Олег Рой - Маскарад на семь персон
Вторая женитьба Карена была совсем не так скоропалительна, как первая. И счастье оказалось совсем не таким… ослепляющим. В тот раз он чувствовал себя так, словно попал в центр бушующего пожара – и внутри пылал такой же пожар, и сам Карен был этим пожаром. А теперь… Теперь рядом был ровный и теплый свет – как от горящего очага.
Надо же. Всего-то и нужно было, что переставить буквы, размышлял он над созвучием двух имен: Алина и Лиана. Просто переставить буквы – а какая удивительная разница!
Только одно немного смущало Карена, но он старался об этом не думать.
Во время традиционных новогодних празднеств Лиану официально представили бабушке Марине, и та полностью одобрила выбор внука. В этом не было ничего, кроме самого лучшего, конечно. Точнее, не было бы… если бы как-то вечером, проходя мимо кухни, Карен не услышал за дверью бабушкин голос:
– Я ведь говорила тебе, девочка моя, что это идеальный вариант.
Карен сделал было следующий шаг, но тут раздался еще один голос – на кухне с бабушкой была Лиана. Говорила она тихо, слов разобрать не получалось.
– Он ведь совершеннейший щенок, – заявила в ответ на ее реплику бабушка. – Славный, ужасно милый, как все щенки. И таким, похоже, уже и останется до самой старости. Я Карена ужасно люблю и присматриваю за ним в меру сил, но я не вечна, а о нем же непременно должен кто-то заботиться. Как о любом щенке. Следить, чтобы поел, чтобы в миске вода чистая была, чтобы всякую дрянь в рот не тащил, чтоб не лез туда, где может обжечься или упасть. Вовремя сказать «фу» или «прыгай». Я фигурально, конечно, выражаюсь. Но, чтобы щенок был здоров, весел и счастлив, рядом должен находиться хозяин, который все решает и отдает все нужные команды. У тебя отлично получается, девочка моя. Ни о чем не беспокойся…
Как же так? Ведь Лиана не имеет никакого отношения к семейству Кавоянов – их с бабушкой только-только познакомили, а по разговору получалось, что на самом деле все не так…
Впрочем, Карен тут же решил, что ему померещилось, что он просто чего-то недопонял.
Да и ерунда все это, конечно, мало ли, чего там женщины себе напридумывают и какие странные идеи рождаются в их шушуканье с глазу на глаз. Щенок, надо же! Он, взрослый успешный мужчина – щенок? Что за глупости. Но «глупости» были не слишком приятные, поэтому Карен предпочитал о случайно подслушанном разговоре не только не думать, вообще не вспоминать. В конце концов, умение выкидывать из головы неприятные мысли – не это ли залог по-настоящему счастливой жизни?
Дела давно минувших дней
Аутсайдер
Когда Карен его уволил, Матвей как будто… растерялся. Всерьез растерялся, не так, как тогда, перед вторым курсом.
Тогда он как раз вернулся из стройотряда, страшно гордый собой. Точнее, гордиться он начал еще в момент сборов – отряд был «непростой», межвузовский, кого попало туда не брали, только старшекурсников и только строительных специальностей. Фармацевту-первокурснику (впрочем, уже второкурснику, но все равно «лабораторной крысе», не имеющему никакого отношения к строительству) попасть туда не светило никоим образом. Но отец позвонил кому-то из старых друзей, и Матвея взяли.
Уработавшись за полтора месяца, как три ломовые лошади – впрочем, работы Матвей никогда не боялся, – он возвращался, чувствуя себя как минимум миллионером. Сумма, спрятанная во внутреннем кармане штормовки, казалась невероятным, немыслимым богатством.
– Ну теперь хоть жениться, – пошутила мать.
Догадалась?
Впрочем, а что удивляться? Его родители всегда обо всем догадывались. Разве просто так отец, люто презиравший все, что делалось «по блату», пристроил Матвея в этот отряд? Хотя еще вопрос, можно ли считать «блатом» дозволение пахать, как три ломовые лошади, от темна и до темна – полтора месяца с одним-единственным выходным «на баню» посередине.
Но оно того стоило. Разве мог Матвей делать предложение – тем более такой девушке, как Кристина, – когда в карманах у него не то чтобы посвистывало, но, в общем, не очень-то звенело. Зато теперь… Вот только отмыться, отоспаться немного – и можно идти в общежитие. Август на исходе, должно быть, Кристина уже приехала из своей Твери. Она приехала, а Матвей придет и… нет, сперва купит самый роскошный букет!..
Уж наверное, мать догадывалась, потому что полезла вдруг в платяной шкаф:
– Вот, случайно достался. Венгерский, очень хороший. Марьиванна с Золотых Песков привезла. А ее оболтус за лето так раздался, что ему никак. А тебе в самый раз будет, мы на отца мерили, рубашки-то вы с ним одинаковые носите, и рост… отлично на тебя сядет… Ну-ка, примерь… Ой, нет, сперва в ванну, тебя ж в десяти водах со щелоком отмывать надо… Такую красоту пачкать…
Марьиванной звали соседку. Она всю весну всем рассказывала про путевку, которую выделили ей в профкоме – не куда-нибудь, аж за границу – прожужжала уши всему подъезду. Что она там с этих болгарских Песков привезла?
Из гардеробных недр явилось нечто, завернутое в здоровенный полиэтиленовый пакет, из которого сверху высовывался крючок вешалки.
Содержащийся в пакете костюм был и в самом деле прекрасен. Светлый, не то бежевый, не то цвета топленого молока, очень представительный, очень торжественный… Явно и очевидно жениховский.
Увидев это великолепие, Матвей почему-то вдруг подумал: ничего не получится. Куда ему, которого «в десяти водах со щелоком мыть надо», такую красоту? Не по носу табачок…
А через два дня вытащил из почтового ящика длинный глянцевый конверт, внутри которого обнаружилась сложенная «книжечкой», сияющая золотыми буквами открытка: «Игорь и Кристина имеют честь пригласить Вас…»
Имеют честь… Ну да.
Он действительно тогда не слишком удивился. У такой девушки, как Кристина, все должно быть самое лучшее. Тем более – муж. А он, Матвей, самый обыкновенный. Ну, умный, профессора хвалят. Тоже мне, достоинство. В остальном-то – скучный «ботаник». Крыса лабораторная. Так что чего тут обижаться.
Но вот вышвыривание из совместного бизнеса ударило его гораздо сильнее.
Катя, с которой он тогда встречался – ну или пытался встречаться, как-то все время ужасно жалко было отнимать время у подопытных мышек ради какой-то Кати… или ее звали не Катя? Впрочем, это совершенно не важно. Условная Катя, наморщив очаровательный носик, выговаривала ему очень сурово:
– Нет, я понимаю, твой Карен поступил не очень… красиво…
Красиво! Как будто о новом платье!
– Но ты-то, – условная Катя поджимала губы, – ты-то как всю эту ситуацию просмотрел? Уткнулся в свои пробирки, а вокруг пусть все рушится? Ты что, дурак? Нет, я вовсе не хочу тебя обидеть, но как еще можно назвать? Вот чем ты думал? Ты вообще о чем-то, кроме пробирок своих дурацких, думал? Ты какой-то действительно… странный. Нет, ты не обижайся, но… потому что я-то тогда кто? Мне что, за дурака придется замуж выходить?
Хотя замуж Матвей ее не звал. Ни разу. Честное слово. Он бы запомнил, если бы звал. Откуда эта Катя взяла это «замуж придется» – применительно к нему, к Матвею? Она что, серьезно? И что с этим делать?
Делать, впрочем, ничего не пришлось. Условная Катя, видимо, решила, что с таким… дураком лучше не связываться, и куда-то пропала. По крайней мере, больше не звонила. Сам Матвей ей звонил нечасто – забывал, а когда вспоминал, на дворе уже стояла глухая ночь, и звонить было поздно. Он, по правде сказать, и после того судьбоносного разговора, в котором прозвучало диковатое «замуж придется», вспомнил, что надо бы позвонить Кате, недели через полторы, кажется. И почему-то не позвонил.
Кажется, он тогда даже разозлился, к чему уж вовсе был не склонен.
Злился Матвей, впрочем, недолго. И не столько на Карена, сколько на себя самого. В конце концов, он сам виноват – Катя-то права, глядеть надо было, что подписывал. А он понебрежничал: скучные бумаги, видите ли, чего там вчитываться. Попробовал бы кто-то из лаборантов так понебрежничать хотя бы с мытьем пробирок – мигом бы уволил.
Забавно. Давно ли он сам «пробирки мыл»? И вот уже с полным на то основанием рассуждает про «уволил бы». Далеко, однако, ты успел продвинуться, Матвей Громов. Впрочем, как продвинулся, так и «отодвинулся». Никого ты сейчас уволить не можешь – тебя самого только что уволили. Да еще как – с гадким, унизительным скандалом. Вот и все твое «продвижение».
Вообще-то «продвижение» само по себе никогда его не занимало. Матвей редко заморачивался тем, что у кого-то что-то есть, а у него почему-то нет. Чего заморачиваться-то? Если проблема решаема – и очень хочется получить желаемый результат – вперед, решай. Как в школе, когда нехватка (а если честно – почти полное отсутствие) карманных денег толкнула его в разносчики телеграмм.
Если же желание что-то там заполучить не настолько уж остро или желаемое в принципе недостижимо, забудь и не забивай себе голову. Смешно ведь страдать, к примеру: ах, хочу голос, как у Карузо! Тем более что ясно же, что дело не в голосе «как у Карузо». Допустим, он появился – и? Если тебе внезапно досталась в наследство скрипка Страдивари, разве ты от этого станешь Паганини? Даже ресторанным лабухом – цыганскому хору подыгрывать – и то не станешь: учиться нужно. И когда вроде выучишься – все то же самое, бесконечная работа над… над чем там скрипачи работают? Ни пальцы сами не побегут, ни новая соната сама собой не выучится – пахать требуется. Ежедневно и бесконечно.
