Инна Тронина - Операция «Купюра»
– Совесть? – предположил Ружецкий. – Или страх?
– Одно не исключает другое, – серьёзно ответил Кулаков. – Ребята, вас ещё пожалеют, если просто убьют. Героями станете – тоже неплохо. Память – она дорогого стоит. А вот если вас кинут, как десантников в Вильнюсе? Тогда вам жизнь и вовсе не мила станет. Сначала бросят в бой, а потом скажут, что вы сами пошли. И все жертвы будут на вас списаны. А Иващуга на разные провокации мастер – за то его и ценят большие начальники, прячут от посторонних глаз, выводят из-под удара. Такой хлопец многим пригодится, когда страну делить будут. Как-то получилось, что вы на Габлая вышли, а через него – на Стеличека. И загудели струны этой грозной гитары! Задумано-то как было? Если Баринов попадётся, у него отговорка – для Кулакова менял. А я кто? Тьфу, и всё. Мелкий бес! Но Габлая погорячился малость, Фёдора прикончил, мою «шестёрку» Нечаева впутал в это дело. А кто-то увидел их у Феди в тот день, да и протянул ниточку далеко, высоко. Хорошо работаете, мусора, честь вам и слава! Теперь и про Стеличека, и про Иващугу знаете. Бывает так, что не везёт – и всё. Вот нашим боссам и не повезло сегодня. Считайте, что дело вы раскрыли. Нужно только взять их всех, и как можно скорее. Потому что Митя и Святослав тоже чесаться не станут. У них давно всё на компьютере распечатано. И им, в отличие от вас, есть, что терять. Не знаю, что он изберут для вас – гибель или позор. Тогда вся «независимая пресса» наперебой начнёт предавать вас анафеме, и это будет скверно. Ведь вы – члены КПСС?
– А как же! – Ружецкий даже поперхнулся. – Были, есть и будем.
– Что будет, того никто не знает, – заметил Кулаков. – Мы-то бывших обкомовцев свалили, дачи их между собой морским разыгрываем. А вы-то послабее их. У вас иммунитета нет – ни депутатского, ни против подлости. Вы ведь до сих пор играете по-честному, а они… – Кулаков допил свой кофе, налил себе в рюмку ром.
– Вы желаете предупредить нас о возможной провокации? – уточнил Тенгиз.
– Да, – кивнул Борис Ананьевич. – Сейчас это проще простого. Мода такая в чести – права человека. Слыхали? А Стеличек с Иващугой, как ни крути, тоже люди. И, значит, у них есть права. А ваши с ними проблемы можно представить как сведение счётов по политическим мотивам. Не знаю, что они там решат – перо всунут из-за угла или подкинут какой-нибудь труп, вынудят одного из вас применить оружие на поражение – и всё! Кончен бал. Поверят им, а не вам. А вы вылетите из органов с треском, вам будут плеваться вслед, показывать пальцами, полоскать в газетах. Не знаю, чьи нервы могут такое выдержать. Я бы точно не потянул.
– Это очень хлопотно, вам не кажется? – усомнился Дханинджия. – Или Стеличек уже свою газету имеет?
– Да не Стеличек! Он, конечно, фигура значимая, но бал вовсе не правит. Возит оружие – и ладушки. Это – его поляна. А информационные, идеологические войны – другое дело. Тут нужен человек не судимый, порядочный, с мандатом, со знанием иностранных языков. Правда, Митя тоже не тёмный пень, но реноме у него хромает. Но он попал под суд уже во время перестройки, за откровенную уголовщину. Никакой политики там и близко не было. А для полноценного наступления нужен персонаж, который если и судился, то в период застоя. На худой конец, он мог сидеть в психушке или работать в кочегарке. А уж если хоть немного политикой пахнет – вообще золотое дно! Сам Иващуга, конечно, на экран не полезет, интервью газетам давать не станет. Официально он – директор совместного предприятия, провозвестник всего нового и прогрессивного. Сидит себе спокойненько в кабинете, за компьютером, и прикидывает всякие варианты. Ну а тот, который с мандатом, всегда по его отмашке может поднять шумиху. Какую – сами увидите, когда попадёте к ним в сети. Каждый синяк на заднице преступника сам припомнят. Узнаете про себя очень много такого, о чём ещё сейчас – ни сном, ни духом… Те вояки из Псковской десантной дивизии тоже думали, что Родину защищают. А оказалось – топили в крови свободу. Вы хотите завтра Баринова взять? – неожиданно, в упор спросил Кулаков.
– Разрешите на этот вопрос не отвечать, – сухо сказал Ружецкий. – Как начальство скажет, так и сделаем. Пока решение не принято.
– Странно – у меня другие сведения! – удивился Борис Ананьевич. – Ну да ладно, я вас понимаю. Хочу только сказать, чтобы вы берегли его, если успеете застать живым. Причём и в пути, и собственно в камере. В отличие от вас, я ничего не скрываю. И говорю прямо – ему не жить. Лучше всего допросить его ещё дома, чтобы узнать главное. Потому что в дороге может случиться всякое. Прошу мне поверить.
– Борис Ананьевич, скажите мне, как на духу… – Михаил незаметно сменил кассету в диктофоне. Между прочим, он подумал, что запись придётся долго расшифровывать. И потому целесообразнее всего будет записать в протокол самое главное, чтобы предъявить завтра и Горбовскому, и Милорадову. – Почему вы решили нам помочь? Чтобы смягчить свою участь?
Впервые за всё время работы «по купюрам» его чёрные продолговатые глаза мягко засветились, а морщины на лбу разгладились.
– И поэтому тоже, – не стал отпираться хозяин квартиры. – Я – мразь, не способная на высокие чувства. Видите? – Он тронул пальцем разбитую губу. – Иващугины ребята удружили. К тому же у меня и желудок болит, и голова раскалывается. Мозги мне вчера решили вправить…
– Когда? – всполошился Тенгиз. – Пожилому человеку? Чего ж ты молчишь, дорогой? Где же тебя так избили?
– Прямо здесь, вчера. Видели дворника на улице? Я, считайте, уже наполовину под арестом. Если вы сумеете без приключений уйти отсюда, буду совсем рад. Почему-то он вас пропустил. Видимо, не сообразил сразу…
– А из-за чего базар у вас был? Что им нужно? – Ружецкий наклонился к Кулакову, словно боялся, что их подслушают.
– Святослав захотел, чтобы я всю вину на себя взял. В том числе и за Гаврилова. Я ответил, как есть. Поздно, мол, и они засвечены. Я тогда понятия не имел, что об Иващуге вы ничего не знаете. Так или иначе, Святослав вдруг потребовал от меня крупную сумму в валюте на покрытие расходов. Мол, дело надо замять, всем заплатить, а это чего-то стоит. Я напомнил, что вовсе не так богат, как он, и деньги отмывались для них с Митей. Кроме того, Габлая я в Ленинград не приглашал, к Гаврилову не отправлял. Тогда Проводник мигнул своим амбалам, которые сшибли меня на пол и метелили полчаса. Видите, кровью плююсь? – Кулаков показал им носовой платок. – Сегодня мне сказали, что рентген надо делать. А там кабинет не работал – аппарат сломался. Святослав обещал завернуть часикам к пяти. Хочет в последний раз спросить, буду ли я ещё брыкаться…
– И что ты делать хочешь, Борис Ананьевич? – испугался Тенгиз. Усы его задёргались, и к лицу прилила кровь.
– Не твоя забота, генацвале, – махнул рукой хозяин. – Кулаков привстал и схватился за поясницу, застонал. – Сволочи, и почки повредили… Мне больше не с чем жить. Я подумал и решился им свечу вставить с вашей помощью. Пользуйтесь случаем ребятки – больше такого не будет. Когда преступный мир срастается с властью, а у тех и у других нет ни капли совести, жуткая получается штука.
– Так вас сегодня же могут уничтожить, Борис Ананьевич! – Михаил потерял свою всегдашнюю выдержку. – Я даже не знаю, что предпринять. Мы пешком сюда пришли, а то посадили бы вас в свою машину… Может, задержать его? – спросил Михаил у Тенгиза. – Под любым предлогом – это трудности не составит. Хотите в камере переждать самое интересное? – повернулся Ружецкий к Кулакову.
– Нет, ребята, хотя спасибо на добром слове, – отказался Кулаков. – Помните, в «Месте встречи» замечательную фразу говорит один урка? «Нас всех когда-нибудь укокошат». Да, я понимаю, что расправа близка, но это лишь немного щекочет нервы. Все мои чувства давно выгорели, притупились. И говорю я вам всё это вовсе не потому, что сильно раскаиваюсь. Ну, не легла карта – что ж делать? Я был и остаюсь заклятым врагом любых властей. Любых, слышите? Но кое-каких людей из органов я уважаю. Таких, например, как Сириус.
– А деньги, значит, любишь? И ради них на многое можешь пойти? – прищурился Тенгиз. – Пока не побили тебя Иващугины ребята, наверное, на их стороне стоял.
– Жена болеет – с тех пор, как наш единственный сын погиб. На мотоцикле разбился по молодости – рокером был. Я стараюсь по пустякам её не беспокоить. Даже дачу согласился взять – чтобы не болталась по казённым санаториям. Но теперь, вижу, ничего не выйдет. Хотя какая тебе печаль? Не возьму я – возьмут другие, как говорят на Востоке. А власть я действительно никогда не жаловал, всегда свободный дух имел. А уж эту-то, которая сейчас напролом прёт!.. Они так круто раскидывают, что и среди блатных не всякий сумеет. Преступный мир живёт по понятиям, а это очень жёсткий кодекс. Он исключает двойной стандарт. По крайней мере, в открытую понятия никто нарушать не будет – побоятся. Парадокс? В «малине» играют по правилам, а в начальственных кабинетах – нет. И ведь понимают, сукины дети, что кругом творится! Но циники, циники несусветные, и даже скрывать это не хотят. И потом – блатных никто не выбирал, судьбу свою им не вручал. Каждый из них знал, на что идёт, и должен быть готов… А этих народ на руках тащит к власти! Слушает сладкие сказки про то, как всё будет вкусно и мягко. Да, кому-то будет, но только не им. Из этих младших научных сотрудников, которые на площадях митингуют, последний ливер выдавят. Да, когда-нибудь маятник дойдёт до крайней точки, полетит назад. Найдётся новый лидер, который сыграет по их же правилам, но – против них. Ничто не вечно под луной, но сейчас им верят; и будут верить долго. Демократам, а, точнее, правым либералам, всё прощают, как прощали раньше коммунистам. Они на какой-то период страной завладеют. Распродадут, что сумеют… Впрочем, мне-то что? – опомнился Борис Ананьевич. – Разговорился, как старый хрыч на лавочке.
