Алексей Шепелёв - Москва-bad. Записки столичного дауншифтера
Но конечно, и тут не всё так радужно. Отмечу сразу, что поклониться мощам приходит народу немного, да и нечасто. Здесь их величают старинным словом «паломники» (что в устах соратников-привратников звучит, мне показалось, почти как «прокажённые» или «нашествие саранчи»): то и дело открывай им красную верёвку, отгораживающую и так запрятанный в плексиглас высокий гроб под красивой сенью, наблюдай, как бухаются на колени на чугун (полы «коридора» покрыты фигурными чугунными плитами – видимо, как и металлическая рака, образца 1900-х годов), кланяются и целуют, следи, чтобы отсюда они без билета не просочились дальше – вокруг раки даже павильончик такой устроен из стекла с двумя дверями, чтоб билет можно было спросить! (Впоследствии я частенько использовался для этой нелюбимой всеми работёнки, и не разу не видел, чтобы кто-то пытался прошмыгнуть: за то, что я поднял идиотскую верёвку, каждый говорил «Спасибо» или «Храни вас Господь», а я, довольный (словами, а не властью шлагбаумщика), улыбался и кивал головой, вот и всё. Да и что им там смотреть – копейки ваши, клочки одежды и волос, пуговицы и расчёски?! Хотя, конечно, там есть и ещё кое-что, полезное и для верующих…) Многие уже отмечали, что к раскрученным святыням народ так и прёт, когда как в той же Москве, например, чуть не в каждом храме есть и мощи святых, и их частицы, и т. п.
Ещё один нюанс: я ни разу не слышал от своих коллег (девочек и мальчиков 17—37 лет) слово «рака» – понятно, что в библейские времена оно означало нечто очень ругательное, а теперь уж, по их мнению, и подавно. Даже экскурсоводы его заминают: из словаря они, видите ли, выучили «под спудом» (и думают, что всем понятно: «Мощи находятся под спудом» и точка), не забыли красивое под сенью, а некрасивую буквопрестановку13 позабыли!
…Влетаю – и поклонившись только лишь незаметным кивком и быстро помянув про себя Иисусову молитву – уже нахожусь в поле зрения открытой дверцы с табличкой «Служебное» – влетаю – ожидая, как выстрела в спину, удара курантов! – влево, в комнатку смотрителей, где уже идёт какой-то сыр-бор…
Запыхавшись, стою как дурак, выпрастывая телефон (без пяти – успел!), соображая, куда бы приткнуть рюкзак. Появление моё отмечается максимум кивком или безымоционально-череззубным «Здрасьте». И так стою, переминаясь, довольно долго – не уступать же мне место! На диване сидят две девушки, две или три за столом, ещё одна или две в движении… Кругом всё завалено оранжевыми куртками, куртками, переменяемыми на оранжевые, кругом зонты и шапки, сумки с торчащими расчёсками, в каждом углу, из-под каждого стула – сапоги и сапожки… Юлечка вычёсывает свои длинные волосы, Анфиса, топчась у зеркала, выливает полтонны мерзкого аэрозоля на свой сельповидный чубчик-чёлку, орошая всё вокруг. Короче, женская такая гримёрка.
«В малине», «восемь девок, один я» – мне это уже до боли знакомо по старшим классам школы, по старшим курсам универа и т. д. – хуже не придумать. Но тут, я всё же надеялся, Москва всё же, столица, центр, музей, храм…
«Что вы стоите? – расписывайтесь за приход!» – это обращается ко мне лично кто-то из так называемых старших смотрителей, Лана или Дана (я их путаю). Кто-то тоже срывается, все ищут ручку. Я достаю свою из рюкзака (вечером готовлю, чтоб утром здесь была), и выждав, пока все доотметятся, ставлю и свою фамилию и подпись, а также время прибытия (оно у всех одно и то же – 8.45; могут придраться, поэтому иногда, в зависимости от того, кто за старшего, ставлю более правдивое 8.55). Днём ещё суют другую тетрадку – скопом расписаться за каждое из почасовых дежурств – вот где целые залежи моих автографов!..
«Не велика птица!» – я не понимаю, мне ли это брошено, потому что я, как ни стараюсь ускорить процессы (ручка наготове, вторые штаны на мне из дома, не переобуваюсь и т. д.) и минимализировать занимание собою тесноты прекрасной вообще-то сводчатой комнатки, наверное, кому-то уже помешал…
Начинается распределение на посты… Кое-кто передавал мне шёпотом легенду, что раньше, в незапамятные времена, распределение было тоже по заранее начертанному в тетрадке графику, никому не обидно, и чуть ли не… – тише, тсс! – чуть ли не посты в течение дня переменялись… А теперь это, скорее, самоопределение… а остальным что достанется…
В первые дни я не понимал систему, и постоянно ждал, что меня быстро сменят, что будет обмен верх-низ и т. д. Вскоре не выдержал и высказал свои подозрения Наташе, что хочу пойти к директрисе и спросить у неё, как же так, ведь обещалось 45 мин. с ротацией постов (да немало меня, как и многих, сманило и то, что зимой, в самые морозы, работа была с 10 до 17 час. – про 8.45 я, видимо, соврал, это уже весной было – но и пяти часов в промёрзших чертогах вполне хватало). Она мне объяснила, что есть, «как ты наверно уже понял», так называемые старшие смотрители: они и работают дольше всех, и по возрасту чуть старше и вообще… – они составляют графики, за всем следят и всем управляют, им идёт за это доплата, но определён ли их статус официально, даже она не знает. Кроме Даны-Ланы Гуля ещё. «А Анфиса?» – сразу пришлось задать насущный вопрос. «А Анфиса – это крыса, которая бегает по углам и делит угол пополам. Понятно?» – улыбнулась она, покуривая на задворках. Я понял, но она всё равно нашла в себе удовольствие и смелость внятно расшифровать: «Анфиса претендует на то, чтобы стать старшей. Всюду лезет, хотя её никто не просит. Ходячее воплощение деревенщины, что поделаешь. Будь с ней осторожнее. Я сама пойду к начальству, хочешь, для профилактики спрошу?».
Отстаивать свои права я не мастер (Аня упрекает, что в автобус или в вагон метро всегда вхожу последним…), но тут, видимо, определённая цепная реакция всё же последовала: в следующие дни я всё же узнал, что такое «пост №1» на первом этаже и ещё пару раз побывал «на отдыхе» в подклете; правда, при этом, как только я что-то попытался спросить, мне сразу, как бы к слову, публично попеняли: «Ну, вы же у нас всем недовольны. Не хотите работать, так и скажите». Я спокойно сказал, что работать хочу, всем доволен, но нам с Леной, насколько я помню, обещали несколько иное. Некоторые ехидно заулыбались и демонстративно захихикали в кулак. Я догадался, что это обозначает и что за этим последует, решил вооружиться терпением и по возможности переключить своё внимание на сам собор.
Трудно и описать все его сокровища… Тут в самых порой неожиданных местах всё пропитано, пронизано историей и святостью… Не думал я, никогда даже почему-то не предполагал, что когда-нибудь окажусь в таком месте, и смогу без иронии написать подобную фразу!..
Рассказывая о дежурстве в подклети, я не упомянул о том, что стул смотрителя находится буквально в полутора-двух метрах от могилы (тоже под спудом, раскопки якобы до сих пор не велись, святые мощи современной церковью не обретены) другого известного на Москве юродивого, можно сказать, последователя Василия Блаженного – Иоанна Блаженного, по прозвищу Большой Колпак.
Мне интересно, думал ли кто-то из отсиживающих своё на стуле, что сидишь тут, вот стена с нишами, а за ней…
Вообще юродство меня привлекает очень сильно. Это самое загадочное и фантастическое, наиболее радикальное и парадоксальное явление, которое было (а в определённом смысле и есть: история историческая и история святая – всё же разные вещи) в восточном и русском христианстве. Несмотря на то, что в древности оно бытовало и в других землях (например, в Египте и Сирии), в Средние века оно стало отличительной и исключительной чертой русской веры. Иноземцам, прибывшим в далёкую Северную страну, многое было непонятно, но практически всё другое имело аналогии, его можно было перевести и растолковать, а такое всем на Руси привычное, понятное и неотъемлемое не имеет в европейских языках никакого перевода… «Russian word „yurodstvo“ (иногда в транскрипции западных авторов даже просто „urodstvo“!), – читал я с любопытством на табличках в храме, – means foolishness-for-Christ…» Грамотно составлено, хотя это, кажется, единственный перевод-объяснение. Думаю, и нынешним нашим соотечественникам непонятно, не то что иностранцам-иноверцам.
– Скажите, – вежливо-вкрадчиво расспрашивает меня солидный интурист, – Василий – это был основатель этого храма?
– No, – мотаю головой я, невольно улыбаясь.
– Священник? Настоятель? Епископ? Большой церковный начальник?
– Не.
– А, понял! Строитель этого храма! Архитектор? Нет? Спонсор!
Я еле сдерживаюсь от ещё большей ухмылки. Невольно киваю на икону.
– Я понимаю, – не унимается турист, – Василий, он был такой секси парень… (Улыбается и даже пытается изобразить некоего гарцующего атлета). Он так нагишом и ходил? Русской зимой? Это вроде шоумена такого?
