Дарья Кузнецова - Увидеть Париж – и жить
– Пьер ты знаешь, я обманывала тебя, у меня нет никаких миллиардов, я пускала пыль в глаза всем, у меня были два жалких миллиона евро, сейчас осталось еще меньше. Я сделала очень много покупок: драгоценности, шмотки. Я живу на небольшие, по твоим меркам, проценты. Я бедная девочка, Пьер. Я никогда не была любовницей олигарха, переспала с одним бывшим зеком, который продавал ворованный антиквариат. А еще меня изнасиловали в девятнадцать лет по моей вине, и я до сих пор люблю своего первого мужа, и он представляется мне в эротических фантазиях, когда мы занимаемся любовью. И от этого мне хочется закричать громко-громко, вырвать свое никчемное сердце и бросить его с Эйфелевой башни, чтобы оно разбилось об асфальт, разлетелось на мелкие окровавленные кусочки, которые смешаются с грязью и уже ничего не будут чувствовать. Знаешь, вся жизнь – это сплошная грязь, грязное, отвратительное болото из насилия, лжи и похоти, и некоторые люди, наивные, как дети, пытаются играть в благородство и справедливость, но они все равно тонут в этой грязи, в этом вонючем болоте. И деньги еще никого не спасли ни от чего. Я не люблю тебя, Пьер, никогда не любила. Мне жаль, нам лучше расстаться.
– Ларисочка, ты уверена в этом?
Я отвернулась, чтобы он не увидел, что я плачу.
– Да, да, тысячу раз да! Уходи немедленно! – крикнула я. Мне было очень плохо, ужасный приступ ярости и тоски.
Он поцеловал мне руку и молча вышел. Я истерически разрыдалась. Зачем я это сделала? Пьер был добр ко мне, пусть у нас не было безоглядной, беззаветной, захватывающей дух любви, как в первый раз. Но он был последней ниточкой, связывающей меня с этим ужасным миром. Он казался мне хорошим человеком, я хотела от него ребенка. Его ирония, постоянная манера показывать свою эрудицию и начитанность, рассуждать, была такой милой. Почему он так просто ушел? Я хотела поделиться с ним, высказать все, что было на сердце, в глубине души я не верила, что он уйдет. Несколько дней я провела в истерике и не могла прийти в себя, мне постоянно кололи успокоительные.
И однажды ночью, когда я смотрела в белый потолок моей палаты, меня осенило. Я позвонила Жану.
– Лариса, как ты себя чувствуешь? Почему ты звонишь среди ночи? Если что-то нужно, я сейчас приеду.
– Послушай, ты же в курсе политики и экономических новостей. Как идут дела в корпорации Пьера?
– Честно говоря, неважно, их заедают конкуренты, несколько филиалов закрылось. Китай отказался с ними сотрудничать.
– Им помогли бы миллиардные вложения?
– Думаю, да.
– Жан, я теперь поняла, зачем Пьер встречался со мной, он хотел с моей помощью поправить дела в корпорации. Он предлагал мне сделать крупное вложение и стать совладельцем.
– Лариса, я так не думаю, он любил тебя. Я уверен, вы помиритесь.
Мне показалось, что голос Жана звучал не очень уверенно. Я бросила трубку и нажала кнопку вызова сестры.
– Обезболивающее и снотворное срочно и антидепрессанты! Я умираю! Вызовите ко мне психиатра. А в вашей стране разрешена эвтаназия?
– Нет, мадам, – невозмутимо ответила сестра.
Мне сделали укол, и я погрузилось в забытье. После расставания с Пьером я совершенно упала духом. Он больше не звонил мне. На ближайшее время была назначена еще одна операция. Ко мне приходил Луи, мой друг, больной ВИЧ-инфекцией. Я просила его потихоньку снабжать меня алкоголем, и он постоянно доставлял мне коньяк и более крепкие напитки. Как ему это удавалось и на какие деньги, я не знаю, но он приносил их каждый день. А еще мне стали сниться кошмары, толстяк с молотком не выходил у меня из головы. По сравнению с ним мой старый знакомый Куропатов казался мне выпускником института благородных девиц. Я не знала, как спастись от отчаяния, и звонила всем друзьям и знакомым.
Как-то раз я позвонила Алине и после этого мы стали подолгу болтать с ней по телефону. Она заверила меня, что ни в коей мере не причастна к тому, что хотели со мной сделать в клинике. Ведется расследование, но пока без особых результатов. Я ответила, что это уже неважно, и рассказала ей о Пьере, обо всех моих приключениях. Алина плакала и смеялась, делала остроумные комментарии. Теперь уже мне, а не ей, были необходимы наши ежедневные беседы.
Но как-то в конце нашей беседы она сказала:
– Ты знаешь, конечно, нехорошо так говорить, но мне кажется, это в каком-то смысле не так плохо, что ты оказалась в таком положении. Понимаешь, иначе бы ты мне не позвонила. А наше общение необходимо нам обеим, мы не можем друг без друга, я так скучала по тебе.
Я страшно разозлилась. «Не так плохо». Эта мерзкая эгоистка думает только о себе. Наверно, все-таки она тогда специально упрятала меня в ту клинику. Я бросила телефон об стену. Мои эмоциональные реакции все чаще напоминали психозы. Я часами смотрела в окно на серое парижское небо, и мне казалось, что я схожу с ума. Часто приходили Лена и Жан, приносили разные деликатесы, но у меня почти не было аппетита, и я отдавала большую часть еды персоналу больницы. Мне было тяжело разговаривать с сестрой и ее мужем, я ссылалась на плохое самочувствие и каждый раз просила их скорее уйти. Мою операцию и первую неделю в больнице оплатил Пьер. А теперь я настояла, что буду платить сама, и мой счет потихоньку уменьшался. Хотя Жан помог мне с документами и оформлением медицинской страховки, она не покрывала такие расходы. Мне предстояло лечиться еще целых полгода. Вроде бы не такой уж сверхдлительный срок в больнице, но у меня началась настоящая депрессия. Я прочитала в интернете, что после операции, предстоявшей мне, часто развивается артроз сустава. Теперь я с тоской начинала думать о том, что будет с моей жизнью после выписки из больницы. Куда мне идти? Что делать? Снова гулять целыми днями по парижским улицам и ресторанам? Я уже устала от этого. Мое лечение, мое желание родить ребенка от Пьера было для меня единственным якорем. Теперь я чувствовала себя совершенно разбитой и одинокой. Мне казалось, что я похожа на мореплавателя, который спасся во время кораблекрушения на шлюпке. И вот уже наступает ночь, воды нигде нет, мучает страшная жажда. А земля неизвестно где, и вокруг бесконечная, прекрасная, завораживающая морская гладь. Но душу моряка переполняют только ужас, тоска и страх смерти. Нет земли, нет пресной воды, нет почвы под ногами, и так легко может оборваться тонкая ниточка жизни среди равнодушной, невыносимой красоты.
У меня повысилась температура, мне стали колоть антибиотики. У моего врача появилось подозрение на остеомиелит. Он говорил, что моя депрессия портит восстановительный период, организм не хочет бороться за жизнь.
– Лариса, вы плачете, принимаете огромное количество снотворных, транквилизаторов и обезболивающих, вы в депрессии, у вас низкое давление, падает иммунитет, так дело не пойдет, – врач сердито смотрел на меня из-под очков.
– Я не знаю, доктор, не вижу в жизни ничего радостного, – обреченно ответила я.
– Знаете, бывает так, вы идете по пустыне и кажется, что воды не осталось на планете, но через километр вас уже ждет цветущий оазис, – доктор внимательно и встревоженно взглянул мне в глаза, словно на самом деле боялся, что я пропущу источник живительной влаги среди песка.
– Возможно, это мираж, фата-моргана. Я умираю здесь от одиночества, от тоски, по телевизору показывают один бред, – я швырнула в угол глянцевый журнал. – Мой организм ужасно ослаб, мозг перестает работать, я не вижу никакого смысла что-то делать и о чем-то думать, мне хочется просто сказать себе: «Хватит жить», и тогда я тихо умру.
– Мадам, это самоубийство. Ваша операция прошла успешно, вы еще сможете встретить тысячи красивых мужчин, вы сможете поехать путешествовать, посмотреть мир. Вы поднимались на сверкающие вершины Гималаев? Вы пили коктейль в бунгало на острове в океане и смотрели, как медленно погружается в волны багровый диск солнца, и забывали обо всем? Вы видели, как горячие латиноамериканцы танцуют танго на знойных улицах Мехико? Неужели вы хотите умереть, не испытав всего этого?
– Не знаю, я подумаю над вашим предложением, – грустно ответила я, – подселите мне кого-нибудь в палату, я умираю здесь от одиночества.
На следующий день ко мне в палату перевели женщину. Она была необыкновенно красива: большие черные глаза, черные как смоль волосы, трогательное, растерянное и беззащитное лицо, полные губы, маленький, аккуратный носик и выразительный изгиб бровей, который мог бы вдохновить поэта на стихи о красоте и любви.
С первого взгляда создавалось впечатление, что она очень суетливая и нервная.
– Тебя как зовут? – спросила я.
– Женевьева. У меня компрессионный перелом нескольких позвонков, буду лежать два месяца, надеюсь, потом мне разрешат ходить.
– Меня зовут Лариса. Как ты получила травму? – спросила я. У меня была кровать с автоматическим управлением, я приподняла головной конец, чтобы лучше ее видеть.
– Это долгая история.
