Вадим Месяц - Стриптиз на 115-й дороге (сборник)
– Подите-ка сюда, – приказал он.
Мы сбросили матрасы с плеч, но мужчина быстрым шагом подошел к нам и крепко взял каждого за запястье.
– Не шалить, – предупредил десантник. – А то остаток жизни будете работать на медикаменты.
Он служил директором этого учебного заведения. Провел нас в кабинет на втором этаже и закрыл дверь изнутри на ключ.
– Рассказывайте, – сказал он устало. – Что вас сюда занесло?
Мы начали мямлить про любовь к литературе. Валяли дурака профессионально. Нашей задачей было его растрогать. Мол, бедные дети. Тянемся к знаниям. Сюжетом нашей истории десантник заинтересовался.
– А «Виконт де Бражелон» у них есть? – спросил он.
– Пока нет, но скоро будет, – поспешил ответить Лапин. – Мы можем держать вас в курсе новинок.
– А живете где?
В этом случае мы наврали радикально, перенеся наше местожительство в далекий микрорайон Каштак. В действительности я жил метрах в трехстах от техникума. Мой дом был виден из окна и сейчас, скрываясь нижними этажами за трансформаторной будкой и татарскими декоративными кленами.
– Сообщать родителям или сразу обратиться в милицию?
Мы напряженно смолкли. В милицию нас забирали по весне за попытку осквернения памятника славы в Лагерном саду. В школе обстановка была накаленной. Очередной проступок мог бы стать жирной точкой в нашей многообещающей творческой карьере. Мужик усилил напор:
– Делайте что хотите, но чтоб сегодня же три моих матраса были на месте.
– Какие такие три матраса? – возмутился я. – Не знаем мы про ваши матрасы.
Мы детально ввели его в курс дела, рассказав, что похищением утильсырья занимаются сейчас все пытливые школьники города.
– Это придумал Витька Мазаев, – добавил Лапин изобретательно и плаксиво. – Он первым начал сдавать матрасы.
– Мазаев? – удивился директор. – Я знаю Мазаева. И мать его хорошо знаю.
– Безотцовщина – главная составляющая трудного детства, – подло вставил я.
Директор посмотрел на меня исподлобья.
– Так. Фамилия. Имя. Отчество. Год рождения. Номер школы. Имена и место работы родителей.
Он взял листок бумаги и удивительно изящным для пролетарской руки почерком записал ахинею, которую мы ему выдали. Я свои биографические данные выдумал полностью, сообщив при этом, что родился не где-нибудь, а в Улан-Удэ. Сашук назвал имя одного чувака из враждебной тридцать второй школы. Я пожалел, что не представился другим подонком оттуда же. Самым сложным оказалось придумать место работы родителей. Сашук пробормотал что-то про Политехнический институт. Я рассказал историю своего родственника из Новосибирска.
– Отец… Он это… В органах…
Мужик зло усмехнулся и замедлил запись.
– В каких? – спросил он с разочарованием в голосе.
– В каких-каких. Полковник милиции.
Дядя Леня действительно был полковником и давал мне пару раз пощелкать из табельного оружия, предварительно вынув патроны. Бабушка воспитала и выкормила его наравне с остальными детьми во время войны, когда дед сидел в тюрьме. По непроверенным слухам, он тоже был ее ребенком, но она удачно скрыла это от мужа. Так что я почти не врал – лишь немного переводил стрелки.
– Тридцать вторая школа… Тридцать вторая школа… – дважды повторил дознаватель. – А почему тогда живете на Каштаке?
– Так родителям дали квартиры в новостройках, – догадался я. – А нас оставили в прежней школе. Друзья, любимые учителя. Вы ведь тоже педагог. Должны понимать. Сочувствовать.
Он недоверчиво посмотрел на меня и записал что-то в свой протокол.
– Так, товарищи. А теперь повторим все сначала. Без шпаргалки, пожалуйста, – прикрикнул он, заметив, что Сашук косит глазом в его записи.
У нас была хорошая память. Мы верили в то, что говорим, больше, чем в истину. Я бы на месте этого верзилы тут же поверил. Но он продолжил свое дознание и неожиданно спросил:
– Ну и как вам жилось в Улан-Удэ, Эрик Васильевич?
– Ну, а что тут скажешь? – артистично удивился я, поняв, что не знаю ни имени, ни фамилии этого папика. – Буряты они и есть буряты.
– И все?
– А что еще? – Я на секунду замялся. – Осколки татаро-монгольской орды. Наши люди. Копал однажды червей. Ко мне подошел бурят и спросил: «Ты их есть будешь?» Представляете, как у них голова работает? Мальчики в классе часто пукали. Нет чтобы в открытую. По-честному. Хоть посмеяться можно. Так они исподтишка… исподтишка… Хорошо, что мы сюда переехали.
Я удивился, заметив, что лицо директора неожиданно просветлело.
– Иди-ка сюда, – сказал он и, когда я подошел, дал мне громкий болезненный щелбан по лбу указательным пальцем.
Повторил эту же процедуру с Сашуком.
– Если не принесете мне «Виконта де Бражелона» на следующей неделе, завожу на вас уголовное дело. Распишитесь. Да, именно здесь.
– А вы матрасы со склада сдайте, – сказал Сашук. – Сами не ведаете, каким капиталом обладаете… Можете все у Мельникова скупить!
– Марш отсюда! – скомандовал он, подошел к двери и повернул ключ.
Назад мы уходили так же, как пришли. Через забор, у другой стороны которого стояли велосипеды. Мы видели, что директор курит в открытое окно и с вдумчивым интересом следит за нами. Я помахал ему рукой на прощанье. Он не ответил.
Дней через десять Мельников провел в своей лавке талонную реформу, и наши квитанции о сдаче тряпок аннулировались. У нас хватало на Дюма, Жюль Верна, Фенимора Купера и даже эротического Мопассана, которых вот-вот обещали завезти, но талоны больше не действовали. Мы с Сашуком подумывали облить ларек бензином и спалить его к чертям собачьим. Сколько трудов, умственных усилий, отчаянных жестов! Наши библиотеки увеличились книжек на десять, но до масштабов Кутявина и Штерна явно не дотягивали.
Я решил действовать в одиночку. Ночью, втайне от Лапина, я проник на территорию техникума и размотал тонкую стальную проволоку, которой вместо замка запирался склад. Потом довольно быстро перекидал матрасы через забор, хотя занятие – не из самых приятных. Они не поддавались, вырывались из рук, неуклюже борясь с моей воровской читательской страстью. Я перевез их на велосипеде в подвал нашего дома, складывая на раму по две штуки. Свалил на заплесневелый бомжовский диван, стоящий на пути к кладовкам. Никому, кроме меня, они не были нужны. За их сохранность можно было не волноваться. Я мог доставлять их в пункт приемки по одному хоть каждый день.
Мои труды были вознаграждены вторым томом «Графа Монте-Кристо» и «Белым клыком» Джека Лондона. Остальных наименований не помню, потому что вскоре мы с Сашуком увлеклись грампластинками. Под музыку хорошо танцевать медляки с девушками, а маленький диск Апрелевского завода хорошо ложится за фалду пальто.
Трусость
Старшеклассники трясли с нас водку. Не деньги на водку, а именно водяру. Такой вот кодекс дворовой чести. Другую неприятность являли собой блатные. Школа располагалась в районе под названием Париж, а мы жили в Треугольнике. Полная психологическая несовместимость. Неприязнь и вражда.
Почему мы с Сашуком и Штерном оказались крайними – не знаю. Наверное, были слишком заметными на общем фоне: каждому хотелось вписать нам по шкварнику. Существовала и третья сила. Авторитеты. Что-то типа воров в законе. Она была представлена Павлом Ларионовым, который никогда с нами не связывался, но решал вопросы в кулуарах. В конце этого учебного года он попросил у меня поносить здоровый стальной перстень с буквой «I», который я купил в Ташкенте. И через неделю вернул. Позаимствовал нож с выкидывающимся лезвием и вернул его тоже. Ларионов был порядочным человеком. С ним можно было иметь дело.
А пока что месяц назад мне исполнилось четырнадцать лет. Мы вернулись из Одессы, где с ровесниками из Минска подсматривали за голыми женщинами через чердачные окна в душевых. На обратном пути заехали к другу отца в Галерканы. Там я встал на водные лыжи, проехал круг по озеру и не упал. Сильно разодрал себе локоть об асфальт, чуть было не врезавшись на велосипеде в чью-то виллу. Страдания перенес стоически. В родной город приехал в приподнятом состоянии духа. Подрался с мальчиком, который плюнул в меня слюнявой бумажкой из трубочки. Победил.
– С Симаковым ты махался? – спросил меня Ларионов в раздевалке.
– Ну, я. А что?
Паша посмотрел мне в глаза, накинул плащ и ушел. Через неделю Козлов и Еловиков вызвали нас троих за школу. Во время мирного разговора Еловиков неожиданно ударил Сашука в солнечное сплетение и, пока тот изгибался и кашлял, сказал:
– С вас три бутылки водки к праздникам.
У него была репутация садиста. После школы он сел за дедовщину в стройбате. Козлов ухмыльнулся и поддакнул:
– По одной с рыла. Нам с Эдиком в самый раз.
По дороге домой мы бодрились, ерничали, но все трое понимали: связываться с этой бандой нам нельзя. Уроют.
– Я могу позвать Серегу Голова со Степановки, – сказал я неуверенно. – Приедут на мотоциклах. Наведут шмон. Степановку все боятся.
