Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда
– Шевелитесь…
– Какая еще Картахена? – язвительно спрашивает Середа.
– Город в Южной Америке. А я имел в виду знаменитого пирата Хуана Картахену. Отстань! – отмахивается Пятигорский.
Оставшись один, Петя сползает с лежанки, натягивает штаны. Холмы за окном ясные, в пятнах яркой зелени. Сосны на том берегу еще в тени, сизые, перевитые туманом.
– Сыночек, постереги ребятенка! – Старуха тащит упирающегося малыша. – У меня корова непоеная, а он, черт, орет как укушенный! Я мигом…
Мальчишка рыдал и рвался к дверям. Унять его не удавалось. Бабка не показывалась.
– Баба Зоя, мне уходить надо! – кричал он в окно.
На дворе стояла безмятежная тишина. Взяв малыша, он вышел на крыльцо и сразу увидел у сарая лежащую навзничь старуху, опрокинутое ведро. Он бросился к ней, оставив ребенка. Падая, она уткнулась лицом в траву. Открытый застывший глаз смотрел на Петю. Он пытался ее перевернуть. Разлитое варево уже ушло в землю, парок еще курился. Тут он заметил, что мальчишка добрался до открытой калитки. Он помчался за ним, схватил, тот молотил руками и ногами.
На кухне ему попался булыжник на бочке с капустой. Он засунул малыша в комнату и дверь припер камнем.
Старуха лежала в той же позе. Он думал, что она умерла. Он перевалил ее на спину. У нее шевельнулись губы.
– Баба Зоя! Вы меня слышите? Что сделать, баба Зоя? У вас лекарства есть?
На лице ее выразилось мучительное усилие, но ни голос, ни тело не повиновались. Он поднял ее на руки, отнес в дом, уложил на кровать. Сходил за водой, но пить она не могла, все выливалось на подбородок.
С малышом на руках Петя выскочил на пустынную улицу и затрусил по дороге. Во дворе последнего дома стояли три девушки, они обернулись, и он узнал дочку Таисии.
– Куда ты пропала? Бабке плохо, никого нет, и пацан… Беги туда, я за врачом… Где у вас скорую вызывают?
Она сразу заплакала:
– Ой, я боюсь одна, Люсь, пойдем со мной, а то вдруг она помрет…
Солнце нежарко сияло над сухим асфальтом. Грибные запахи осеннего леса плавали в воздухе. Бежать было легко.
Заслышав сзади мотор, Петя поднял руку, но “москвич”, вильнув, обогнал его и скрылся. Он побежал дальше. Наконец навстречу ему показался из-за поворота самосвал Воронца.
– Ми-ко-ла… – внятно выдавила старуха.
– Никола? Баба Зоя, что ты? – встревожилась Таисия. – Где же его взять, Николу твоего? Он же в Вологде? Забыла.
– Может, телеграмму послать? – предложил Петя.
– Погоди ты помирать, баба Зоя! Может, обойдется еще, а мы сразу – телеграмму. Успеется. Сейчас доктора привезут, укольчик тебе… Еще побежишь.
В глазах старухи была досада. Она упорно смотрела куда-то в угол, потом взгляд ее возвращался к Таисии.
– Угодника, что ли? Николая? – догадалась та. – Вон он на месте, куда ему деться? Чего ты хочешь-то, баба Зоя? За попом, что ли? У нас тут и попа негде взять, сама знаешь. Надо же, в церкву не ходила, а как помирать – попа ей… Дать тебе его, что ли, угодника?
Она сняла со стены небольшую икону в темной рамке, положила на одеяло. Сиплый неясный звук вырвался из горла у старухи, она скашивала глаза вниз, к животу, где лежала икона.
– А, поняла, поняла! – засмеялась Таисия. – Денежки у ей там, ясное дело! А я-то, дура…
Она вытряхнула доску из рамы, оклад не снимался. Петя содрал его, и оттуда выпал сверточек, перетянутый резинкой.
– Мишке двести… – прочла она, разгладив бумажку с каракулями. – Это внуку, в армии он. – Она кивнула на фотокарточку на этажерке. – Послать или когда приедет, баба Зоя? Да ведь, если помрешь, Николай приедет, заберет. Чего тогда делать? Не давать? Ну, гляди. Не дам, спрячу. Не бойся, придет твой Мишка бабку проведать, и все ему достанется до копеечки…
Смеркалось. Она зажгла свет и пересчитала деньги.
– Двести семьдесят три. Точно, баба Зоя? Мишке, значит, а остальное на похороны, это я поняла. Давай считать. Помыть Катерину звать. Я помню, ты говорила. Катерине десяточку…
Петя притих в углу. Бабка следила спокойно, лицо ее разглаживалось.
– Теперь Матвею за работу да могилку вырыть. Считай еще двадцать пять. И на поминки выходит тридцать восемь рублей. Правильно? Вот и разобрались… А корову-то? – спохватилась она. – Корову Колька небось заберет?
На крыльце послышался топот. Воронец привел двоих в белых халатах.
Потные, чумазые, они вылезают из автобуса у столовой, и в дверях возникает толкучка. Петя невольно застывает. Поодаль с независимым видом стоит Аня. Глаза их встречаются. Кивнув хмуро, она отворачивается.
Народу полно, к умывальнику не пробиться.
– Обойдется, – бурчит Середа. – Микроб от грязи дохнет.
Из очереди машет Проскурин. Что-то объявляет девчонка в косынке, старается перекричать гам, но ее не слышно. Пятигорского посылают занять стол.
За окном подъехал самосвал, из кузова спрыгивают парни. Петя видит, как Аня заглядывает в кабину и разочарованно отходит.
– Отъезд в Москву завтра в восемь утра! – кричит девушка в косынке, вскарабкавшись на стул. – Сегодня в Доме культуры прощальный вечер! Кино и танцы!
Ей отвечают улюлюканьем.
Пятигорский увлеченно читает санитарный плакат на стенке. Столик у него под носом занимают.
Неожиданно Петя замечает в проходе Таисию. Лицо у нее красное, взбудораженное. Она пробирается к ним.
– Подсобите, ребятки, прямо чего делать, не знаю… – говорит она торопливо. – Собрались хоронить, а мужиков – никого, одни старухи да я с девками. Зять в район поехал и пропал. Хоть до кладбища донесите…
Середа с сожалением косится на суп, который наливает повариха.
Они выскакивают на улицу. Аня все стоит у дверей.
Таисия семенит сзади, пыхтит.
– Куда вы несетесь-то? Ей теперь торопиться некуда…
– …Это вот самая и есть баба Катерина. У нас, когда похороны, всегда ее зовут. Она все порядки знает, как положено, обмыть, одеть… А на кладбище – там уж заросло давно, обвалилось, а она все помнит, где чьи родичи лежат. Это Дрося, племянница ее, они так и живут вдвоем…
Старухи чинно стояли в палисаднике, ожидая, когда позовут в дом. Середа передавал через забор стулья некрасивой девушке в блестящем платье.
– А это Алка наша, сестренка моя. Вы разве ее не знаете? А вот маленькая, теть Шура… Она знаете что? – Глаза Светки заблестели, она готова прыснуть. – Она в том году замуж вышла! Ей-богу! А ей семьдесят четыре. А мужу – только семьдесят будет, Иван Демьянович, он у нас в школе учителем был… А это просто Галя, у матери на ферме работает.
Появился и дед Серега, мрачный, тихий, с красными колючими глазами. Зять Таисии, молодой парень с длинными патлами до плеч, с большими руками, черными от масла, поздоровался и стал умываться у крыльца.
– Вон – хромая, видите? В сапогах. Это Комариха. Она у нас вроде гадалки. Травки у ней, болячки заговаривает. А потом милиция ее забрала, она и испугалась. У бабы Зои брат был, жена его – сестра Комарихина. Она ей родственница. Я маленькая была, я ее боялась… А вот глядите, глядите!
Через улицу вели высокого, грузного старика. Мальчик лет двенадцати и старуха поддерживали его с двух сторон. Он тяжело переставлял ноги в огромных бурках. Таисия вышла к калитке ему навстречу.
– Это дед Федор, – прошептала Светка, – Черебушкин его фамилия. Ему девяносто два года, я родилась – уж он слепой был. Он у нас самый старый, и в Трудовом никого старше нету. Баба Зоя рассказывала, он молодой был – лошадь подымал, такая сила… И что интересно, ничего не соображает, родных путает, а спросить, что раньше было, до войны или совсем при царе, – все помнит. У кого мельница была и когда школа сгорела…
Деда завели во двор. Все потянулись к крыльцу.
Пришли домой – и замолчали, расселись по углам.
Тихо было в доме. Сверчок трещал за стеной. За окном озеро переливалось на закатном солнце.
– Мне на психику давит… – вскочил Проскурин. – Пошли в клуб.
– Я, пожалуй, пас… – Пятигорский завалился с книжкой на диван.
– Пойдешь, Картошка?
– Чего я там не видал? – пробурчал Петя.
– Кино бесплатное. И сеньориты. Все веселей, чем здесь торчать.
Середа считал медяки.
– Семьдесят шесть копеек на всех, – объявил он. – По пятаку на метро надо?
– Как раз полтинник на сеньорит, – заметил Воронец.
– И ты, Ворона? А как же прощальная гастроль?
Воронец ухмыльнулся и полез на лежанку.
Середа с Проскуриным ушли. В углах стало темнеть. Пятигорский зажег лампочку.
– Чего ты читаешь?
– У Таисии на кухне валялась. – Толстяк показал растерзанную книжку. – Ни начала, ни конца, сразу с девяностой страницы. “Вечером его привезли на очную ставку”… – прочел он и поднял голову, прислушиваясь. – Жутковато, да? Сверчок стрекочет, а бабки нету…
В тишине отчетливо донесся стук в дверь. Они переглянулись.
– Кто там?
Воронец сел. Опять постучали. И Петя пошел открывать.
