Елена Крюкова - Царские врата
– Сердце не тянет, износилось. Вот видишь… – Слегка касался ее руки, и Алена вздрагивала. «Что это я дрожу, как девушка прямо». – Пора в дорогу.
– Нет! Не пора!
– Нет, пора. Что себя обманывать. Я же сам вижу.
Алена вынимала из кармана халата апельсин.
– Что ты мне как ребенку!
– Я сама почищу.
Она чистила ему апельсин, кожура падала в подол халата, ей на колени, а он лежал, вытянувшись во всю длину койки, и ноги высовывались у него через прутья, такой он был высокий, и безотрывно глядел на нее.
Апельсин вываливался из ее рук и катился под койки, под тумбочки.
– Извини… пойду вымою…
– Да тут же все чисто, как в аптеке!
Выхватывал апельсин у нее из рук и подносил ко рту, и она думала – он от него дольку откусит, а он крепко целовал его. «Будто в щеку меня целует». Алена вытирала влажный алый фрукт полой халата.
– Ну хоть так…
Он разламывал апельсин, половину протягивал ей.
– Сладкий, – вышептывал он, и его рука снова находила ее руку, – как ты…
В палату втекали посетители. Больные приподнимались с коек, кто как мог, навстречу живой завидной жизни, влетающей в духоту и хлорный запах; ходячие шаркали по палате, смеялись, толкали домашнюю еду в тумбочки; лежачие – глядели тихо, тоскливо, зверино. Алена выдергивала руку, вставала, панцирная сетка железно звякала.
– Ночью придешь?
– Ночью приду.
– А как… тебя… тут ночью оставляют?
– Я прошусь за сестер подежурить. У них – парни. Они… гуляют с ними тут, в овраге. А я – за них на посту. Приду, не волнуйся. Тебе волноваться нельзя.Ночь погрузила больницу в стеклянную банку прозрачной тишины. Алена, покинув пост, вошла в палату, где он лежал, плотно затворив за собой дверь.
Он ловил ртом воздух. Рыбу вытащили из сети и бросили на песок.
Что ему надо сейчас? Воды? Он уходит во тьму. Говорят, там есть свет. Никто не знает. Алена опустилась на колени рядом с его железной койкой.
– Ты…
– Ты… – сказал он. Слепо смотрел внутрь себя. Нашел рукой ее руку, как всегда. – Ты… Пришла…
Весь потянулся, протянулся навстречу ей. Она поняла. Приблизила лицо к его лицу. Руки его вздрогнули, поднялись тихо. Легли ей на плечи. Ее рот обдал дыханьем его умирающий рот, вдохнул в него воздух последний.
Губы вплыли в губы, как рыбы.
Целовала сухой, пустынный песок. Целовала распяленный рыбий рот, бессильные жабры. Вбирала в себя чужую плоть, как всасывают, пьют старое вино. Душу родную дыханьем обнимала. Последний подарок! Ничего, ничего тебе не могу подарить, кроме любви!
– Моя половинка… всю жизнь ждал тебя… а дождался – когда уж все…
– Никогда ничего не поздно. Я с тобой.
– Но ты же не уйдешь туда со мной?
– Я с тобой буду здесь.
Алена легла рядом с ним, поверх простыни, но он простыню откинул, и два тела – голое и одетое – прижались, слепились.
Лицо тяжело легло на лицо.
– Дай мне пить, – жалобно попросил он, сведя жилистые руки у нее за спиной, – пить хочу…
– Как же я дам тебе пить, – засмеялась она, – ты же не выпускаешь меня… Ты же обнимаешь меня…
Выскользнула у него из ослабелых рук. На тумбочке стояла кружка с водой.
– Свежей пойду наберу из титана.
– Не надо. Дай.
Приник к краю кружки губами. Его трясло. Последний озноб. Последняя вода. Последние женские руки. Ему повезло напоследок.
Глоток, другой. Ну, еще. Еще… еще…
– Еще… Вот так… Всегда…
Она еле успела подхватить кружку.
– Что ты… ну что ты… я…
Это он сказал или она сама?
– …тебя люблю…
Кружка упала на пол со звоном, покатилась в угол. Больные застонали, проснулись, потом опять, мгновенно и скорбно, уснули. Алена положила его голову на подушку. Уложила руки, тяжелые как рельсы, на груди – руку поверх другой. Погладила ноги, вытянутые, жесткие, как стальная арматура на стройке. Весь он лежал под простыней долгий, длинный, как жизнь, родной, мертвый.
– Душа, видишь, слышишь меня?
Встала рядом с койкой. Больные спят. Девушки крутят с парнями любовь в овраге. Звезды горят. Что надо теперь, когда душа отлетела?Утром тело увезли в морг.
Алена чисто вымыла полы в палате.
Больные лежали молча, кто с открытыми, кто с закрытыми глазами.
АЛЕНА И МИТЯЕе очень скоро полюбили в больнице все – и врачи, и сестры, и больные; особенно те, кто лежал долго, тоскливо кому было в больничных стенах. Алена не только ловко подтирала полы. Она, с виду угрюмая, строгая, находила для каждого доброе слово, ласковый взгляд. «Ночные глаза у бабы, – сказал про новую санитарку один больной, одышливый сердечник из второй терапии, – поглядит – двумя звездочками осветит».
Ведро, тряпка. Тряпка, ведро. Привычные инструменты. Играть на них Алена научилась давно. Старательней, чище никто не намывал в палатах полы.
«Наша чистюля», – звали ее медсестрички. «Тебе фамилия не Лесина, наверное, а Чистесина», – смеялась сестра-хозяйка.
Она понимала: она здесь на своем месте. Среди страданий.
Испытывала необоримое желание прийти на помощь тому, кому плохо; кто мучился; кто стремился выздороветь, даже если у него не было никакой надежды.
Она так хорошо умела принести в палату к тяжелобольному, который уже не вставал, кусок вкуснятины и так протянуть – что это не милостыней гляделось, не угощением, не подкармливанием несчастненького – жестом настоящей, горячей любви. Когда Алена уходила к своим тряпкам и ведрам, больной тихо говорил соседям по палате: «Эй, мужики, а у нас санитарка-то – святая».
«Ну, ты скажешь, святая! Баба обыкновенная», – пожимали плечами товарищи.
Больной откусывал от ее гостинца, и слезы текли по его щекам, стекали на лакомство, на морщинистую шею, на казенную простыню с размытыми черными печатями.В палате лежал мальчик. Худощавый подросток с осложнением на сердце после перенесенной дифтерии. От дифтерии в инфекционной больнице его чудом спасли; и перевезли сюда уже с сердечной болью. Врачи утешали: выкарабкается. Смерти никто не ожидал.
Алена не пошла домой – осталась переночевать в больнице. Сестры пускали ее в каптерку, где стоял низенькая кушетка, старые автоклавы для кипячения инструментов, два разбитых стеклянных шкафа. Среди ночи она оторвала голову от жесткой подушки.
«Да, тот мальчик».
Она встала, впрыгнула в разношенные туфли, пошла, тихо стараясь ступать, по ночному коридору в знакомую палату.
Мальчик лежал белый, губы синие. Вцепился закинутыми за затылок руками в прутья койки, дышал щелью рта, тяжко, часто, громко.
– Митя! – тихо сказала Алена. Села рядом с ним на край койки. – Митенька, что с тобой, скажи…
Ночь, и свеча звезды горит в окне. Ночью рождаются, и ночью умирают. Он выбрал правильное время.
– Митя, Митенька…
Мальчик еще слышал ее. От боли не мог вздохнуть.
Алена поняла: еще две-три минуты, и все будет кончено.
Встала, взяла его руки в свои. Видела: снежно белеет лицо. Закрываются глаза. Закатываются под лоб. Перламутрово блеснули белки. Слабый стон вылетел воробьем из груди – затрепыхался, забился. Утих.
«Он умер, Алена, он умер».
«Нет ничего невозможного для любви».
«Ты хочешь это сделать с ним?!»
«Я хочу это сделать с ним. И я сделаю это».
Все больные в палате спали. Трое мужчин. Палата на четверых. Сырые потеки бежали по стене: протекала крыша. Алена поглядела на потолок в грязных разводах, в окно, на деревья, что тянули худые руки-ветки к небесам.
– Господи, – сказала она негромко, горячо и перекрестилась, – прошу Тебя!
Протянула руки. Положила, ладонями вниз, на неподвижную грудь подростка.
«Господи, неужели у меня получится?! Верю!»
Руки Алены напряглись, налились мерно бьющимся, тяжелым как чугун, горячим, жгущим изнутри. Это в руках билась ее кровь.
– Живи, – сказала Алена тихо и твердо. – Живи!
Руки прожигали худую, юную грудную клетку.
Мальчик лежал неподвижно.
Алена сказала себе: только не усомнись, не отрывай рук, не плачь.
– Ты живой… живой…
Когда под ладонями вздрогнуло, раз, другой, она не поверила. Все держала горячие руки. Все шептала.
– Митя, – Алена не узнала хриплого голоса своего, – Митя, ты слышишь меня?..
Мальчик раскрыл глаза. Две ягоды крыжовника, омытые в холодном ручье.
– Тетя Алена, – вышептал мальчик, – это вы! Тетя Алена, мне было очень плохо! Мне приснилось, что я умер.
Алена провела руками, горячими, дрожащими, сначала по его лицу; потом по своему. Она дрожала, как дерево за окном на ветру. Она всеми голыми ветками стучала в морозное стекло.
– Да, тебе приснился плохой сон, – она пыталась улыбнуться, у нее не получалось. – Но я пришла и разбудила тебя. Вот видишь. Я сейчас принесу тебе лекарство. И попить. Где твоя чашечка?
Она взяла с тумбочки пустую чашку. На дне чашки лежала ягода. Крупная виноградина. Алена вынула из чашки виноградину и поднесла к губам мальчика. Он вобрал губами ягоду, разжевал, проглотил.
