстал! Просто даже неудобно.
Соседка коротким жестом поправила волосы.
– Я б вас, конечно, просветила… Но меня муж встречает…
– Какая досада! Значит, не судьба…
У него поднялось настроение, и он понял, что он дома. За все время в Америке он ни разу не мог расслабиться так, как с этой незнакомой хохотушкой. Конечно, он и сам зажимался, но и люди, с которыми он общался, тоже были зажатыми и не очень естественными, хотя всячески демонстрировали западную раскованность. Здесь была своя среда и свои люди, и он подпитывался от них и без этого не мог. Но тут же пришла другая мысль, и настроение мгновенно испортилось. Получалось, что он выбрал не ту профессию. По всем законам жанра он сам был призван подпитывать людей, а он лишь умело красовался, а наивные люди ему верили. Он не успел додумать эту мысль, так как все повскакивали со своих мест, и оказалось, что он мешает выйти раскрашенной соседке.
