Татьяна Булатова - Ох уж эта Люся
Петрова глубоко заблуждалась. От слов, написанных на заборе, Роза не испытывала никакого неудобства. В них она разбиралась так же, как в китайских иероглифах. Сказать проще, Роза их даже если и видела, все равно не замечала. Эта девочка вокруг себя не замечала ничего. А потом вдруг выдала обалдевшей матери, что вчера потеряла девственность.
– Ты говоришь об этом так, словно потеряла ключи от подвала.
– Ну что ты, мама. Если бы я потеряла ключи от подвала, папа бы этого просто не пережил, – пошутила Роза.
«Не думала, что у нее есть чувство юмора», – отметила Петрова и продолжила материнскую нотацию:
– Папа этого, действительно, не переживет, если узнает.
– А зачем ему об этом говорить?
– Да незачем, в сущности, – согласилась Люся, обласканная дочерним доверием. – Кто он?
– Какая разница?
– Как это какая разница? Можно подумать, что девственность теряют по нескольку раз в жизни. Все-таки это важный момент…
– Мама, это неважно.
– А что тогда важно?
– Что теперь я как все.
– Ты что, сделала это ради того, чтобы быть как все? – не поверила своим ушам Петрова.
– А ты думала, что я это сделала по любви?
– Мне бы хотелось так думать, Роза, – с грустью призналась Люся.
Позже Петрова нашла в шкафу в коробке из-под обуви дочерний дневник. И прочитала запись, сделанную вечером того рокового, как она считала, дня:
«Ничего особенного. Боли не было. Удовольствия не было. Мама удивилась, зачем я это сделала. Потому что вокруг меня это делают все. Я одна, как полная идиотка, ничего не знала. Могла и дальше так жить, ничего же не изменилось. Просто надоели дурацкие шутки про королевича на белом коне. Надоело быть синим чулком. Эти дуры даже сомневались, что у меня есть месячные, и дразнили амебой».
В следующем месяце злосчастные месячные к дочери так и не явились.
– Беременность?
– Слава богу, нет. Стресс. Это я оказалась в очередной раз беременна.
– От Жебета?!
– При чем тут он? У меня была личная жизнь.
У Петровой, действительно, была личная жизнь, о перипетиях которой она забыла в тот самый момент, когда Роза сообщила, что полюбила мужчину.
Рабу божьему Вадиму было сорок пять лет от роду. Как и положено, женат, имел ребенка, собственное дело полукриминального характера и ко всему прочему – иноземную фамилию, несколько экзотическую для окружающих. Бунту-ри. В соответствующих кругах его называли Грек, что ему заметно льстило.
– Откуда такая фамилия? – спрашивали Вадима постоянно.
Объяснял он всегда обстоятельно и дотошно:
– Я грек.
– Ты грек?
Немного подумав, Бунтури отвечал:
– Да. Наполовину. По отцу.
Родителя Вадик не помнил – в семейном альбоме хранилась одна-единственная пожелтевшая фотокарточка. На ней был запечатлен сидящий на корточках около частного дома мужик в тренировочных штанах и белой майке с тюбетейкой на голове. Рядом с мужчиной столь колоритного вида виднелась коляска, судя по всему, с младенцем.
– Это ты. – Мать Вадима тыкала пальцем в коляску на фото.
– А это? – Сын указывал пальцем на обладателя тюбетейки.
– А это… – Мать отодвигала карточку и, сощурившись, произносила: – Он.
Больше ничего вразумительного о старшем Бунтури не говорилось. Вадим испил всю горечь безотцовщины с лихвой, поэтому, уходя в армию, зачем-то поклялся соседской девочке, что вернется, женится и зачнет с ней сына.
Соседка поверила и отдалась призывнику после праздничного застолья. А потом Вадиму пришлось вернуться, жениться и стать отцом мальчика со своей звучной фамилией. Правда, в отличие от самого Бунтури, ребенок не имел особых перспектив вследствие родовой травмы.
– Пойдет к годам четырем, – обнадеживающе заявил врач. – А пока – постоянный уход и систематические занятия. Изо дня в день… Слышите, мамаша? Изо дня в день…
Лиля – жена Вадима – восприняла факт рождения такого ребенка как личный позор и женскую несостоятельность. Мужу призналась в этом сразу. И сразу же произнесла заготовленную речь:
– Я не оправдала твоих надежд. Не смогла родить тебе нормального сына. Ты можешь уйти и строить свое личное счастье.
Очумевший от перелета Вадим не сразу понял смысл сказанного, но когда Лиля произнесла тираду во второй и третий раз, по-хозяйски рубанул:
– Ребенка не брошу. Мой сын без отца расти не будет.
– А меня? – всхлипнув, спросила счастливая мать.
– И тебя. Давай, показывай наследника.
Младший Бунтури лежал в кроватке, натужно вытянув шею. Голова была развернута в противоположную сторону и запрокинута так, что острый подбородочек смотрел в потолок, а красивые миндалевидные глаза искали источник звука и тревожно шарили по абсолютно пустой стене.
Увидев сына, Вадим пил три дня. На четвертый – взял мальчика на руки и долго ходил с ним по комнате. Подсматривавшая за ним сквозь замочную скважину, Лиля еле сдерживала рыдания, поэтому войти не решалась.
Наконец придала лицу будничное выражение, вытерела слезы, раскрыла дверь и, как ни в чем не бывало, спросила:
– Тебя кормить?
– Нас кормить, – поправил Вадик, и Лиля поняла, что выиграла лотерейный билет.
– Мама, – Роза заглядывала прямо в глаза. – Он хочет с тобой познакомиться. Все тебе объяснить. Поговори с ним.
– Да я не против, – обрадовалась Петрова.
– Можно, он придет к тебе на работу?
– Можно, конечно.
К этому времени Люся ушла из детской поликлиники (после нашумевшей истории с начмедом) в параллельную структуру – с меньшей занятостью и гораздо меньшей ответственностью. Именно там она осуществила свою мечту о частной практике и нашла первых личных клиентов.
Одним из них, кстати, и был Вадим Бунтури. Поэтому, увидев его около своего кабинета, Петрова нисколько не удивилась.
– Приве-э-эт, – улыбаясь, протянула она. – Что-то с Сашей? Лиля мне не звонила…
– Да я… – помялся Вадик, – по другому вопросу, Людмила Сергеевна.
– Понятно. Тебя самого что-то беспокоит. Пойдем. Послушаю, а дальше…
– Не надо меня слушать, – начал раздражаться Бунтури. – Я же говорю. Я по другому вопросу… к вам.
– По какому? – заволновалась Люся (репутация этого относительно молодого человека в определенных кругах ей хорошо была известна).
– Я… насчет… Розы.
– Что-о-о-о? – задохнулась Петрова.
Только теперь до нее дошло, что появление Вадима связано с разговором, который накануне завела Роза. Она смотрела на него и не могла поверить, что именно с ним… ее девочка…
– Людмила Сергеевна, – окликнул ее Бунтури, – Людмила Сергеевна, здесь неудобно разговаривать. Давайте выйдем на улицу.
Петрова на деревянных ногах спустилась по лестнице, даже что-то сказала гардеробщице (типа «ненадолго, скоро вернусь») и села в машину к своему когда-то благодарному клиенту.
– Зачем?
– Что зачем? – переспросил Бунтури.
– Зачем тебе это надо?
– Я люблю ее.
– Я тоже люблю ее, – горько проронила Люся, – поэтому не хочу для нее никаких разочарований. У нее нет опыта. У нее никогда не было серьезных отношений. С тобой у нее нет никаких перспектив.
– А чем я вас, Людмила Сергеевна, собственно, так уж не устраиваю?
– Да всем, – выпалила Петрова. – Во-первых, ты женат.
– Роза знает об этом.
– Во-вторых, у тебя ребенок. Причем больной ребенок.
– И это она знает.
– В-третьих, извини, я буду говорить прямо, у тебя криминальное прошлое.
– Вы хотите сказать, что я бандит?
– Я сказала, у тебя криминальное прошлое.
– У меня и настоящее тоже криминальное, – злобно пошутил Вадим.
– В общем, я против. Ничего из этого не выйдет. Хорошего.
– Откуда вы знаете?
– Я чувствую. Я ведь не первый год живу на свете.
– Я тоже не первый. Кстати, вы не настолько уж меня и старше. В одной школе могли учиться. Я хотел по-хорошему, по-человечески. Не скрываясь. Для Розы это важно, потому что слишком много тайн и так. Ей нужна ваша поддержка. Ну что вам стоит? Скажите, что вы не против.
– Я против.
– Людмила Сергеевна, – вкрадчиво произнес Бунтури. – Не нужно сопротивляться.
– Ты что, мне угрожаешь?
– Я не в этом смысле. Не нужно сопротивляться тому, что между нами происходит. Это уже все равно происходит. Я в состоянии о ней позаботиться. Просто нужно сказать вашей дочери, что вы как мама не против.
– Не могу, – покачала головой Петрова. – Я должна сначала поговорить с Розой.
– Поговорили?
– Поговорила.
– И что?
– И то. Сказала, что не против. Да и потом…
– Потом он проводил меня, – шептала Роза, положив свою голову к матери на колени. – И еще раз проводил. И еще…
