Роберт Енгибарян - О, Мари!
– За коньяк спасибо, но я должен «закрыть» письмо, оно зарегистрировано в канцелярии.
– Тогда напишите, что мы уже уехали. Или что вы приходили дважды, а нас не было дома.
– Ладно, что-нибудь придумаю. Только не шумите, ведите себя тихо. И потом, не исключено, что жалобы повторятся – тогда в следующий раз может прийти другой сотрудник, это зависит от того, кому начальник поручит это дело. Не говорите, что мы встречались. Авось пронесет, кто знает.
– Давид, как я понимаю, в любой момент: ночью, утром – может прийти другой милиционер и нас увести? – спросила Мари, когда за участковым закрылась дверь.
– Теоретически да, но маловероятно.
– А что нам делать, если тебя дома не будет? Ты же до вечера отсутствуешь.
– Придется не открывать дверь или тоже отсутствовать.
– Не лучше ли нам с Терезой вернуться домой? И тебе будет спокойнее.
– Решать, конечно, тебе, но мне бы очень не хотелось, чтобы ты уезжала…
– Господи, какой идиот придумал этот паспортный режим? В этой стране все не так! В нормальных странах люди живут, не зная таких глупостей, как прописка. А тут кругом словно один большой исправительный лагерь!
– Сожалею, Мари, другой страны у меня нет. Понимаю, что это неудобно, но у нас нет выхода. Придется терпеть.
* * *– Вы почему опоздали, стажер Ариян?
– Простите, Аркадий Венедиктович, пришел участковый и требовал, чтобы мы временно прописались в квартире.
– А разве вы не остановились в общежитии университета, как другие стажеры? Вам же полагается там прописка. И кто это «мы»?
– Я приехал с подругой и ее сестрой. Вернее, с невестой и ее сестрой. Они очень хотели увидеть Москву.
– Ариян, вы что, на прогулку приехали? Или все-таки на стажировку? Ваше руководство вообще знает об этом? Вам оказали такое доверие – отправили стажироваться в столицу, в Генпрокуратуру! Вы сознаете, какая это ответственность и какая честь? А вы притащили сюда подружку и еще какую-то девушку!
– Аркадий Венедиктович, – подал голос Марк, – Давид – очень ответственный человек, а девушка, я подтверждаю, его невеста.
– Я вам слова не давал, Марк Наумович. Когда разрешу, тогда и будете говорить.
– Аркадий Венедиктович, я не думал, что моя личная жизнь настолько интересна для руководства, что я должен ставить его в известность, с кем поеду в Москву на стажировку.
– Вы нарушили паспортный режим столицы, не остановились там, где вам предписано. На работу пришли с двухчасовым опозданием, а по вечерам без пятнадцати шесть рветесь на выход. Между прочим, рабочий день у нас ненормированный.
– Ну и что страшного случилось? Чем я здесь занят? Технической работой. Ношу тома уголовных дел из одного кабинета в другой, переплетаю их, сшиваю. Вы вечно заняты, ни разу нам не объяснили, в чем содержание нашей стажировки. Я, Марк и Иван просто сидим, читаем газеты и обсуждаем спортивные новости!
– Ариян, человек с таким поведением и таким настроем не может работать в прокуратуре. Я вынужден отказаться от руководства вашей стажировкой и доложу об этом начальству.
– Аркадий Венедиктович, если вы так поступите, – поднялся с места Иван Фоменко, – я также обращусь к начальнику Главного следственного управления. Полагаю, Марк и Давид меня поддержат. Мы сами откажемся от вашего руководства. Давид прав: уже почти две недели мы у вас впустую теряем время. Если использовать вашу терминологию, то это халатное отношение к своим обязанностям.
– Ах так, значит. Сговорились? Ну что же, сейчас уже время обеда. Потом я решу, как с вами поступить, – прошипел следователь и вышел, хлопнув дверью.
– Надо же, – недоумевал я, – вроде нормальный, разумный мужик, что с ним сегодня? И какие идиотские, я бы даже сказал, провокационные обвинения он выдвинул в мой адрес… А ведь если подумать, он действительно может на пустом месте испортить человеку жизнь. Спасибо, друзья, за поддержку. Я уверен, он и сам испугался и на глупости не пойдет. Пойдемте, нам тоже пора перекусить.
«Вот неудачный день! – думал я про себя. – А ведь в Ереване все совсем по-другому… Странно – одно государство, одна власть, но свободы на окраинах значительно больше, и человеческие отношения другие, пусть и более провинциальные, но несомненно более доброжелательные. А здесь… Я же студент, стажер, в чужом городе, нуждаюсь в помощи, а мой куратор, человек, занимающий такую высокую должность, вместо того чтобы поддержать меня, выдвигает такие абсурдные обвинения в мой адрес… Сколько же в нем злобы! И ведь ему доверено решать человеческие судьбы! Не завидую тому, чье уголовное дело он будет вести. Это же человеконенавистник, садист. Как мне не повезло… Вокруг холодные, бессердечные люди, что для них чья-то жизнь? Прав отец: в Советском Союзе суд и прокуратура – не органы правосудия, а фактически карательные органы, они работают с обвинительным уклоном. Даже если уголовное дело возбуждено по ошибке, никто не возьмет на себя смелость прекратить его. Не дай Бог вдруг подумают – а главное, начальник подумает, – что следователь заинтересован, более того, хочет сам нажиться, ни с кем не делясь, обмануть, обойти своего начальника! Нет, уж лучше натиском, запугиванием, физическим воздействием добиться от подследственного полного или хотя бы частичного признания, отправить в тюрьму…»
Кто же он, этот рядовой бесправный «совок», кто за ним стоит? Кому, кроме своих близких, он нужен – профсоюзу, трудовому коллективу, средствам массовой информации, соседям? Смешно. У них тоже мозги работают с обвинительным уклоном. Даже извещение, всего лишь извещение о том, что надо быть свидетелем, объясниться по какому-то вопросу, создает вокруг человека атмосферу отчуждения, настороженности, подозрительности. Все подозревают всех. Неужели наш социалистический рай так жесток и несправедлив, как предупреждал отец? А может, в судебной системе все по-другому? Но нет, там то же самое. В советских судах оправдательных приговоров почти не бывало – они автоматически означали бы большой скандал, ссору между судом и прокуратурой с последующими служебными расследованиями и рассмотрением профессионального досье всех фигурантов, но уже в партийных органах. А там не шутят – самого апостола Павла обвинят в чем угодно, в том числе и в моральном разложении… Не зря меня предупреждали родители: советская госслужба, особенно судебно-прокурорские органы, не для гуманистов и не для светских людей, не говоря уж о службе в КГБ и милиции. Человеческий фактор, неординарность, собственное мнение, отличное от мнения руководства, в этих структурах абсолютно исключались. К сожалению, обо всем этом я только смутно догадывался.
* * *Полное понимание пришло значительно позже. А ведь Аркадий Венедиктович, этот замкнутый, невзрачный человек – только один из них! По коридорам здания Генпрокуратуры ходили мрачные, сосредоточенные люди, одетые, как правило, в блеклую, плохо сшитую, немодную одежду темных тонов. Прокурорскую форму выдавали раз в три года, поэтому ее занашивали до дыр. Шить новую форму за свой счет не рисковали даже те, кто имел еще какие-то доходы помимо зарплаты – старались выдавать себя за бедняков. Светлых, веселых лиц, не считая девушек-машинисток и секретарш, почти не было.
Чем живут эти люди? Какие у них интересы, радости? Судя по разговорам в столовой или в коридорах, речь шла в основном о днях рождения, юбилеях. Главным был вопрос, кто, чего и сколько выпил. Кто из руководителей присутствовал, обратил ли он внимание лично на рассказчика, дал ли понять хоть намеком, что карьерный рост для него не исключен… Жалкие, трусливые рабы, недалеко ушедшие от бессмертного гоголевского Акакия Акакиевича! Интересно, в каких условиях они живут? Как устроен их быт? Судя по тому, что после работы мало кто рвался домой, – не очень хорошо. После окончания рабочего дня сотрудники часами играли в кабинетах в шахматы, в домино, тайком пили водку, часов около девяти еще раз ужинали в столовой, и лишь потом отправлялись восвояси. По-видимому, ни вкусный ужин, ни спокойный заинтересованный разговор за столом, накрытым белой крахмальной скатертью, ни радостные лица членов семьи их не ждали. Все не так: в крохотной хрущевке вечно ворчащая жена, замученная бытом и недовольная своей судьбой, неухоженные дети, нерешенные проблемы, нехватка денег… И каждый считал виновником своих неудач другого.
Разговоры в столовой и кабинетах нередко касались командировок, цен на продукты, профсоюзных путевок. Все это с очевидностью говорило о том, что у сотрудников вечно не хватает денег, они кое-как сводят концы с концами. Причем, судя по выступлениям на производственных совещаниях, проходивших по понедельникам, здесь было много умных, высококвалифицированных специалистов. В этом плане работники прокуратуры республики, где я дважды проходил месячную стажировку, несомненно, уступали им и по знаниям, и по профессиональной подготовке. Еще бы! Сотрудники Генпрокуратуры осуществляли важную функцию прокурорского надзора и расследования громких уголовных дел в масштабах всей страны. Они учились в лучших вузах на родном языке. Им преподавали лучшие специалисты, о чем я, студент юрфака с далекой национальной окраины, где преподаватели с трудом доставали изданные в Москве учебники, опаздывая при этом на два-три года, мог бы только мечтать.
