Елена Модель - Благодетельница (сборник)
– Ну как же ты так говоришь? – испугался Зиновий Львович. – Мы вон здесь жизни радуемся, – он указал глазами на початую бутылку водки, – а они…
– Да долго ли тебе радоваться осталось? – Владимир Петрович как бы нехотя разлил водку по рюмкам. – А конец – он тоже разный бывает. Некоторые так мучаются… – Он выразительно опрокинул в рот содержимое рюмки и горестно крякнул.
– Да что ты за человек такой, – удивился Зиновий Львович, – всю жизнь только о плохом да о плохом. Радуйся, пока можешь, а нагореваться успеешь, когда срок придет. – Он коротко отхлебнул из рюмки, сладостно поморщился и потянулся за огурцом.
– А мой срок пришел, когда я родился, – заявил Владимир Петрович, шлепая отяжелевшими губами.
– Да ладно тебе, Вов, занудствовать – жизнь как жизнь, не хуже и не лучше, чем у других.
– Да, а я тебе так скажу… Если бы меня заранее спросили – хочешь такую жизнь? – я бы вот сразу отказался. – Он категорично махнул рукой. Голова, лишившись опоры, беспомощно повисла на вялой шее.
– Дурак ты, ей-богу, – добродушно усмехнулся Зиновий Львович. – Чего тебе не хватает-то?
– Нет, ты мне лучше скажи, чего мне хватает? Всю жизнь то война, то тюрьма, то нищета. Жена померла, дети за границу уехали, отца одного бросили. Нет, знаешь, а все-таки при советской власти лучше было. Все под одним замком. Никаких тебе заграниц поганых. Сиди дома, чти родителей…
– Опять ты за свое! – воскликнул в сердцах Зиновий Львович и прикончил содержимое рюмки. – Ты мне про это не вспоминай, хватит! – Он решительно хлопнул ладонью по столу, так что Зябкий от неожиданности вздрогнул. – Семьдесят лет людям голову морочили, народу сколько положили ни за что ни про что! Нас обещаниями кормили, а сами жрали в три горла в своих распределителях!
– Зям, ну ты вспомни, – примирительно сказал Владимир Петрович, – у нас в инвалидном КБ тоже заказы хорошие были.
– Да ладно тебе народ смешить. Что там за заказы? Гречка, горошек, лосось в собственном соку.
– Почему? Еще сервелат, икорку давали, – возразил Владимир Петрович, ностальгически улыбаясь.
– Давали! Подачки тебе давали. Чтобы рот заткнуть.
– Так тогда о нас хоть кто-то заботился. Хоть подачки давали, всюду пускали без очереди. А сейчас про нас знать никто не хочет. Ждут, пока все перемрем, а потом закон выпустят, по которому нашему брату, инвалиду, золотые горы полагаются.
– Ну и пусть, – заявил Зиновий Львович. – Да, мы – пропавшее поколение, зато детям нашим по-другому житься будет! – Он героически сверкнул глазами.
– Опять, значит, все для будущего, все для победы! Уже помирать скоро, а мы все в грядущее таращимся. – Владимир Петрович, не вставая, раскрыл холодильник и извлек оттуда потрепанный кусок колбасы. – Порежь-ка, – попросил он приятеля.
Сам Владимир Петрович с ножом управлялся плохо. Правую руку он оставил на фронте, а на левой не хватало большого и указательного пальцев.
Зиновий Львович нарезал колбасу крупными уродливыми кусками.
– У тебя хлеб-то есть? – спросил он.
– Должен быть. Посмотри в пакете, висит на твоем стуле.
Зиновий Львович порылся в целлофановом пакете и достал половинку черного, который от сухости дал трещину посередине.
– Думаешь, он еще ничего? – с сомнением произнес Зиновий Львович, вертя в руке сухарь.
– Ничего, – ободрил его Зябкий. – В войну еще не то ели.
– Так то ж в войну…
– А если хочешь знать, я в войну лучше жил, чем сейчас.
– Ты что такое несешь? – поперхнулся Зиновий Львович и от возмущения прекратил разливать водку. Рюмка Владимира Петровича наполовину осталась пустой.
– Чего слышишь, – недовольно пробурчал Зябкий и надавил тремя оставшимися пальцами на застывшую в руке Голдберга бутылку. – Я себя тогда человеком чувствовал.
– Ага, человеком! – горько усмехнулся Зиновий Львович. – За нами смерть по пятам ходила.
– Ну и что, она и сейчас за мной по пятам ходит. Только время сейчас поганое. Народ обмельчал, молодежь совсем озверела. У них только доллары в глазах мелькают. Ни ума, ни совести!
– Ага, а у нас только Ленин в глазах мелькал с отцом народов Сталиным – это лучше было?
– Конечно, лучше! У нас идея была.
– У них тоже идея, – защищал молодежь Зиновий Львович, – только другая.
– Какая же?
– Они жить хотят по-человечески.
– Они-то хотят, да нам не дают.
– Да кто тебе не дает? Ты инвалидный «Запорожец» получил? Получил.
– Так это еще при советской власти было!
– А сейчас мы просто своими правами не интересуемся, поэтому ничего не получаем.
– Ха-ха-ха, – прокашлял Владимир Петрович, – да нету у тебя никаких прав! – Он выпил и, зажав в культяпке кусок колбасы, принялся жевать, искоса саркастически поглядывая на товарища.
– А вот и есть! – вдруг оживился Зиновий Львович и тоже пригубил рюмочку. – Значит, говоришь, не думает о нас никто? А вот это видел? – Он запустил руку в карман и, достав оттуда бумажку, ударом кулака припечатал ее к столу.
Владимир Петрович с удивлением рассматривал клочок бумаги, похожий на квитанцию из прачечной.
– А это что?
– Талон. – Гольдберг выпрямился и посмотрел на товарища победоносно, сверху вниз.
– Какой еще талон?
– А вот такой, из синагоги. Приглашают получить к празднику еврейской пасхи продуктовую посылку из Израиля. Ты при своей хваленой советской власти посылки из Израиля получал? Это тебе не горошек с гречкой!
– Из Израиля? – обескуражено произнес Зябкий и еще раз повернул на столе бумажку. – Слушай, Зям, а ты чего, в Бога поверил, что ли?
– При чем здесь Бог?
– А при чем здесь синагога?
– А-а. Да это дочка меня записала, – смутился Зиновий Львович. – Ты, говорит, отец, сам никогда ничего не попросишь, так, может, хоть здесь о тебе позаботятся.
– Вот молодец твоя Галка! Давно бы так! – одобрил Владимир Петрович. – А то твоя нация вон какими делами заворачивает, – он описал в воздухе беспалой рукой широкий круг, демонстрируя тем самым размах еврейских дел, – а ты какой-то выродок, ей-богу.
– Да уж какой есть. Знаешь что, Володь, давай-ка, собирайся, – вдруг оживился Гольдберг.
– Куда?
– В синагогу поедем, заказ получать.
– Не-е… – протянул Зябкин, глядя с тоской на бутылку. – Мы, вон, еще не закончили, куда я поеду?
Но в Зиновии Львовиче проснулся героический дух.
– Поехали! – настаивал он. – Мы по дороге еще одну бутылку прихватим и под израильскую закусочку… А?
– Еще одну?.. – Владимир Петрович задумался. – Не знаю…
– Чего тут думать-то? На метро пару остановок. Через час вернемся и пировать будем. Ты подумай только, из Израиля! Там, небось, сплошные деликатесы. Поехали?
– Ну, вижу, ты уже загорелся, – как бы нехотя согласился Зябкин, про себя прикидывая, когда он в последний раз ел вкусненькое. – Тебя уже не остановить. Ладно, давай по маленькой, и пойдем. – Владимир Петрович взялся было за бутылку.
– Нет, – остановил его Зиновий Львович. – По маленькой, когда вернемся, а то не доедем.
– Ладно, – крякнул Владимир Петрович и с усилием поставил недопитую бутылку на стол. – Подожди, я только оденусь.
Через несколько минут друзья вышли из подъезда и направились в сторону метро. Владимир Петрович, высокий и грузный, шел, крепко переставляя ноги, по-стариковски припечатывая каждый шаг, и рядом с ним, опираясь на руку товарища, с трудом ковылял маленький и щуплый Зиновий Львович. Фронтовое ранение сильно укоротило его правую ногу, в результате чего в фигуре произошел значительный перекос. Вся правая сторона вместе с плечом съехала вниз, и при ходьбе он раскачивался из стороны в сторону, как маятник. Прохожие равнодушно смотрели на бредущих бок о бок стариков, безразличные к этой старой, отжившей свой век беде. Уже давно народились и заполонили московские улицы новые беды, и теперь сострадания на всех не хватало.
– Вот увидишь, – говорил на ходу Гольдберг, непроизвольно толкая приятеля в бок, – синагога – это серьезное учреждение, из-за границы для нас, стариков, заказы получают.
– Слушай, – остановился Владимир Петрович, – а может, там не только продукты?
– А что же?
– Ну, я не знаю. Техника какая-нибудь, одежда…
– Может быть… – мечтательно произнес Зиновий Львович и опять пошел раскачиваться из стороны в сторону.
Через час приятели, наконец, добрались до цели. У синагоги собралась небольшая группка людей, человек десять-пятнадцать, не больше. Они все время пытались выстроиться в очередь, но линия не держалась, разваливалась, и люди, как стадо растерявшихся овец, опять сбивались в кучку. Все они были пожилые, лишенные в силу возраста всякой индивидуальности и похожие друг на друга, как члены одной семьи, в сильно поношенной одежде, с виноватым выражением на уставших, помятых лицах.
– И вот это синагога?! – воскликнул Зябкин, глядя на обшарпанное, сильно нуждающееся в ремонте здание. От разочарования он даже остановился. – А вот это евреи?! – Он перевел недоумевающий взгляд на группу беспомощных стариков и старух. – Зям? – Владимир Петрович поглядел на приятеля, как бы призывая его исправить недоразумение.
