Людмила Загоруйко - Куклы Барби (сборник)
В семь утра следующего дня милая бабулька позвонила в дверь. Лара не удивилась раннему визиту. Ходы хозяйки понемногу начинали просчитываться. Сын торжественно провёл по дому экскурсию. Тщательно осмотрели достопримечательности. Вместе заглянули даже под кухонные навесные шкафы. Бабушка провела наманикюренным пальчиком по свежей краске, одобрительно промурлыкала под нос – хорошо. Дальше к делу перешли по сути. Хозяйка заявила, что в побелке не нуждалась. Лара напрасно проявила прыть и инициативу. Блаженное слово «сочтёмся» навсегда исчезло, как будто никогда не возникало. К концу беседы хозяйка озвучила вердикт: два дня на переезд и баста. Без поблажек. Время – деньги, а денег на счету нет. Лара поняла ужас проигрыша. Хитрая бабулька остаётся в плюсах, она – посреди зимы без крыши над головой и с носом. Кровь прилила к лицу, рот открылся криком. В ответ Марта Андреевна достала из сумки вязанье и замельтешила спицами, мол, разговор закончен. Изредка она поднимала голову, укоризненно смотрела на Лару, взывая к её «Большому Человеческому Достоинству». Словосочетание смешило напыщенностью: «Большое Человеческое Достоинство»– «Большая Советская Энциклопедия». Лара посмотрела на полку и увидела её, энциклопедию, потом на бабушку с лицом ангела. Тогда она и брызнула в неё семенем, оплодотворила, зацепилась и стала набухать. Ещё не эмбрион, но уже месть. Возмутительно. Кто развёл? Бабушка-одуванчик.
Полевая ромашка. Василёк. Василиск. Сочтёмся. Сочлись. Съезжайте. Ультиматум. Всегда прав не тот, кто платит, а кто плату взимает.
Вообще-то Лара жильё себе уже присмотрела. Случилось недалеко, в частном секторе. Тоже избушка на курьих ножках, но с палисадником в аккуратный листок из школьной тетради, латифундия, на которой можно стоять на одной ноге аистом, с отдельной калиткой, отдельной тропинкой.
Летом она будет сидеть под сливой, слушать пение птиц, читать. Идиллия. Перед окнами, конечно, дорога, но за дорогой лесок стеной. Красота. Что ещё надо израненной женской душе?
Съезжать Лара решила через неделю, о чём твёрдо заявила хозяйке. Старушка сдалась и исчезла так же внезапно, как появилась. Чем ближе приближался переезд, тем больше становилось ясно, что денег за купленные на побелку материалы, которые Марта Андреевна с трудом согласилась возместить, они не получат. Лара злилась, раскручивала в уме ситуацию. Приедет хозяйка, скривит милое безморщинное личико улыбкой, замельтешит перед носом спицами: «Накося, выкуси». Обещание есть. Гарантий – никаких. Она нажимала кнопку вызова в мобильнике, где в строке «бабулька» хитро зацепилась бесстрастная кудрявая надпись. Телефон молчал – в Киеве затевались дворцовые интриги.
Пожитки переносили в руках. Соседка в бомбонной шапочке стерегла на дорожке, определяла направление. Лара заметала следы. Садилась в маршрутку – за поворотом выходила. Она сама толком ничего не понимала, к чему, зачем прятаться? Внутри что-то жгло, подступало к горлу тошнотой. Снег под ногами тихо скрипел, сочувствовал. Поздним вечером перетаскивали последние вещи. Крались, как воры, чтобы не слышали соседи. «Предупреди, – косился сын. – Забрали ковёр. Обещали же оставить. Старушка обидится». Номер упорно игнорировал позывы к общению. «Большое Человеческое Достоинство» – злорадствовала Лара, обводя оскалившуюся пустоту комнаты. Взгляд опять запутался о полку с книгами. Малиновый многотомник напрасно пытался сразить наповал благородством обложки. Он был теперь всего лишь жалким обломком, последним живым знаком присутствия семьи. «Наверное, для дочери покупали. Лелеяли девочку. Недешёво для тех времён», – промелькнуло в голове и сразу забылось. Всплыло другое: «Большая советская энциклопедия», «Большое человеческое достоинство». Оба словосочетания во враждебной тишине пустого пространства, наконец, встретились, нашлись, застыли в крепких объятиях узнавания. Вот она, месть. Внутри, наконец, щёлкнуло, дозрело. Рука медлила, но уже тянулась за увесистым томом. Пауза… Подумать, решиться… К чему она листает том, разглядывает иллюстрации?
«Вот знакомое имя. Посмотрим. Пьер Абеляр, французский богослов, поэт, философ. Родился в 1079 году. Давненько. Так, тут слишком умно, а тут понятно. В этике перенёс акцент с поступка на намерение и критерием нравственности считал согласие с совестью. Впервые отделил, развёл по разные стороны, намерение и поступок. Интересно, интересно. Надо же – в тему», – Лара вчитывалась в текст. Сам по себе ни один поступок не является ни добрым, ни злым. Всё зависит от намерений. Язычники преследовали Христа не потому, что не любили, писалось в энциклопедической статье, а потому что свято верили в свою правоту. «Постой. Постой, Абеляр, давай подумаем. У меня были хорошие намерения: жить тихо, платить исправно. Моими благими намерениями воспользовались. Я вынуждена это сделать, хотя бы из подлого, безнравственного чувства мести. Умные люди не оставляют ценные книги чужим людям. Свои затраты я частично компенсирую самым варварским, бьющим по чужим нервам поступком. Представляю бабушку завтра у этой полки. Я не права, Абеляр? Что мне делать, подскажи. Мои благие намерения материализовались в чужих стенах. С собой никак не унести. Поступки… Что-то я разнервничалась, не совсем пойму, где намерение, а где поступок. Прости. Можно я потом додумаю? А вообще, спасибо за подсказку, Абеляр. Да здравствуют лучшие умы Франции!»
Рука взяла второй том, третий… Сумки набухли книжными кирпичами. Обокрала. Радости не было – вакуум, испуг, разочарование. Неужели это я? Не может быть.
Утром приехала хозяйка. Звонок в двери в семь утра, эффект разорвавшейся гранаты. Застать врасплох, ключи в руки и – вон. Встречать её никто не вышел, дом оказался пустым.
Теперь уже трезвонила Марта Андреевна. Лара скидывала вызов, металась по комнате. К вечеру старушка сдалась, звонки прекратились. Лара перевела дух и легла спать.
Свершилось. Две добропорядочные женщины в слепом упрямстве повисли на стрелках гигантских невидимых часов, отсчитывающих толерантное равновесие в мире живых, наделённых разумом существ, раскручивая их в противоположные стороны. Часы недоумевали, зачем понадобилось изменять их естественный ход, не выдержали и раскололись надвое. Под обломками погибли, как весенний цвет, все представления о морали. Наступило время хаоса, власти хитреца, безжалостности. Убью соседа, отравлю навечно кому-то жизнь, затаскаю по судам, потому что просто не люблю.
Дауншифтинг плевался замысловатым словом с экрана телевизора. Лара приоткрыла глаз, потрогала рукой замёрзший нос. «Дауншифтинг? Так это обо мне. Теперь я вся в природе, как в этом одеяле. Дом замело, в окно смотрит лес. Хорошо! Вот такси. Потом ещё и ещё. Странно. Почему они все тут останавливаются? Волков из леса что ли возят? Она сходила на кухню, заглянула в холодильник: что бы погрызть? Нашла, откусила, вернулась к окну и принялась рассеянно жевать. Пейзаж не изменился. Всё та же редкая частота леса далеко вглубь, до самой горы. Опять такси. Ну-ка, ну-ка. Водитель побежал в голый, насквозь просматривающийся лес, стал лицом к стволу, сосредоточился, запрыгал, струшивая капли, счастливым галопом назад, к машине. Отъехал. Лара обомлела: ничего себе дауншифтинг. Весь лес загадили. Странный всё же у меня вышел откат назад, в под завязку наполненную человеческими экскрементами природе. И снова Лара у той воды, в которую нельзя войти дважды, цепляется за одни и те же грабли, на которые ни в коем случае нельзя наступать. Можно. Ещё как можно.
Прошло время. Понемногу к Ларе возвращался спаситель-оптимизм. Она думала о дауншифтинге и зрела идеей.
Смог же когда-то кровавый и успешный римский император Диоклетиан (кто о нём с таким именем когда б вспомнил) начхать на всю римскую империю и удрать в родовое имение выращивать капусту. Ходят слухи, что когда его просили опомниться и вернуться, он гордо показывал на грядки, сердился и просил больше его не беспокоить. Основоположник модного течения знал цену покою и душевному равновесию. Стоит ли жизнь стольких бесплодных усилий ради красоты стен?
