Анатолий Маев - Генетик
Вараниев, выслушав монолог Ганьского с подчеркнутой внимательностью, поблагодарил ученого, принес извинения за зятя, заметив, что отвечать может только за себя. Заверил, что сам так никогда не поступил бы. А затем перешел к разговору по существу:
– Конечно же перед встречей с вами я имел продолжительную беседу с мужем сестры. Он просит прощения за случившееся: в тот момент у него была сложная финансовая ситуация. Но сейчас трудности позади.
– Мои условия таковы: должник выплачивает остаток суммы, оговоренной нашим договором, – решительно заявил ученый.
– Зять может заплатить сейчас триста тысяч. И через несколько месяцев – остаток, – сообщил председатель.
– Извините, Виктор Валентинович, но в подобном сценарии я уже участвовал, – бескомпромиссно отмел предложение Ганьский.
– Я ручаюсь за него!
Ганьский взял минуту на размышление, после чего ответил согласием.
– Куда принести деньги, Аполлон Юрьевич?
– В тот же самый банк.
Партийная квартира была продана быстро и очень выгодно: центр столицы, кирпичный дом.
Через неделю после визита Вараниева Ганьский положил на свой счет триста тысяч американских долларов и уже на следующий день осматривал ребенка, которого Вараниев и Хвостогривова привезли к нему домой.
– Какой у мальчика аппетит? Как идет вскармливание? – спросил ученый.
– Да жрет все подряд! – простодушно ответила Хвостогривова.
– Будьте столь любезны, – обратился к ней Ганьский, – поясните поподробнее насчет рациона ребенка.
– Все ест, что на столе видит. Правда, хрен не любит. И капусту квашеную. А горчицу может ложками есть. Сидит и ест, за уши не оторвешь.
– Я восхищен! – удивленно воскликнул Ганьский. – Вижу абсолютные знания по теме питания грудных детей. Погодите… Как это «сидит и ест»? В шесть месяцев? Идавно он у вас «сидит и ест»?
– Не помню точно… Ну, месяцев с трех, наверное.
– Так как же он сидит – ведь он и голову-то еще неуверенно держит? – недоумевал Ганьский, просунув ладонь под затылок ребенка.
– А я его подушками закрепляю, чтобы на пол не шмякнулся.
– Вы потрясающая мать! Вы преисполнены заботы и трепетно несете приятное, но нелегкое бремя материнства! Но почему малыш за столом-то сидит, а не в кровати или в манеже?
– Там он орет. Я специально его за стол усаживаю, тогда он жрет и жрет, пока набок не завалится и не уснет, – объяснила Хвостогривова.
– А как же мальчик дотягивается? – не мог понять Ганьский.
– Так я ему все с краю ставлю.
– И горчицу?
– И горчицу тоже. А не поставь – так орать будет, что хоть из дому беги!
– Мне необходимо два-три кубика крови ребенка, – неожиданно заявил Ганьский, на которого Жанетта Геральдовна произвела сильное впечатление. Увидев недоумение на лицах гостей, ученый пояснил: – То есть два-три миллилитра. Но учтите: никаких поликлиник – только в частном порядке! Возьмите с собой сумку со льдом, поместите туда пробирку с кровью и как можно быстрее ко мне. С сегодняшнего дня строжайшая диета! – Лицо ученого сделалось напряженным. – Никакой горчицы! Побольше соков, протертые фрукты, овощи, каши, отварное мясо. Молочные продукты – обязательно из молочной кухни. Я жду вас с кровью. И вот еще что: договоритесь с медсестрой – необходимо будет в течение двух часов внутримышечно ввести тот препарат, который я дам утром следующего дня.
* * *Уже несколько суток дух Шнейдермана витал в съемной квартире Виолетты. Второму человеку в партии здесь нравилось. Ему нравилось буквально все, но больше всего сама Виолетта. Молодую женщину не посещало дурное настроение! Даже когда Боб Иванович случайно наступил на хвост ее любимому коту и тот завизжал так, что перепугал попугая, жившего в огромной клетке, реакция Виолетты была выражена одной фразой: «Бибик, ходи осторожнее».
К коту Шнейдерман относился нейтрально, попугая же с первого дня недолюбливал за то, что тот слишком много говорил, и чаще всего невпопад. Дурное влияние телевизора не обошло стороной австралийскую птицу: она повторяла целые фразы из телевизионных передач. А на третий день своего пребывания в квартире гость птицу невзлюбил по-настоящему, обнаружив, что пернатый позаимствовал элементы и из его речи.
– Как дела, любимая? – услышал Шнейдерман, выходя из туалета.
Вместе со словами «Закрой клюв, дятел!» попугай получил огромное банное полотенце на клетку, после чего замолчал. Виолетта, вернувшись с работы и не услышав привычное «Привет, мамочка», сразу поняла, в чем дело. Она, мягко улыбаясь, попросила Боба Ивановича более не применять подобный метод воздействия на пернатого друга.
Спустя день хвост кота пострадал вновь, и Барсик поменял образ жизни: забивался в щель между диваном и стеной, и никакими уговорами его не удавалось выманить. Кот покидал убежище, лишь когда Шнейдерман закрывал дверь квартиры снаружи. Но самые удивительные изменения произошли с попугаем: он начал заикаться, повторяя одну и ту же фразу: «В Гвадалахаре побывать я не успею…»
– Где он набрался этого? – удивлялась Виолетта.
– По телевизору и не такое услышишь, – откликнулся Шнейдерман.
* * *Аполлон Юрьевич получил пробирку с кровью в десять утра, и сразу загудела центрифуга, разделяя кровь на фракции.
Ученый вышел из комнаты под утро следующего дня весьма и весьма утомленным. Он проследовал на кухню к телефону. Как назло, номер Вараниева найти не удавалось, а время было дорого. И Аполлон Юрьевич позвонил Макрицыну. Еврухерий не спал: головные боли, мучившие его последние несколько месяцев, с начала недели усилились и делали ночной сон рваным и неглубоким, к врачам же ясновидящий идти категорически не хотел. Сообщив номер телефона, он изъявил желание повидаться.
Ганьский связался наконец с председателем:
– Срочно приезжайте! И пусть мамаша с младенцем немедленно едет к медсестре, чтобы не терять время.
Примчавшийся вскоре Вараниев положил изготовленный ученым препарат в сумку со льдом и бегом вернулся к поджидавшему его такси. Не прошло и часа, как Велику была сделана инъекция, о чем председатель радостно доложил Ганьскому.
– Очень хорошо, – резюмировал Аполлон Юрьевич, растягивая «ч», – мне необходимо видеть ребенка каждые две недели. Через месяц-полтора можно будет судить о результатах. Да, вот еще что: есть вероятность повышения температуры. Можно вызвать врача, но никаких лекарств без звонка мне.
Легко перекусив, Аполлон Юрьевич, отправился наконец отдыхать. Проснулся под вечер, когда Марина, вернувшаяся с работы, хлопотала над ужином. Ученый чувствовал себя уставшим и разбитым. Переутомление давало о себе знать: за прошедший месяц он похудел на семь килограммов.
* * *На следующий день, как обычно ни свет ни заря, явился Макрицын. Ганьский не видел его больше месяца и сразу отметил перемены, произошедшие с другом, – правый глаз ясновидящего был выпучен, как у больного базедовой болезнью, но левый оставался нормальным. Прямо с порога Еврухерий обратился к ученому:
– Полоша, хочу посоветоваться с тобой: что-то мне не по себе. Примерно год назад или чуть-чуть раньше у меня появилась способность читать чужие мысли – на улице, на выступлениях. Но начала болеть голова. Читать мысли мне становится все легче, а голова болит все сильнее. А теперь вот с глазом что-то непонятное. По ночам просыпаюсь – голова болит, очень есть хочется, в правом ухе шумит, будто вода попала. Как ты думаешь, может, я слишком переутомляюсь?
– Сколько выступлений ты проводишь за месяц? – спросил Ганьский.
– Когда два, когда пять.
– А остальное время?
– Сплю, вечерами гулять хожу. Иногда с женщинами встречаюсь. Ну, в магазин сбегаю, белье в машинку запущу, подмету в квартире. Партийными делами занимаюсь, но немного. Вот и все, – подытожил Макрицын.
Аполлон Юрьевич несколько минут ходил по комнате, пока не сформулировал свое мнение:
– Уверен, что это не переутомление. Если бы оно давало такие последствия, то у меня оба глаза размером с мяч стали бы, а голова разорвалась, как противотанковая мина. Мой тебе настоятельный совет: обратись к хорошему врачу. Если не найдешь – дай знать, я попытаюсь тебе помочь.
Приятели поговорили немного о порче, сглазе, привороте и нашли полное взаимопонимание и абсолютное совпадение позиций: оба считали все это шарлатанством. Макрицын вновь спросил у Ганьского, почему он носит черные очки в квартире. А тот опять ушел от ответа.
Со дня передачи Вараниеву препарата для Велика ученый не занимался трудоемкими научными работами – он решил отдохнуть. Это отнюдь не означало, что Аполлон Юрьевич самоустранился от науки. Он трудился, но не изнурительно, по семнадцать-восемнадцать часов в день, а в два-три раза меньше. И занимался лишь тем, что являлось для него чем-то средним между наукой и хобби: дописал и отредактировал третью, последнюю книгу «Почерк – зеркало личности. Трактовка описок при левостороннем наклоне»; передал редактору издательства последние пять стихотворений для сборника «Оттенки теней»; написал вступительную статью к сигнальному экземпляру поэмы Залпа «Игры амплитуд»; съездил в город на Неве, где выступил с докладом на Международном симпозиуме по перспективным направлениям изучения биохимии гена. С Мариной посетили несколько выставок, по большей части художественных, побывали в театрах и послушали музыку Брамса в консерватории. Чаще обычного общался с Евгением, нанесли визит Кемберлихину и посидели в дорогущем ресторане, где отведали редких морских гадов, и остались весьма довольны ужином. Помимо прочего, Ганьский перечитал трилогию Фейхтвангера. Получил огромное удовольствие от некоторых из ранее не читанных стихов Бодлера и Вийона.
