Алексей Смирнов - Обиженный полтергейст (сборник)
Городихин, одобрительно кивая, рисовал плюс за плюсом.
Шлема Гросс налил из графина воды, выпил и продолжил:
– Теперь переходим к продаже продукта. Прежде всего, в самом акте продажи ничего постыдного нет. Если Бог соглашается принять на себя грехи мира, то участие в торговой операции – не самый тяжкий из них. Конечно, никто не собирается продавать в храмах и других табуированных местах.
Городихин с полуосознанным сожалением шмыгнул носом.
– Нужен ли Богу продукт? Бог являет собой совершенное единство двух начал. И если человеческое начало ничем не отличается от нашего, для поддержания его в совершенстве продукт необходим точно так же, как и всем остальным. Вино он пьет, хлеб ест… значит? Если он пьет вино, почему бы ему не выпить сок алоэ? Это раз. Два: будучи копируемым (оставим вопрос «легко-нелегко» открытым) лидером, он вынужден подавать пример бережного отношения к плоти. Бесспорно, сам по себе Бог в состоянии силою Духа очистить свой организм от шлаков и без «Гербалайф», – (Городихин вскинулся) – однако его последователям, испытывающим недостаток благодати, такая поддержка крайне нужна. Тем более, что наш продукт прекрасно сочетается с постами и может заинтересовать самых строгих аскетов. Ну и наконец… я понимаю, что дело это темное, но мы хорошо знаем, что с воплотившимся Богом в нашем мире могут произойти разные неприятности… мне хочется верить, что общее укрепление сил организма способно отчасти укрепить способность к воскресению, отладить механизм его плотского аспекта…
Тим, не слишком образованный, и то с трудом переварил «механизм плотского аспекта», а Городихин ничего не заметил. Ему уже все было ясно, Шлема проявил недюжинные способности, и в его, Городихина, дальнейшем участии нужды не было. Птенец оперился, спонсор изготовился получать дивиденды, причем напрочь позабыл, о правде ли, о вымысле шел разговор. Бизнес развивался, и все прочее не играло роли. Оставался непутевый Тим.
– Учись! – кивнул Городихин на мистика. – Ну что ты сделал за сегодня? Что?
Тим насупился, хотел было рассказать, но промолчал.
– Хоть Святого Петра подпиши, что ли, – пошутил руководитель. – До двадцатого числа. И тогда… увидишь, что будет тогда. Твой бизнес взорвется, и нет проблем.
3
Бизнес взорвался, но не совсем так, как рассчитывал Тим. Городихин загнал Тима в жопу. Он надоумил его закупить товара на сумму, которую тот боялся назвать самому себе, и теперь Тим не знал, куда девать всю эту прорву. Сон испортился совершенно. Разбуженный очередным кошмаром, Тим просыпался: родная, мирная, домашняя тьма окружала его, и торопливо, бесшумно лопались последние нити, связывавшие явь со сновидением. Клочья сна таяли где-то внизу, в бездне, а удержанные разумом трофеи нельзя было назвать богатыми. Тиму запоминались длинные руки Городихина, тянувшиеся к нему из пропасти, модно одетый Иисус с лицом Асахары, вдруг обернувшийся женихом и невестой сразу, и свадьба справлялась на миссионерском теплоходе. Памятник Кирову стоял на палубе.
Со времени совещания в офисе прошло около двух недель, и вот в одну из тревожных ночей Тим, видя, что уж близится утро, пил на кухне чай, читал старые газеты, сверял приход и расход. В голове проплывали какие-то размытые огни, мелькали обрывки цитат и округлых, выверенных, ничего не значащих фраз. Воображение отказывалось работать, и очень хотелось каких-нибудь – неважно, каких – событий. Хотелось что-то разорвать, кому-то врезать, куда-то вырваться. Тим рассеянно покрутил колесико настройки приемника, напоролся на разудалого диктора; тот явно что-то прихлебывал в паузах между пулеметными заявлениями. Тим послушал об аресте Асахары, о пришествии Иисуса, о наказании евангелистов плетьми, о поедателе внутренностей из города Колпино, о кулачном поединке Президента с неизвестным, пожелавшим занять ту же должность, и о последнем эротическом клипе некоего Петюши Аналова, любимца люберецких фанов. Часы показывали полшестого утра, когда в квартиру, предварив свое появление истеричным звонком, влетел Шлема Гросс. Он выглядел совершенно сумасшедшим, метался, сбивал стулья и кричал нечто бессвязное. Тим не сразу уяснил, что Шлема хочет что-то взять взаймы.
– Берет! Срочно!.. сколько есть! – Шлема описывал круги и, казалось, обращался не к Тиму, а к кому-то другому, невидимому и вдобавок постоянно меняющему свое местонахождение. – Сейчас же! до среды…
Наконец Тиму удалось разобрать, что Иисус-таки покупает у Шлемы продукт, с полным пониманием отнесся к перспективе сотрудничества и предложил оформить все это незамедлительно. В придачу он заказал много всякой всячины для апостолов – стало же таковыми к моменту переговоров без малого шестьдесят человек. Но денег у Иисуса как назло оказалось в обрез, и Шлеме срочно нужно одолжить у Тима как можно больше продукта. Тим слушал Шлему с досадой: было ему и завидно, и страшно – ну как не вернет?
– Ладно, будет тебе, – поморщился он. Шлема схватил чайник для заварки и стал пить из носика. – Я тебе дам продукт.
– Ты ж меня знаешь, – Тиму почудилось, будто Шлема сию секунду бухнется ему в ноги. В Шлеминых глазах светились признательность, обожание, подобострастие и все остальное того же рода, в степени откровенно недопустимой.
– Да как же ты понесешь? – спохватился Тим с тайной надеждой, что это препятствие избавит его от необходимости что-то одалживать. Однако Шлема был настроен решительно. Тим, помимо закупленной партии, лишился двух бездонных баулов. Шлема, пунцовый и потный, набил их банками и коробками, забрав все подчистую, а Тим неодобрительно наблюдал. Шлема забрал даже личный, недоеденный продукт Тима, и на душе заимодателя, взиравшего со страхом, было муторно.
В назначенную среду Шлемы не оказалось дома. В четверг положение не изменилось.
В пятницу он ненадолго объявился. На законный вопрос Тима Шлема ответил загадочной, подозрительной фразой «Бог дал, Бог и взял». И, сказав так, пропал снова – на сей раз надолго.
В субботу вечером люди из осведомленных кругов сообщили Тиму, что Шлема, будучи рукоположен в апостолы, передал Иисусу все свое движимое и недвижимое имущество, сжег семейные фотографии, сбрил волосы и съел документы.
Наступил период затишья и отчаяния. Бандиты включили счетчик, и Тим, чтобы с ними расплатиться, поменял квартирку на комнатку. На этой операции он потерял еще немного денег, ибо пил дней двенадцать без просыпу. На новоселье явился Городихин с новейшей информацией о планах фирмы, и Тим выставил его за дверь. Он познал глубины черной меланхолии, и сны становились все ярче и ужаснее. Хороводы смутно знакомых лиц запугивали его рваными, путаными путанами-ночами, и каждый сон таил в себе неясный, но категорический императив. По пробуждении сохранялось чувство, что Тима куда-то зовут, велят что-то сделать и следующей ночью начнут все сызнова. Финал же сна обычно не имел никакой логической связи с основным содержанием. Доконали Тима сырые пельмени, приснившиеся как-то под утро. Они были перламутровые, прозрачные, мелкие и живые. Он знал, что раздави их кто-нибудь, они заскрипят и запищат, а когда проснулся, долго разглядывал пальцы в поисках налипшей муки. Эти пельмени не шли у него из головы несколько недель.
Вскоре общее положение дел немножко прояснилось. Сначала до Тима дошли известия о судьбе Шлемы. Шлему арестовали при попытке взрыва в трамвае пластиковой бомбы. Он хранил ее в целлофановом пакете фирмы «Вавилон «и, перед диверсионным актом непосредственно, назвался ангелом и объявил о своем намерении сорвать пятую печать. После этого заявления деятельность его была немедленно пресечена. Примерно то же самое случилось с рядом других апостолов, чьи планы шли вразрез с уголовным кодексом. Эту информацию передал по радио все тот же диктор, и он же чуть позже рассказал о задержании самого Иисуса, которого сняли с поезда где-то совсем далеко, в последний момент, и еще немного – он оказался бы вне досягаемости, что, впрочем, не имело никакого отношения к сверхъестественным явлениям.
…Однажды вечером Тим сделал случайное открытие. Он торчал в своей будке, пил пиво, сеанс шел своим ходом. В зале сидело человек восемь, на экране что-то серое в пупырышках с ревом пожирало все, что двигалось. Вдруг лента оборвалась, экран ослеп, кто-то в зале застенчиво свистнул и, не найдя поддержки у толпы за отсутствием последней, утих. Тим ловко поправил дело, чудище к общему удовольствию вернулось в зал, но Тим, заряжая аппарат, успел заметить нечто необычное. Он обнаружил кадр, запечатлевший лицо, которое избежало чревонаполнительных забав чудовища, ибо не имело никакого отношения к фильму. Когда сеанс закончился, Тим отыскал лупу и начал изучать ленту сантиметр за сантиметром.
