Константин Корсар - Досье поэта-рецидивиста
Прошло пятнадцать лет. Где сейчас эти два парня? Живы ли они, здоровы? Закончили ли школу, пережили ли армию? Хватило ли им сил встать на ноги под сокрушающими ударами судьбы, выбраться из болота, или оно тихо, обыденно, без эмоций засосало обоих, как и их родителей? Наверное, нет – не хватило. Хотя хочется верить, что они сами или кто-нибудь другой протянул им руку помощи. Или хотя бы лапу.
* * *Чёрной речки манит в омут
Запах пенно-дождевой.
Тихий всплеск – отдам пучине,
Что начертано судьбой.
Тара (Омская область). 9 мая 2012 г. от Р. Х.
Сударь
От своей родины он всегда ждал большего, хотя и не был диссидентом, проживая на улице Декабристов. Счастья желал он искренне, но личного, а труда сторонился, особенно общественного. Не стал к своим сорока годкам ни видным партийным деятелем, хотя вступал во всё и однажды даже в коричневую коровью лепешку; не стал известным рабочим, потому что просто быть им не желал; не намолотил больше всех зерна в юности, как Горбачев, хотя орден Трудового Красного Знамени принял бы с удовольствием; не стал великим пианистом, как ни странно, не сев ни разу в жизни за партитуру; не вознёсся на вершину педагогического или спортивного Олимпа, так как не любил много молоть языком и ногами.
Поэтому приход Перестройки встретил с радостью, а декрет о легализации индивидуальной трудовой деятельности с восхищением. На следующий день на стене его кухни появилось фото последнего Генсека, а в туалете тексты последних речей Михал Сергеича с не туалетными заголовками «ускорение» и «гласность».
В сорок лет юношеского запала уже нет. К пятому десятку осторожность вкрадывается в характер, сомнения окутывают душу, а нерешительность разъедает её изнутри. Он очень хотел начать действовать, но, активно сомневаясь, не решался ни на что конкретное. Кто-то из соседей открыл ателье по ремонту одежды, кто-то – строительный кооператив, некоторые даже гнали и продавали самогон. Какой род индивидуальной трудовой деятельности избрать для себя, он не знал – ему нравилось всё, но хотелось поменьше делать и побольше получить.
Поразмыслив с полгода, решил стать профессиональным киоскёром. Суть бизнеса ясна: купил за рубль, продал за два, получил свои два процента – что может быть приятнее. Свой первый и, как оказалось, последний, ларёк он открывал с размахом, с помпой, на широкую ногу. Пригласил ансамбль балалаечников, подслеповатого танцора и купил пару бутылок водки – открытие прошло на ура, но бизнес почему-то не пошёл.
Бизнес не шёл, но и надежда от него пока не уходила.
Он решил покорить клиентуру культурой и шармом, но, не разглядев окружающих реалий, похоже, только отпугнул словами «здравствуйте» и «пожалуйста» привыкших к отборному мату полупьяных не от жизни работяг.
Когда я с ним познакомился – это, правда, громко сказано, – ему было уже под шестьдесят. Свела нас не жизнь – работа, нудная и далеко не творческая. Поначалу он обращался ко мне просто на вы – в этом для меня не было ничего потустороннего, даже наоборот, встречи с ним меня радовали, так как все остальные мои коллеги на «вы» были только с культурой. Но когда он начал обращаться ко мне не иначе как «сударь», мне стало не по себе. Какой же я сударь – я граф.
Итак, приходя в его ларёк, я слышал: «Добрый день, сударь», «Присаживайтесь, сударь», «До свидания, сударь». Постепенно привык к этому коммерсанту и стал считать его этаким странноватым сумасбродом. Ни разу не слышал из его уст ни одного бранного или матерного слова. Человек был культурен и явно не на своем месте – ему бы с такими данными в правительство, но…
Обычный на первый взгляд день открыл его для меня с новой стороны, довольно неожиданной.
В тот день я очень торопился куда-то.
– Я тороплюсь. Можно в накладной сумму напишу числом? Хорошо? – сказал я, не очень интересуясь, что ответит субъект. В этот момент на моё плечо опустилась сильная могучая рука, а к лицу приклеился серьёзный взгляд бывалого воротилы бизнеса.
– Сударь, – начал он так серьёзно, но и в высшей степени культурно, что у меня перехватило дыхание, – я двадцать лет в бизнесе. Так вот. Чтобы вас не н@еб@ли, – сглотнув, – не н@еб@ли, – повторил, педалируя на слове «н@еб@ли», – пишите прописью, сударь!
Он явно хорошо понимал, что слово «обманули» не до конца передаст омут его эмоций и негодования по поводу былых обид. Видя его серьёзный настрой и весомые аргументы, я не рискнул спорить и заполнил накладную чётко и полно, как никогда ранее, как настоящий сударь.
Родина мечты
Край болот и мошкары,
Край берез, полынь-травы,
Речка, холм пологий, стог,
Соль в озёрах, город, смог,
Только степь да лес кругом —
Нет ведь гор в краю родном.
Проводов тяжёлых свист,
Будто в сказке, золотист
Храм высокий над рекой,
Клевер жёлтый луговой,
Сотни верст – и ни души,
Хочешь – пой, кричи, молчи…
Слушай речки голосок,
Ветра, в поле колосок
Можешь сжать в ладонях ты
Иль природу красоты
В красоте природы, эй,
Увидать среди ветвей.
Белый пух и ворожба,
Треск морозный, уголька
Жар в камине, на окне
Роза зацвела, во сне
Видишь ты иль наяву
Реку у зимы в плену.
Ты по ней идёшь туда,
Где мечтал бывать, но та
Сторона из века в век
Лишь видна была, а бег
Волн речных, теченье вод
Уносили в даль, и вот
Мягкой поступью идёшь
По косе песчаной, ждёшь
Чуда, новых красок дня,
Птицу, что не видел, пня
Трухлявого-другого,
Волшебства, мечты, иного…
Только вдруг река пошла,
Вскрылся лёд, и вновь она,
Как стена, перед тобою
Преградила путь собою.
И дороги в дом не стало —
Час была и вновь пропала.
Оглянулся ты вокруг —
Все знакомо там и тут:
Солнце то же, ветер, поле…
Это всё ты видел то ли?
Берег тот далёким стал,
Вновь чужим – о нём мечтал?..
Судьба
Дядя Миша – так звали этого, ещё не старого мужика мы с друзьями, хоть он и не приходился нам родственником. Был он старше нас лет на двадцать и имел двух детей нашего возраста. Однако мы общались именно с ним, а не с его отпрысками – он жил гораздо интереснее, и мы не чувствовали большой разницы в возрасте. Конечно, проявляли к новоявленному земляку уважение, было видно, что и он ощущал к нам отцовские чувства. Знакомство наше выглядело странно со стороны, но лишь на первый взгляд. По сути, мы были с ним примерно одинаковыми людьми – смелыми, весёлыми, зачастую непредсказуемыми и необычными. А все люди, как известно, тянутся к себе подобным, несмотря ни на что – в том числе и на возрастные ограничения.
Вместе с дядей Мишей крепко выпивали, закусывали, курили и разговаривали, обсуждали девок и политику, участвовали в доброй драке и добром деле. Он редко бездельничал, всегда творчески и изобретательно трудился и жил. С ним никогда не скучали. Культурой особо не блистал, однако мог легко расположить к себе почти любого, не ставил никого в неудобное положение – чувство такта, видимо, у него было врождённым.
По профессии он был каменщиком. Хороший каменщик – мастер своего дела. В последние годы престиж рабочих профессий упал, и многие считают трудового человека глупцом, а зря. Работа руками не менее сложна и интересна, чем труд умственный. Это просто иная стихия, другой ритм и стиль жизни, другая её философия. Дядя Миша кирпичную кладку ваял, как будто писал стихотворение четырёхстопным ямбом – чётко, точно и аккуратно; как художник, намечал совершенную форму стене, рисовал идеальный изгиб арки, ретушировал недостатки архитектурного замысла. Был он умелец и за свою работу не стеснялся брать деньги.
Дядя Миша всю жизнь прожил в Казахстане и, когда начался период безвременья, не спешил покидать насиженное место. Судьба многих наших соотечественников, выезжавших на социалистические стройки ещё молодыми, в девяностые годы была сломана, как и могучее государство, распластавшееся некогда в неге на одной шестой части суши планеты Земля. В Казахстане Мишу уважали. Конечно, этого приходилось добиваться и в спорах, и в ссорах с титульной нацией, что становилась с годами всё агрессивнее и наглее. Миша не робел и почти всегда оставался на коне.
В Россию ему всё же пришлось переехать. Но не из-за себя – ради детей.
– Скоро они вырастут. Пусть поступают в институт, ищут работу, заводят семью. Что там, в Казахстане, для них? Ни учебы, ни работы нормальной казахи не дают, с семьёй спокойно прогуляться по городу нельзя – взгляды и смешки постоянные вокруг. Чувствуешь себя как чужой в стране, где прожил много лет. Постоянно надо доказывать свою силу, чтобы с тобой считались. Я – ладно, уже привык, а детям трудно. В России выучатся, людьми станут, – так он нам объяснял, почему перебрался из степей северного Казахстана в степи южной России.
В Казахстане Миша жил хорошо. Потому, видимо, что хорошо трудился. Имел трёхкомнатную квартиру не на окраине, приличную машину, работу, друзей и знакомых, досуг, развлечения. Всего этого он в одночасье лишился. За бесценок продал «трёшки» – квартиру и машину да прикупил частный дом на окраине одного из крупных городов Сибири – только на это и хватило. Всю жизнь вкалывал, зарабатывал, а потерял всё, как и не было ничего. Дядя Миша не жалел и не грустил о былом, как и всякий нормальный человек. «Заработаю еще, – думал он, – что к этому добру прикипать, всё равно в могилу с собой не заберёшь».
