Наталья Чердак - Шутка костлявой девы
– Так бог есть? И если не он, то кто на вас давит?
– Да, есть… И он жутким садистом стал в последнее время, вот мы и пытаемся хоть что-то для вас, для людишек, сделать хорошее. Ладно, парень, не буду тебе голову захламлять, там и так скоро взрыв случится. Давай не торопить события?
– Хорошо, ведите меня, куда там нужно. Посмотрим.
– Придется послушать небольшую лекцию.
Щелчок пальцем, и я сижу за партой в студенческой аудитории. Пижон тычет мелом в доску.
Он изображает на доске лицо и дорисовывает густую бороду, жирное тело и огромное кресло. Напротив пририсовывает приставку и плазму.
– Это кто?
– Христиане верят, что Христос может вернуть цельность.
– Иисус? – удивляюсь я. – А зачем приставка и почему он такой толстый?
Для цельности картины «посланник божий» награждает Иисуса пушистыми тапочками.
– Время не стоит на месте, многое изменилось. Отец отправил сынулю на землю. Сынуля знал, на что идет. Иисус, так сказать, был непослушным балованным сынком, наподобие вашей золотой молодежи, – посланник с явным удовольствием цокает языком, смакует информацию. – Постоянно конфликтовал с отцом и тырил по-тихому его вещи. Клептоманией страдал… Вот папка подсуетился и пообещал ему, что разрешит жить, как тот хочет, если пробудет тридцать три года на земле и умрет мученической смертью. Сынок, конечно, не хотел, но его поставили в жесткие условия. Либо так, либо вообще сошлют в тело индийского мальчика семнадцатого века, и будет он умирать от сифилиса. Вот и пришлось согласиться.
– Но Иисус же не в семнадцатом веке жил?
На меня смотрят как на умственно отсталого.
– Время – слишком сложное для тебя понятие. Не думай. У тебя это здорово получается.
Я обижаюсь, но переключаю внимание на новую информацию. Для меня это новость. Неужели Иисус и правда сейчас жирный и ничего не делает, кроме как рубится днями напролет в приставку?
– Так вот. Продолжим лекцию. Я бы тебе ее, конечно, не читал, если бы можно было… Жесткая дисциплина и зверская отчетность. Болезнь для людей – лекарство, бальзам для их запятнанных надуманными грешками душ. Мученики с радостью принимали их, считая, что путь покаяния ведет к Богу.
– Хорошо. Но ты говоришь простые вещи. Давай к сути.
– Ну ладно, гений. Я просто развлекся. Теперь перейдем к главному. Тебя нужно протащить по тем моментам жизни, о которых ты понятия не имеешь.
– Это куда? – спрашиваю я. – Да и зачем?
– А чтобы ты понял, что натворил, – задиристо говорит незнакомец.
– С Видьей?
– И с ней тоже, – отвечает он, – но мы пока вернемся к любви всей твоей жизни, если твое лживое сердце не врет.
Он подходит ко мне вплотную и прикладывает руку к моей груди. Пальцы проходят сквозь кожу и больно сжимают сердце. Мне кажется, я сейчас умру.
– Да ладно тебе, не падай в обморок, недолго осталось. По протоколу я вообще должен был его вытащить и швырнуть в темноту, чтобы тебя попугать.
Он отпускает руку, и я снова могу дышать.
– Спасибо, конечно, – хочется врезать ему хорошенько, но не думаю, что это лучшая идея. – Что за протокол?
– Да так, список того, что можно делать только в крайних случаях.
– Это крайний случай?
– Ну… ты наступал на одни и те же грабли и не раз… Можно сказать, твоя недалекость… – посланник делает драматическую паузу и поднимает палец вверх, – Твоя недалекость – и есть крайний случай.
– Стоп! Это ты все устроил? – ору я и иду к нему.
– Не напрягай мозг зря, тебе еще нужно сны посмотреть. Мы тут вообще-то за твою душу боремся.
Ничего не понимаю. Вот теперь я точно запутался.
– Все, герой, пойдем.
Он хватает меня под локоть, и мы, как лучшие друзья, идем к выходу.
– Она была из верующей семьи, твоя девушка. Пойдем посмотрим, как все прошло.
– Что прошло? – уточняю я.
Он округляет глаза и смотрит на меня, как на тупицу:
– Похороны, конечно, что же еще?
Мы в окружении икон и позолоченных стен. Труп притащили в церковь и положили в центр. Гроб напротив «Царских врат»: старые традиции, в которые до сих пор веруют. Набожные скорбящие, сборище праведных баранов, скопившихся вокруг гроба. Они плачут тихо. Никто не позволяет себе лишнего. Монотонное бормотание молитв. В последний путь с церковью.
– А вот оскорблять не надо! Они не бараны! Вообще, помни, что твои мысли для меня – не секрет! – вопит посланник, и у меня начинает сильно колоть сердце.
Хватаюсь за грудь рукой и спрашиваю:
– Ты что – издеваешься?
– Да нет, просто припугнул. Рефлексы вырабатываю. Перед тобой посланник неба, а ты про наших представителей на земле плохо думаешь.
– Да зажрались они, ваши представители.
Сердце колет еще раз, только на этот раз гораздо сильнее.
– Хорошо, хорошо… Понял я.
– Зажрались, да… Но это не твоего ума дело, что, как и почему. Слушай давай да смотри. Совесть твою будить будем. Этой спящей красавице давно пора проснуться.
Слушаю молитвы за мою Киру. Люди в платках и с печальными выражениями на угасших лицах.
Стихи Иоанна Москвина, отрывки из Нового завета. Ровно горящее пламя восковых свечей.
Все для моей Киры.
– Смерть – великое таинство. Еще одно рождение в Вечность.
– Сам знаю.
Капля падает мне на руку и застывает. Как получилось, что и я тут? Разве может убийца находиться в церкви?
– Согласно церковной точке зрения душа может чувствовать и мыслить. Вся ответственность за прошлую жизнь отправляется с ней. Пару дней она здесь, в плену у времени и пространства. Затем на третий день настает пора испытаний. Мытарства. Кто-то заново переживает свою жизнь. По крайней мере, так говорят те, кто пережил клиническую смерть.
– А что дальше?
– Затем ангелы уносят душу. Или же демоны. И до Страшного суда. Все поступки оставляют след. Все будет выявлено и рассмотрено. Слушай давай.
Если я умер, то со мной все как-то странно происходит, не так, как он говорит. Вероятно, я пока жив.
– Я бы не назвал это жизнью, – смеется посланник. Но я больше не обращаю на него внимания.
Она тут. Почти что настоящая. Только холодная и твердая. Я не могу осознать, что она умерла. Все во мне противится правде.
Усопшая лежит в простом белом платье. Лицо будто живое, сочные румяна густо намазаны на худые щеки, губы розовато-коралловые, будто кто-то специально накрасил их помадой. Руки крестом застыли на груди. Полукруг из родственников и близких друзей, и я один, быть может, тот, кто и был самым родным. Ее любовник, несостоявшийся муж и – убийца. Кира была так молода, что смерть ее всколыхнула в душах людей то чувство, что зовется горьким удивлением и непониманием: как такое, можно сказать, еще юное существо оказалось по ту сторону. Молодой архиерей произносит свою речь. На его лице нет ни капли эмоций, будто от постоянных служб по покойникам его, возможно, когда-то горячее сердце остыло и окаменело вовсе. Атрофия души. В России такое часто случается с врачами и служителями церкви.
Служба велась монотонно и безразлично. А когда кончились возвышенные речи, настала пора прощания. Первой к гробу подходит плачущая мать, она тяжело падает на грудь дочери и вся как бы обмякает. К ней быстро подходит муж и, резко взглянув на лицо покойницы, стискивает зубы и аккуратно, но все же настойчиво тянет жену за плечи. Она поднимает на него заплаканные, красные от горя глаза и произносит:
– За что нам это, Гриша?
Он только сильнее стискивает зубы, всем своим видом показывая, как нелегко дается осознание смерти и, разжав пальцы, выходит вон.
Затем, когда мать падает в объятия престарелой своей подруги, к гробу медленно подходят две девушки. Сестры сцепили руки и шагают нога в ногу, как неразлучные близнецы. Они так похожи, что мне и правда показалось, будто они одногодки. Девушки вытирают слезки и целуют свою старшую сестру в лоб, поочередно вздыхая и отворачиваясь друг от друга.
В этот момент я понимаю, что натворил. Находясь поодаль от толпы, гляжу на гроб с телом Киры. В моих глазах светится сама пустота, заполнившая все изнутри с той самой минуты, как я осознал, что ее больше нет. Бледность ядовитой краской расползается по лицу, губы вздрагивают и дергаются.
– Убийца! – шепчу я сам себе. Ноги сами несут меня к гробу. Вся публика расступается, будто река перед Моисеем, и я оказываюсь подле Киры.
Душегуб своими же руками лишил жизни ту единственную, которую он любил.
Перед гробом стоит растерянный мужчина лет двадцати четырех. Брови его сдвинуты буквой «V», морщины прорезали лоб, а воспаленный взгляд остановился на девушке.
Собравшиеся окружают гроб кольцом и начинают наступать.
– Убийца, убийца! – ропщут они, приближаясь. Голоса сливаются в монотонный звук проклятия. Оно звучит будто злая молитва.
Ни на что не обращая внимания, все так же смотрю на возлюбленную. Неожиданно она разлепляет ссохшиеся губы и издает протяжный хрип.
