Юлия Лешко - Мамочки мои… или Больничный Декамерон
И с видом непокоренной героини обернулась к сопалатницам, которые смотрели на нее с легким недоумением… На их лицах было четко написано: «А кто же ты еще?…» Ну, по крайней мере, обиженная на полмира Вероника именно это прочитала.
* * *В дверь приемного покоя с независимым видом, в пуховике «Коламбиа» вошел симпатичный молодой человек. Жестом фокусника он достал из кармана белый халат и набросил его прямо на плечи. Его, такого уверенного и решительного, никто не задержал и не спросил: «Кто? Куда? Зачем?».
Он прошел через коридор и свернул к пожарной лестнице. Быстро, пружинистой спортивной походкой, перешагивая через две, а то и три ступени, поднялся на второй этаж…
Возле двери, ведущей в отделение патологии, его уже ждала Катя.
– Ух!.. Пришли! – сказал Кирилл и расстегнул куртку, откуда тут же высунулась мордочка Жужи, которая принялась тоненько взвизгивать от восторга.
Катя потянулась губами к Жуже, а Кирилл такими же вытянутыми в трубочку губами уперся жене в темечко.
– Тише, Жуженька! Тише, девочка моя! Котенька!.. – сюсюкала Катя.
Кирилл деликатно кашлянул:
– И она… собака, а не кот… И я… муж, между прочим…
Катя, не отнимая рук от собачки, нежно обняла Кирилла, несколько раз поцеловала, а тот прижал ухо к ее животику и негромко спросил:
– Ку-ку! Ты там как? Отзовись…
Катя рассказала:
– Он по утрам стучится. То ручкой, то ножкой. Сейчас спит. У него тихий час…
И в этот трогательный семейный момент на лестницу неожиданно вышла Прокофьевна с кипой белья в руках. Увидела Жужу, всполошилась…
– Ой, что же это вы собаку-то с собой привели… Нельзя, не положено! Уносите, давайте, пока врачи не увидели. Да как это вы сюда псину протащили?
Катя прижала умоляюще руки к груди:
– Они на минуточку! Сейчас уже пойдут…
Симпатяга Кирилл улыбнулся старушке:
– Она привитая, – оценив доброе лицо Прокофьевны, решил рассмешить бабку он, – это наша старшенькая, Жужа.
Но номер не выгорел:
– А вот ты не шути так, нехорошо.
И тут же направилась по своим делам, с осуждением качая головой. И вдруг обернулась, решив тоже пошутить по-молодежному:
– Похожа на тебя старшенькая-то – вон, какая глазастая! – и объяснила: – А теперь это я пошутила!..
Тихо, по-старушечьи засмеялась и ушла. Кирилл и Катя переглянулись и снова обнялись. Жужа, чье тщедушное тельце пришлось в самую середину их объятий, судя по мордочке была абсолютно счастлива…
* * *Вера Михайловна заполняла журнал дежурств, сверяясь с какими-то записями в компьютере. Вошел Бобровский и буквально упал на диван.
Вера Михайловна мельком подняла на него смеющиеся глаза: вспомнила его гусарские «заходы» перед операцией.
А тот как будто ничего уже не помнил:
– Есть что-нибудь новенькое?
Вера Михайловна пожала плечами:
– Все новенькие приняты, рожать никто не просится. С невестой все в порядке, типичные предвестники родов, выкидыша не будет.
Бобровский покивал, заботливо осведомился:
– А жених как?
Вера встала со своего места, пересела на диван:
– Жениха не осматривала, думаю, тоже пришел в себя. Да, вот еще кстати… стихи…
Завотделением округлил глаза:
– Какие еще стихи?…
Вера с улыбкой, мечтательно произнесла:
– Лирические!
Владимир Николаевич, в общем, чуждый сантиментов, нетерпеливо уточнил:
– Ну-ну. Стихи, – посмотрел выжидательно на все еще мечтательную Веру, – Верочка, у нас тут проза жизни большей частью. Не томи, причем стихи? Кто пишет-то? В стенгазету, что ли?
Вера Михайловна рассмеялась:
– Скажешь тоже. Ты бы еще другой поэтический сборник – «Медицинский вестник» – вспомнил. Кто пишет – не знаю… Не знаем. Наташу кто-то стихами забрасывает. Хорошими, кстати… На бланках анализов пишет.
Владимир Николаевич захохотал:
– А творения – не про анализы, надеюсь?
Вера укоризненно посмотрела на весельчака в белом халате:
– Про любовь.
Переставший смеяться Бобровский посмотрел на нее с извечной иронией мужчины, не способного до конца постичь странности женщин: типа, и что им только в голову не придет, да еще на рабочем месте…
– М-да. «Я вас любил, любовь еще, быть может…» – резюмировал Владимир Николаевич, – и на бланках… Без подписи, конечно?… Оригинал. Ну, у меня алиби: я не поэт, к сожалению. Я, как в старом анекдоте: «про заек…», про разных, сплошь беременных таких заек…
* * *В дверь четвертой палаты заглянула Прокофьевна:
– Мамочки, кефир!
Катя Павлова отложила книжку, положила ее на тумбочку: это какая-то техническая литература. Ее соседка Соня положила на стоящую рядом тумбочку книжку в «розовой» обложке. Обе спустили ножки с кроватей, посмотрели друг на друга с улыбкой. Соня сказала Кате:
– А мой кефир не любит. Икает потом…
Катя в ответ погладила животик:
– А мой вроде ничего, пьет…
Компания из четвертой влилась в забавное пузатенькое шествие по коридору: из палат не спеша выходили мамочки, направляясь к столовой со своими разномастными кружечками…
Мамочка Ксения несла свою наполненную кружечку в палату: хотела выпить перед сном. Шла медленно и осторожно, но тут в кармане ее халатика зазвонил телефон. Когда Ксения доставала телефон, кружка немного наклонилась и из нее немного вылился на пол кефир…
Ксения ойкнула, а в телефон сказала:
– Мама, привет… Слушай, я тут кефир пролила, подожди секундочку…
Мимо шла медсестра Таня, к ней Ксения и обратилась:
– Извините, я тут пролила немножко…
Таня кивнула на ходу:
– Не страшно… Сейчас Прокофьевне скажу.
Ксения заговорила снова в телефон, уходя дальше от оставшейся на полу небольшой лужицы:
– Мама, ну, все в порядке. Да, были… Да сытые они, сытые! Девчонки же готовят…
* * *…Тем временем из своей палаты (пункт А) с важным видом и изящной чашечкой в руках выплыла Вероника. Она, как всегда, была при полном параде, подмазанная, гладко причесанная, да еще и по случаю вечера – в сабо на каблучках-рюмочках…
…из бокового коридора (пункт Б) с маленьким ведром и покорностью во взоре одновременно неторопливо выдвинулась Прокофьевна…
…они почти сблизились, но Вероника буквально на полшага опередила Прокофьевну, для того чтобы…
…неловко поскользнуться на разлитом Ксенией кефире и…
…нелепо взмахнув руками…
…угодить прямо в подставленные руки оказавшейся сзади Прокофьевны…
– А-ай!.. – запищала так и не упавшая Вероника, цепляясь за старушку. Та держала крепко:
– Держу, держу, дочка!..
Вероника, наконец, выровнялась. Изящная туфелька-сабо валялась рядом. Вероника мигом оценила ситуацию и тут же вышла из себя:
– Кто это разлил? Черт, чуть не упала!
– Да не чертись ты, доча!.. – опять начала увещевать ее Прокофьевна. – Ну, пролил кто-то кефир, ну и что? Не упала же ты…
Вытерла тряпкой ее туфельку, наклонившись, поставила прямо перед ней.
Вероника – первый раз на памяти Елены Прокофьевны – немного смутилась и еле слышно произнесла:
– Спасибо… бабушка. Я испугалась очень…
Старушка расплылась в своей доброй улыбке. Она несмело протянула к мамочке морщинистую свою руку, ласково погладила по худенькому плечу:
– А ты не бойся. Нечего бояться тут. Туфельки-то попроще надень, тапочки. А то каблуки скользят. Тут и кефир не нужен, чтобы брякнуться.
Вытерла насухо пол и повернулась, чтобы уйти. Вероника заметно растерялась… И вдруг начала тихо плакать, прислонившись спиной к стене. Прокофьевна не услышала, а скорее, почувствовала это и вернулась. Но утешать Веронику не спешила, зная взрывной характер девушки. Стояла рядом, слушала тихие всхлипы… Та, вновь увидев перед собой сочувствующие глаза, принялась жаловаться…
– А если бы я упала… Нет тут порядка… Я завотделением пожалуюсь, главврачу. И выше!.. И мужу… Я же чуть не упала…
И тут на лице Прокофьевны появилось такое выражение, как будто вдруг она что-то поняла…
– А он часто… приходит, муж-то? – спросила она вполголоса.
Вероника посморкала носик:
– Да я тут всего… целых три дня… уже лежу, – пере вела дыхание, – нет, не приходил. Звонит только. У него все дела какие-то… Договоры-переговоры… Он бизнесмен.
Прокофьевна понимающе покивала:
– Ну, ничего, придет… Вот завтра и придет.
Вероника передернула плечами и ничего не ответила.
Шмыгнула носом, утерла слезки и уже не так самоуверенно пошла со своей хорошенькой чашечкой в столовую.
Потом что-то – может быть, совесть? – заставило ее оглянуться. Но коридор уже опустел. Даже влажного пятна на полу не осталось от ее «галлюцинации»…
* * *Вера Михайловна собиралась домой. Достала из ящика стола и, подержав в руках, положила в сумочку свою косметичку. Потому что подумала и не стала красить заново губы: а пусть Сережка поцелует, не боясь запачкаться или «размазать»…
