Василий Сретенский - Йестердэй
– Ты совсем не умеешь разговаривать.
– …
– Помнишь, я тебе говорила, что подаю заявку на грант?
– Нет.
– Я же рассказывала. Говорила, что может придется уехать.
– Я просто забыл, извини.
– Я выиграла. Мне дали преподавательский грант. Год работы в канадском университете. Представляешь, первый раз дали преподавателю из России. Два семестра. Там, правда, в фонде не смогли вовремя предупредить, они до сих пор только с украинскими историками имели дело… В общем, мне надо через два дня сказать.
– Что?
– Ну, согласна я или нет.
– А лететь когда?
– Через две недели. Как ты думаешь…
– Соглашайся, конечно…
– Правда? Я вообще-то уже позвонила… А ты сможешь цветы поливать?
– Конечно, Лен. Тут-то я что делаю, как думаешь?
– Ну, у твоей мамы они сами растут. Так ты думаешь, нужно соглашаться?
– Ты ведь уже согласилась.
– Но еще можно отказаться.
– Ни в коем случае.
– Правда? А ты как?
– Со мной все будет хорошо.
– Ну хорошо. Мы еще поговорим об этом, правда?
– Конечно.
– Ну ладно. Пока.
– Пока.[пауза]
Зе лайтс он зе виндоу; шиз вэйтинг бай фон
Толкин то э мэмори зетс невер каминг хоум
Ши дриимз оф хиз ретёрниг энд зе сингз зет хи майт сэй
Бат шилл олвайз би зе гёл фром йестердей
Еее, шилл олвайз би зе гёл фром йестердей.
Гитара сегодня не строит совсем.
[пауза]
[звонок телефона]
– Привет Пол. Ты вроде с Ленкой помирился, наконец. Я рада.
– Ой, да не ссорился я. Я вообще никогда не с кем не ссорюсь.
– Ну да. Мне тут колонка твоя одна на глаза попалась. Ты там прямой женоненавистник.
– Нет Жека, ты ошибаешься. Я всяких людей не люблю. Ты звонишь-то чего? Новая работа есть?
– Новая работа есть. Но я про нее тебе уже говорила.
– Я думаю.
– С каких пор?
– Ааа… ээээ…
– Да ладно. Это я так. Еще работа есть. Точнее доработка. Урод твой очнулся.
– Это кто?
– Да художник. Он прочитал твое с ним интервью и потребовал все переделать. Надо бы с ним встретиться, поговорить.
– Да пош….
– Стоп, Пол. Так нельзя. Ты меня подводишь. У меня это интервью уже в номере стоит.
– Ну, пошли к нему девочку какую-нибудь.
– Пока девочка в материал въедет, пока с уродом твоим поговорит, пока напишет, пока я все за ней перепишу, пройдет недели три, а мне завизированный материал послезавтра нужен.
Давай Пол, вставай с дивана. Знаешь, как бывает. Сначала одной ногой шажок, потом другой, потом ноги сами вспоминают, как надо ходить. Не так уж это трудно.
– Ладно. Жека. Только для тебя.
– Ну, спасибо, выручил, можно подумать, ему самому деньги не нужны ур…[пауза]
– Нет, нет и нет. Ты смерти моей хочешь? Я искал Ивана и получил по зубам. Я пошел к Марату и чуть не отбросил концы в ванну.
– В ванной.
– Какая разница. Мы ходили к профессору вместе, и мне за это ничего не было. Вот и к Сербову мы пойдем вместе.
– Ничего не получится.
– Очень даже получится. Я представлю тебя, как журналистку-практикантку. Будем брать интервью вместе.
– Не получится Поол.
– Что не получится? Прийти? Взять интервью? Расспросить про Карину?
– Нет другое.
– Ну, так может, снизойдешь? Объяснишь?
– Я могу прийти, представиться кем угодно, расспросить. Но я ничего не смогу понять из этого разговора, кроме одного – двух первых слоев. Тир всегда убирает за собой следы.
– Заметает. Следы заметают. Убирают только за собачками, но не следы. И только в Швейцарии.
– Поему же? Еще в Австрии, Германии, Дании…
– Все, спасибо. Достаточно.
– Как скажешь. Поол.
– Ну?
– Что?
– Следы.
– Тир. Заметает. Следы. Стражи не могут по ним пойти.
– Да что это значит то? Как табак посыпать от собаки?
– Скорее, как система зеркал у фокусника. Видишь совсем не то, что на самом деле. У Тира очень сильная защита. В сознании людей, с которыми Тир общался, не остается ничего кроме банальных воспоминаний о рядовом человечке. По ним можно читать прошлое, настоящее и будущее этого человечка. Но это все подделка. Иллюзия. Настоящее ненастоящее. А от тебя Карина не защищалась.
– Это почему же?
– Ты не страж. Ты сам почувствовать не можешь. По крайней мере, пока. А я могу в твоем разговоре с другим человеком уловить едва заметные знаки ее поступков, мыслей, чувств. И даже намерений. Вы связаны: ты и она. Поэтому мне нужна запись твоего разговора. Но это последний раз. И опасности не будет. Я чувствую.
– Я чувствую. Последний аргумент женщины.
– Но Поол… я же все-таки…[пауза]
Онли йестердэй вэн ай воз сэд
Энд ай воз лонли
Ю шоуд ми зэ вэй ту лиив
Зе паст энд олл итс теерс бехайнд ми
Томороу мэй би ивен брайтерр зен тудей
Синс ай тру май сэднес эвэй
Онли йестердэй.
[пауза]
Ну, еду. Один, без Арины. Она сидит в Ямках и что-то чувствует. Я вот, например, ничего не чувствую. Нет чувствую. Как говаривал в минуты редких озарений Федор Поликарпыч Мендякин: «Внезапно проснулось чувство кирпича». А больше, нет, ничего…
[пауза]
Уфф, нет, потом, попозже.
[пауза]
Намучился. Устал. Готовить в условиях, для этого совсем не приспособленных, артишоки, запеченные с сыром, лесными орехами и сухими травами, тяжело. А нравственные страдания? Пришлось отказаться от сладкого перца. А каково обнаружить в последний момент, что в родительском доме нет фенхеля? Но надо же было отметить возвращение от Лешки Серба живым и здоровым? Вооот. Так что сил на рассказ о путешествии никаких нет, кассета с записью беседы прилагается.
Кассета 20. Цвет – красный
– Вот тебе кофе. С Ямайки.
– Почему с Ямайки?
– Не знаю. Не я же покупал. Какой-то смысл в этом, наверное, был. Как и во всей моей жизни.
– Что так печально, Лешь? Жизнь как жизнь.
– Ну да, ну да. Как тебе?
– Ну, такой, ямайский кофе. Я ж не специалист.
– А в чем ты специалист?
– Ну… да ни в чем, пожалуй. Я ж стеклом работаю. Я знаешь, такое специальное стекло с изменяющимися свойствами. В зависимости от светового потока. Иногда уменьшаю изображение, иногда увеличиваю. Затемняю, высветляю, искажаю, выпрямляю. Могу вообще никакого света не пропустить. Отражу, как зеркало, и всё. Но своей сущности у меня нет.
– А, понятно.
– Что понятно?
– Про интервью, которое ты у меня взял, пока я тут капустой лежал.
– Артишоком.
– Что?
– Не капустой. Артишоком.
– Да. Артишоком – это хорошо. Я кстати и собираюсь остаться артишоком. Но об этом потом. Давай с интервью закончим. Кофе еще хочешь?
– Да. Сухариков нет каких-нибудь?
– Обойдешься. Держи чашку. Нет, не пей пока, а то поперхнешься. Интервью ты написал дрянное.
– …
– Что, вот так? И не хочешь знать почему?
– Лешь, я же сказал, я стекло. А стекло это жидкость. Очень густая, но жидкость. Куда направишь, туда и потечет. Не нравится тебе, ну, так хозяин-барин. Говори, я запишу.
– Нет, я сначала скажу, что мне не нравится. Я ж готовился.
– Ну, давай.
– Понимаешь, ты там все написал так, как будто рядом Карина стояла и диктовала. Меня, по крайней мере, меня нынешнего, там нет.
– А нынешний от вчерашнего сильно отличается?
– Сильно, не то слово. Я с позавчерашнего дня вообще не художник. Ты послушай спокойно минут пять, я все объясню. А то все ерзаешь. Я художником быть никогда не хотел. Правда. То, что я в школе рисовал – все ерунда. Меня всегда к машинам тянуло. Я даже в мотоциклетный кружок записался в шестом классе. Мне с моторами возиться нравилось, а от гоночных машин я вообще балдел.
– Класс!
– Что класс?
– Балдел. Слово из шестидесятых годов. Из школьных лет.
– Да сиди ты спокойно. На тебе сухарики.
– А говорил нету.
– Ты слушать будешь? Если бы не Карина, я бы никогда художником не стал. Пошел бы в гараж работать, окончил бы заочно автодорожный институт, сейчас бы владел автосервисом и был бы микроолигархом, как Ванька Солонов. Ты его видел, кстати? Как он?
– Ну как…
– Ну вот. Я в Карину был влюблен со второго класса. Но она в вашей компании всегда была. С Ванькой, потом Маратом…
– Ты знал?
– Не люблю я вашего Марата.
[Одно слово – неразборчиво. Составитель.]
Никогда не любил. Я ему в пятом классе ботинки к полу в раздевалки гвоздями прибил. И вот когда у них с Маратом эта история случилась, я взял и увез ее в Ленинград, на месяц. У меня там родственники. А деньги были – я в гараже тогда работал. И ты знаешь, когда я был с ней, мне все меньше и меньше хотелась заниматься машинами. Приходили в голову какие-то идеи, хотелось рисовать. Ты в интервью своем дрянном, эту часть моей жизни точно отметил. Учился, учил, что-то придумывал. Не знаю как, но это Карина, через меня самовыражалась. И совсем не так, как другие женщины. С ними ведь как?
– Как?
– Есть такое заблуждение всеобщее, что каждая женщина видит в мужчинах различные способы воплощения своих желаний. Тот способ, какой ей подходит больше всего, она и выбирает. А соответственно и мужчину – спутника жизни.
