Ариадна Борисова - Весь апрель никому не верь
Он это заказал? Зачем? Мертвая тишина контузила его в родном доме час назад, – возможно, поэтому хотелось забвения, свободы от гула в крови. Внутри прокатилось мягкое химическое тепло, но не вытиснуло гулкого звука из тела. Вокруг в несвободном воздухе мельтешили элементы жизни, спорной, как иллюзион, и придавленной неопровержимым фактом смерти дяди Кости. Дышать стало нечем, Матвей ушел, не допив.
Повтор белого, белого, мутит (не фиг было столько курить), отделение кардиологии, люди в белых халатах, вы к кому? К Снегиреву? Сын? Ваш отец в реанимации, состояние стабильное. Из-за повышенной вероятности инфаркта было произведено стентирование коронарной артерии. Не волнуйтесь, жизни ничего не угрожает. Увидеться можно завтра. Похороны? Да, нам известно, что близнец. Очень жаль, очень. Обычно мы недолго держим в больнице пациентов после такой операции, но за вашим отцом придется понаблюдать. Надо исключить осложнения. Выпишем, когда здоровье и, главное, желание жить полностью восстановятся. Постарайтесь поддерживать в нем позитивный настрой, насколько это возможно в вашей ситуации…
«Жизни ничего не угрожает», кроме смерти брата. Что бы такое придумать, чтобы папа пережил ее и жил дальше? Дяди Кости нет, у него не спросишь… Нельзя думать об этом. Нельзя терять самообладание, нужно как-то сконцентрироваться в сиюминутности.
Элькина дверь отворилась, вышли Элька и Великанова. Наверное, смотрели в окно и увидели машину. Великанова пробормотала слова соболезнования, хотела еще что-то сказать и стушевалась. Элька пояснила: на днях жильцы съехали с квартиры дяди Кости, и он сдал ее Наде. Родители у Нади рядом, удобно… кто ж знал? Великанова осмелела, попросила позволения остаться в квартире, пока не подыщет другое жилье.
На время наезда родственников Матвей собирался поселить туда Федору с девочкой, а после видно будет, и почувствовал себя загнанным в тупик. Надя, как ни странно, сразу поняла, предложила привести гостий к ней, если согласятся. Приезд Федоры подозрительно быстро обрастал разговорами. Распространению слухов, конечно, успел посодействовать Робик… Значит, помирился с Элькой?
Помощь пришла с неожиданной стороны. Из скрипящей двери высунулась трость Кикиморовны, затем перевалила через порог она сама. Подслушивала, понятное дело, это ее обычное времяпровождение, если нет политических передач, – что-что, а слух у старушки сохранился отменный. Нагнулась и заявила без обиняков, что заберет Федору с ребенком к себе. Матвей засомневался – лицо соседки давеча испугало девочку.
– Спасибо, Кира Акимовна, как-то неловко вас стеснять.
Она обиделась, в голосе Матвея ей послышалась надменность.
– Без денег заберу, не думай! Константин Матвеич лучший человек был среди всех… Бесплатно розетки менял, новую ванну поставил… сам притаранил наверх. Я хорошее помню. Федору притом знаю, моя ведь была жиличка, и должна я ей с прошлого раза.
Не одна Кира Акимовна помнила хорошее. Соседи выручили с подготовкой к похоронам, распределили между собой обязанности, подсчитали затраты. Осталось купить место на кладбище и приготовить лучший костюм дяди Кости. Тетя Гертруда взялась отнести вещи в морг.
– Не беспокойся, Матюша, что нужно – все в морге сделают. Насчет поминок тоже без проблем – Раиса зал договорилась снять, близко, и дешевле не найти. Ты, главное, родню не забудь обзвонить.
Звонить предстояло в девять городов – так далеко друг от друга раскидало по стране огромную семью. Первой Матвей известил двоюродную сестру Нину, которая держала связь со всеми. Нина резко заплакала, закричала мужу в другую комнату: «Сеня, Сеня, Костя умер! Мишка в больнице лежит, с сердцем!..» Успокоившись, принялась перечислять: Снегиревы, Ильясовы, Шкурко, Демидовы, Гурченковы… Некоторые фамилии Матвей слышал впервые.
– Как всех помнишь?
Несмотря на значительную разницу в возрасте, он с некоторых пор начал общаться с Ниной на равных по ее просьбе.
– У меня память компьютерная, – скорбным голосом похвалилась она. – В общем, так: мы с Семеном потолкуем, кто хорошо Костю знал, кому надо проститься, и сами народ обзвоним. Звонками тебе надоедать не будут, я предупрежу. Ты мне скажи, как все случилось…
– Он легко умер, – передал Матвей с Элькиных слов. (Позже эту фразу на разные лады повторяли все, кто приехал. Не зря дядя Костя называл Нину «юбилейно-похоронным вестником».)
– Пыль не вытирай и полы не мой – не полагается, – остерегла Нина. – И если кто из наших захочет к Мишке в больницу сходить – не пускай, запрещено от покойника к больному. Я завтра приеду с похоронами помочь.
– Спасибо, Нина, соседи все уже распланировали.
– Как один будешь? Приеду.
– Хорошо.
Матвей решил, что и впрямь хорошо. Нина кого угодно заговорит и развлечет, меньше думать. Прикрыл зеркала, затворил шторами кресты окон. Время, летящее в мелких заботах, к ночи ощутимо замедлилось. Постоял в дверях кабинета дяди Кости – бывшей гостиной. Здесь братья боролись, дурачились, смеялись, как дети. Всегда много смеялись, особенно над собой… Ноги внезапно ослабли. Сел за стол – не письменный, обычный гостевой стол, увенчанный компьютером.
Блуждая однажды в социальных сетях, дядя Костя удивился тяге людей исповедаться на широкую публику. «Но ведь мемуары тоже своего рода исповедь», – возразил Матвей.
«Мемуары – документально-художественное изложение, а что такое, объясни мне, личный дневник, у которого тысячи читателей? – заспорил дядя Костя. – Дневник – традиционно интимные переживания, а здесь сплошное самолюбование, украшенное литературными излишествами, какой-то духовный эксгибиционизм. И сколько душераздирающей злобы! Ад облегчил себе работу, людьми вертят компьютерные демоны».
Сбоку на кипе чистой бумаги лежал толстый блокнот. Матвей прочел первую страницу и смутился: дневник? Записи явно не были предназначены для чьего-то чтения.
«В детстве мы с Мишкой мечтали стать профессиональными водителями. Не стали, теперь жалею. Матюша правильно сделал, что круто поменял профессию. Правда, в нынешнем времени трудно быть не приспособленцем. Вот я – фотограф, и люблю делать снимки, а свою журналистскую работу не люблю. Город наш похож на человека в парчовом пиджаке и дырявых кальсонах. Мне позволено фотографировать только пиджак. Значит, я вру. Если журналист не говорит всей правды – он врет».
«Не могу придумать название для романа. Мишка говорит, что сначала роман надо написать. Предисловие я уже придумал».
Как курица с яйцом спорят о своем первородстве, так и два чувства – Любовь и Ненависть – до сих пор не выяснили, которое из них послужило причиной создания человека.
– Всевышний возлюбил творения свои в Эдеме и, чтобы любоваться ими не одному, создал человека, – говорит Любовь.
– Всевышний возненавидел одиночество свое в Эдеме и, чтобы страдать не одному, создал человека, – возражает Ненависть.
А Всевышний просто создал человека. Человек же, возлюбив Всевышнего, возненавидел одиночество свое в Эдеме и стал слишком уж докучать Всевышнему. Тогда Всевышний вынул из человека ребро – средоточие его любви и ненависти, чтобы ходило оно отдельно и докучало самому человеку.
«Я хочу умереть под черемухой, пусть цветы из меня растут».
Это была последняя запись. Выходит, судьба рукописи не задалась. Матвей подобрал с полу фотографию, вылетевшую из блокнота. Давний цветной снимок: юные, в одинаковых белых рубашках, Снегири обнимали с двух сторон черноглазую девушку в голубом сарафане. Загорелые лица, белозубые улыбки. Близнецы просто красавцы, и девушка необыкновенно хороша… Мама. Полные задора глаза сияют, подол мотылькового сарафана взвихрил ветер. Позади река, гребешки волн горят закатным огнем; над россыпью частных домов возвышается каменное здание роддома. Надпись на другой стороне гласила: «Костя, Миша, Лиза. Фотографировал Слава. 1974 год».
Матвей долго разглядывал фотографию, куря в окно. Подсевшая на месячную диету луна осунулась, бледный свет ее проливался в черемуховую рощу, как молоко. Черное небо рассыпало звезды: кто-то умер… кто-то родился. Легкий туман над деревьями растрескался патиной неоперенных ветвей. Очарованный полуночным пейзажем, Матвей чуть не обжег губы сигаретой, по рассеянности запалив ее с фильтра. Три метки ожогов на руке едва начали заживать. Синдром мазохиста – посмеялся над собой.
32
Днем прилетели Нина и дядя Семен. Леха, их сын, с которым Матвей в глубоком детстве разукрашивал стены содержимым горшка, не смог приехать.
– Дочка родилась третья, – пояснила Нина с усмешкой, – никак не могут внука нам выстругать. Пока жена в роддоме, Лехе на похороны нельзя.
С последней встречи сестра сильно сдала, а может, ее старили волосы, выкрашенные для большого выхода в люди в иссиня-черный цвет. Деловито обойдя комнаты, она распределила, кого куда разместить из тех, кто нагрянет к ночи, и умчалась в соседский штаб помощи к тете Гертруде брать в свои руки бразды правления. Нина небезосновательно считала себя незаменимой в ритуальных семейных мероприятиях. Дядя Семен прилег отдохнуть с книгой и через минуту захрапел.
