Дарья Кузнецова - Увидеть Париж – и жить
Когда я вижу политиков по телевизору, я думаю, что за правильными, дипломатичными фразами кроется скука и в глубине души они думают о том же, о страсти. Власть и деньги – это тоже обладание, они испытывают от них своеобразный оргазм в мозгу, в душе. Я знала некоторых политиков. Это были разумные звери, которых инстинкт влечет к тому, чтобы править стаей озлобленных животных и забирать самые сочные куски мяса. Мы все живем, удовлетворяя свои потребности, и ради этого люди рвут друг друга на части. Но остается ли место любви и прощению? Может быть, и правильно, что Себастьян не может простить меня, не хочет позволить мне видеть дочь. Но это убивает меня, разрывает изнутри. Моя страсть, моя любовь к жизни и уверенность покинули меня, осталось разочарование, холодное, как осенний дождь, страшная пустота в душе. Я никогда не делила мир на черное и белое, на добро и зло, мне казалось, что люди, рассуждающие так, не умны, – есть только здесь и сейчас, есть радость жизни и тоска. Но, возможно, я была не права. Неужели девочка, которая целуется с мальчиком в подъезде и чувствует себя самой счастливой на свете, поступает неправильно? Почему? Или когда женщина наконец отдалась любимому мужчине, – пусть он хоть трижды женат, но он для нее единственный на земле, – разве она совершила грех? А может быть, и правда в этом есть что-то неправильное, и был какой-то страшный смысл в том, что инквизиторы сжигали инакомыслящих на костре? Неужели счастье и наслаждение – это зло?
В общем, Лариса, ей сейчас семь лет, и скоро дочь станет старше и никогда не узнает меня. Я не могу этого допустить. Что мне делать? Мне кажется, у меня начинается раздвоение личности. Я не живу, а мучаюсь, мне плохо, сердце скоро разорвется, не выдержав этих страданий. Мне хочется видеться с дочерью, я хочу воспитывать ее, смотреть, как она растет, мне кажется, я допустила страшную ошибку, бросив ее, но, с другой стороны, я не могу ничего вернуть.
Что же мне делать? Может ли человек измениться? Стать другим, полюбить другую жизнь? Наверно, может, ведь такое происходит сплошь и рядом, но даже если я стану другой, я не верну себе Доминику, – и Женевьева расплакалась.
– Я не знаю, что тебе делать. Может, тебе попробовать вернуть через суд право видеться с дочерью?
– Нет, бесполезно, у Себастьяна хороший знакомый адвокат. Я хочу поговорить с мужем, объяснить ему, что я изменилась и могу воспитывать дочь.
– Но он же не хочет с тобой общаться, – устало ответила я.
Мне стало немного легче, когда мы стали разговаривать с Женевьевой. Осень прошла, пока я лежала в больнице, начиналась прекрасная, сумеречная, как вечер при свечах в ресторане, парижская зима. А мне предстояло еще несколько месяцев провести в больнице. Проходили дни, я потихоньку восстанавливалась, заживление сустава пошло лучше. Лена приносила мне по моей просьбе много книг и дисков. Я читала мировую классику и детективы, пересмотрела множество фильмов всех жанров, погружалась в реальность других людей и пыталась забыть о своей жизни. Иногда мне это удавалось и тогда мне становилось немного лучше. Я рассказывала своей соседке страшилки и анекдоты о далекой России, случаи из своего трагикомического прошлого, сюжеты книг и фильмов – в общем, пыталась, как могла, ее развлечь. Но Женевьева становилась все грустнее и грустнее, часто плакала и подолгу смотрела в одну точку. Наш врач потихоньку предложил мне снова перевести ее в другую палату. Но я отказалась. И один раз, когда мою соседку увезли на процедуру, я попросила медсестру дать мне мобильный Женевьевы.
Я посмотрела список вызовов, увидела последний номер Себастьяна и набрала его.
– Здравствуйте! Что вы хотели? – услышала я грустный мужской голос.
– Добрый вечер! Я подруга Женевьевы, матери вашей дочери. Понимаете, у нее тяжелая депрессия, она после серьезной травмы и медленно угасает. Если вы придете и навестите ее, она снова сможет жить.
– Я не знаю, что Женевьева рассказала вам о себе, но я не могу с ней увидеться, она плохо повлияет на дочь. Доминика – это единственное, что у меня есть.
– Послушайте, Себастьян, мне кажется, каждый человек имеет право на ошибку, право на прощение. А вы так не считаете? Навестите ее только один раз. Это смешно – про плохое влияние, Доминика ее не знает. А за десять тысяч евро вы не согласитесь ее навестить?
– За десять тысяч евро? Вы смеетесь? Вы предлагаете такие деньги незнакомому человеку – и за что?
– Я не знаю, я просто хочу ей помочь, мы очень хорошие подруги.
– Хорошо, переведите деньги на мой счет, – он продиктовал номер.
Мне стало грустно. Я помогаю разным незнакомым людям, вляпываюсь в разные истории, а моя собственная жизнь летит ко всем чертям. А за деньги можно все сделать, например, кардинально изменить свою обстановку и гардероб, но удачу, видимо, все-таки не купишь.
А через несколько дней пришли Себастьян и Доминика. Моя соседка подарила огромную куклу дочери. Девочка сразу занялась игрушкой и почти не обратила внимания на мать. Себастьян смотрел на Женевьеву с грустью, ненавистью и любовью.
– Ну что, ты позволишь мне иногда видеться с ней? – в глазах у моей новой подруги стояли слезы.
Глава 20 В путь
– Не знаю, возможно, если ты перестанешь… ну, ты понимаешь. Ах, Женевьева, мне так не везет в жизни! – Себастьян, в очках и костюме, интеллигентный, красивый и грустный, почему-то напомнил мне большую печальную собаку колли.
Моя соседка ожила после этой встречи.
– Ах, Лариса, Доминика такая лапочка. Все, я решила, у меня есть кое-какие сбережения, я бросаю пить, открою небольшое ателье мод. Я буду как Коко Шанель, я в детстве читала ее историю. Мы будем шить модные, красивые платья, найду несколько хороших портних. Я всегда одевалась лучше всех девчонок, я понимаю стиль. Иногда я сама что-то себе перешивала, я чувствовала, понимаешь, чувствовала, как оно все должно выглядеть.
– У тебя, скорее всего, талант.
– Знаешь, Себастьян сейчас такой раздавленный из-за развода. Он поймет, что я стала другим человеком, и позволит мне видеться с Доминикой. А когда-нибудь я скажу ей, скажу… ну… что я ее настоящая мать.
И она расплакалась.
А я подумала, что, возможно, все планы Женевьевы так и останутся фантазиями, а впрочем, откуда мы знаем, что будет дальше? Судьба путает все наши планы и дает нам такие возможности, о которых мы и не мечтали, и трудности, не снившиеся нам в самых страшных, кошмарных снах.
Я уже потихоньку ходила на костылях. Боли стали меньше, сустав работал. Женевьеве тоже уже разрешили вставать.
– Послушай, Лариса, мы все больше говорим обо мне, – сказала моя соседка, когда мы прогуливались по больничному коридору. – А что ты собираешься делать после выписки?
– Даже не знаю, вернусь в пустую квартиру, буду тосковать и оплакивать свою неудавшуюся жизнь.
– Нет, Лариса, нет, это плохая идея. Тебе надо развеяться. Ты когда-нибудь путешествовала?
– Ну да, на море в Турцию.
Мы присели на кожаный диван под искусственной пальмой, в светлом больничном коридоре, пахнувшем средствами для дезинфекции.
– Это называется не путешествие, а пляжный отдых. Сейчас тебе как никогда нужно развеяться и посмотреть мир. – Женевьева в шелковом халате прекрасно выглядела, ее глаза горели. Видимо, для большей убедительности она положила мне руку на плечо.
– Ты повторяешь слова нашего врача. Спроси еще, пила ли я текилу и танцевала ли сальсу на знойных улицах Мехико, – грустно ответила я.
– Лариса, мир такой разнообразный, и все люди по-своему живут. Когда ты странствуешь по этой удивительной планете, то немного забываешь о себе – такое ощущение, что смотришь фильм. Когда мне было девятнадцать лет, один клиент повез меня путешествовать по Италии. Он был, наверно, не совсем нормальным, страдающий от одиночества и запоев, скучающий миллионер. Говорил, что любит меня, и у нас был однообразный, не всегда удачный секс, и еще он часто повторял, что ему нравится видеть мои счастливые глаза. Я смотрела на фонтаны, Колизей и чувствовала себя древней римлянкой, путешественницей, первой христианкой, которую хотели сжечь на костре. Я была в восторге и не думала о том, что я проститутка, живущая со старым алкоголиком. Мы были просто частью огромного, удивительного, грешного мира, и это было волшебно. Мне казалось, что тонкая ниточка, связывавшая меня с прошлой реальностью, порвалась, и я впитываю в себя красоту планеты, нечто непознанное, и ухожу в светлое будущее моей судьбы.
Прошло еще несколько дней. Я постепенно приходила в себя. Не то чтобы мое состояние улучшилось, но мне иногда начинало казаться, как Женевьеве в девятнадцать лет, что впереди, в туманной неизвестности, не все так плохо. Бывало такое, что в Питере дождь, ветер, слякоть, но вдруг проглянет на горизонте луч тусклого осеннего солнца, и почему-то на сердце появится радостное предчувствие чего-то хорошего, что будет непонятно когда и непонятно почему. Подходила к концу моя вторая зима в Париже. И идея кругосветного путешествия начала казаться мне уже не такой безумной.
